XI
— У тебя рубашка грязная — смотри, какая чёрная полоска на воротнике, — сказала Урна.
— Это траурная полоска, — ничуть не смутившись, ответил Сокра.
— По кому же ты носишь траур?
— По нашему автору, — пошутил он.
— Переодень, противно, — сказала Урна.
Сокра послушался и снял траур.
— По такому случаю хорошо бы что-нибудь выпить, — заметил он.
Никто им не навязывал, они сами выбрали гостиницу с окнами на тот свет. Там бесшумно передвигались кто надо, в грязном от времени графине стояла чистая вода, а нечистого не было. Они мигом разделись и долго не могли согреться в белоснежной постели.
— Что ты там сковыриваешь у меня драгоценное? — спрашивал Сокра.
— Да так, один прыщик.
В гостинице они повесили свои картины, «это же не наша комната, неизвестно, сколько мы здесь проживем». Они купили мебель, это была белая мебель. Сначала у окна стоял тихий телефонный автомат, однажды он подавился двушкой и вовсе сделался глухонемым. Тогда в комнате стало совершенно тихо, хотя каждое утро могли ворваться, чтобы починить его и тем самым нарушить тишину. Поздно вечером Сокра выглянул в окно и сказал:
— Там идёт снег.
Там валил русский, мирискуснический снег.
— Там идёт русский с татарской примесью снег, — повторил он.
— Грязный, что ли? — спросила Урна.
— Только бы не растаял, — опять сказал он.
— Ложись. Он не растает, теперь всегда будет зима.
— Кто тебе сказал, что всегда? — усомнился Сокра.
— А вот посмотришь, — ответила Урна.
Полые кубики снега уселись на подоконнике и грелись под луной. Клеёнчатый пол в нескольких местах промёрз.
— По крайней мере, сейчас ниже ноля, — сказал Сокра и лёг на Урну.
— Теперь всегда будет ниже ноля.
— На том свете всегда было ниже ноля, это я придумал, — сказал он гордо.
— Раз ты лежишь на мне, значит, это мой образ, — заметила она.
Поспорили, и он уступил ей.
— Хорошо бы в комнате вместо асфальта и клеёнки был на полу газон, — сказала Урна.
— Ты уже мечтаешь о лете, — промямлил он.
И они заснули мёртвым сном, в этот раз их даже не разбудили зёрна, гремевшие в спелых яблоках за стеной. А среди ночи Сокра повернул Урну к себе, она недовольно зевнула и открыла глаза.
— Я жутко боялся, что ты замёрзнешь в лесу, — сказал он, — когда ты поехала кататься на лыжах.
— Я же не одна поехала.
— Это всё равно. Вы все трое были пьяные. Когда ты застегнула крепления и понеслась по лыжне, кошмар. Эти двое тоже застегнули и понеслись вслед за тобой. Потом вы упали. Я, кстати, побежал к тебе по лыжне, но она была рыхлая, и я тут же провалился. Вы там лежали и что-то делали.
— Да ничего мы не делали, — сказала Урна, — мы вставали.
— Кошмар.
— Почему ты об этом вспомнил? Спи.
— Потому что теперь так будет всегда.
Для пятна он отпустил бороду, для рельефа разбросал по полу одежду и коробки. Они перепробовали все комбинации из «рано» и «поздно»: сначала рано ложились и рано вставали, потом поздно ложились и поздно вставали, какое-то время поздно ложились и рано вставали, но остановились на четвёртой: рано ложились и поздно вставали.
Утром, щёлкая ножницами, Сокра разбрызгал на сантиметр лишние усы, и раковина оказалась слегка заштрихованной.
В это утро пришли чинить телефонный автомат. В кабинку вошли два мастера: один держал телефонную трубку, другой ковырялся в ней длинной железной палкой. Они так долго находились там, словно пережидали дождь. Наконец они хлопнули дверью автомата, потом дверью комнаты и скрылись.
— Какие грубые, — сказала Урна.
— Теперь я смогу тебе позвонить, — сказал Сокра.
— Разве ты уходишь? — изумилась она.
Он поцеловал её в прохладный лоб.
— Но я этого не хочу!
— Всё-таки проводи меня. Через «не хочу», — сказал он.
— Это не ты сказал.
— Это уже неважно.
Они вошли в лифт и поехали. Полтаблички на стене было оторвано, зато остался многозначительный обрывок: «Это может привести к падению в шахту».
— Будь осторожна, — сказал Сокра, — не садись с кем попало, — и он показал пальцем на табличку.
Урна проводила его до конца территории. Он достал из кармана мандарин и подарил ей.
— С Новым годом, — сказал, — я буду звонить.
Она стояла на месте и не двигалась.
— Иди, я, может быть, сегодня позвоню.
— Ты уходишь на войну, — сказала она.
— Нет, почему ты так решила?
— Ты уходишь на войну, — повторила она.
Он поднял воротник и пошёл прочь. Она догнала его и сказала, чтобы он хотя бы поцеловал её.
— Не сейчас, — сказал он, — извини.
Всё же она настояла на своём. Её удивили белые катышки на языке.
— Он у тебя цветёт, — сказала.
— Что значит «цветёт»? — не понял он.
— Как море, — пояснила она.
— Извини, — сказал он и отошёл.
Она опустила голову, а когда подняла, он был уже далеко.
— С Новым годом! — крикнула она.
Она вошла в лифт и тут увидела Бр. Он всё прикинул и прижался к ней.
— Опять, — сказала она.
— Урна! — сказал он.
— Поосторожнее, — сказала Урна и показала на табличку: «Это может привести к падению в шахту».
Урна переставила телефонную будку поближе к постели, но телефон всё равно не звонил, тогда она зажгла в кабинке свет и стала использовать будку как ночник. Свет был тусклый, и читать при нём было трудно. Шёл снег трёхдневной давности и не радовал.
— Ну почему я здесь должна жить? — сказала она вслух. — Ну почему я здесь должна жить?!
Урна вышла в общий коридор. Двери многих номеров были распахнуты, и там никого не было.
— Ты кого-то ищешь, — услышала она.
Урна огляделась: сзади стоял Бр.
— И зря ищешь. Кроме нас с тобой, тут никого нет. Не сезон. Я и сам бы предпочел умереть в другое время года. Но не повезло, и теперь мучаюсь от одиночества.
— Хочешь, чтобы я к тебе зашла? — спросила Урна.
— Прошу, — сказал Бр, пропуская её в комнату.
— А ты тут давно? — спросила она.
— Не так давно, — ответил Бр. — А что, он ушёл?
— Он ушёл на войну, — сказала Урна.
— Понимаю, — захихикал Бр.
— А я не понимаю, — сказала она.
— Может быть, хочешь выпить? Есть немного водки, есть коньяк, но не открыт.
— Тогда лучше водки, — сказала она.
— Мне не жалко, я могу открыть.
— Тогда лучше коньяк.
Они выпили, и стало получше.
— Это ужасно, — сказала Урна, — Подумай сам. Они жили в Ночной библиотеке, потом её оттуда увёл один, видите ли, её автор. Ему льстило, что она живёт вместе с ним, а не с героем. Он обещал вернуть её в библиотеку, чтобы там она жила всегда, потом он заболел, его забрали в больницу, там он сначала трахнул её одежду, а потом сжёг её, она горела синим пламенем, «что же ты не подождал чуть-чуть, а теперь ищи меня в тридевятом царстве, в тридесятом государстве», Сокра за это время продал библиотеку, Бр сделал Тамару Таракан без девственной плевы, господин Плевако выиграл процесс без единого слова: его подсудимый стоял в зале заседаний с ниткой в руках и метил в угольное ушко, которое одна особа то подносила, то отводила, то есть делала то же самое, что и в апартаментах, и, несмотря на это, донесла на него, обвинив в насилии, и хотя иголка была самая толстая, а нитка самая тоненькая, обвиняемый, естественно, не попал, спрашивается, где мы с тобой?
— В тридевятом царстве, — сказал Бр. — Попробую тебе сейчас кое-что сказать, — сказал Бр, и ничего не сказал. Но спустя несколько минут сказал: — Ты, вероятно, думаешь, что должен быть какой-то особенный ТОТ свет, а всё совсем наоборот. Всё, что вокруг нас: продовольственные магазины, табачные ларьки, блочные дома, дороги — это и есть ТОТ свет, а истинная реальность — это наша смутная память о чём-то, о ком-то, о каком-то запахе, цвете или о контурах, или о мелодии.
Они вышли с Урной на улицу и дошли до кочегарки. Там, как и когда-то давным-давно, лежали дрова, стояли лопата и детские санки.
— Вот здесь я ужасно хотела влюбиться и выпила полбутылки сладкого вина с детсадовским названием «Запеканка».
Бр приставил своё тело к ней очень точно. Он обвёл языком её губы. Он ужасно сильно нажал на них. Она положила ему руки на шею и засмеялась, он ахнул от этого смеха. Из всех её волос можно было сплести множество косичек, но они были распущены. Когда она целовалась, они попадали ей в рот, и она их вытаскивала и начинала всё сначала. Но у себя в номере, освещённом телефонной будкой, она изумлённо подумала, какой же он всё-таки бр-р-р. Припомнился, между прочим, и случай столетней давности Какой-то бр-р-р в автобусной толкучке, выбрав из трёх девочек именно её, всунул ей в ладонь свой большой палец. Она вспомнила, как какой-то бр-р-р провёл по её ноге, когда она шла по улице и на ходу читала книжку. Ей приснился примитивный сон про всё это, и она громко позвала Сокра и сказала вслух, как она скучает.
Утром она прямо в номере надела коньки и пошла на каток. Все эти фигурки Урна делать не умела и просто бегала по льду, а чтобы не тормозить — падала в сугроб. В пять минут она вся извозилась в снегу. Бр вышел на улицу в большой куртке и в ботинках. Взяв Урну за руку, он стал её катать. Она ему ловко ставила подножки, и он весело падал. Он прямо в варежку поцеловал её. Он был небрит; наверное, он не умывался и даже не завтракал. Он стал курить и стряхивать пепел прямо на лёд. Пепел смягчил белизну, и каток стал похож на фреску. Солнце было маленьким и далёким, очень бледным и очень красивым. Было так больно и так сладко целоваться. У неё в номере они вместе позавтракали. Они ели яйца в мешочек, смакуя желток, и пили крепкий сладкий чай, совершенно равнодушно смотря на вино. Днём он ушёл к себе, она немного посидела одна, а потом вышла на улицу и пощекотала его окно прутиком, Он так рассмеялся, что она тут же сказала, что да, что любит. Он спустился куда-то совсем вниз, а она осталась стоять. Он всё отодвинул. Ей было немного больно, потому что он трогал её не только губами, но и щеками и подбородком, а они были небриты. Он делал это очень долго, а когда встал, она провела языком по его щетине, и язык защипало. Она и не думала расстёгивать у него пуговицы, тем более что куртка и рубашка были ему велики, ужасно велики, они были рассчитаны на то, чтобы, не снимая их, туда могла пробраться рука. Она удивилась, почему у него нет сил. Часами шёл снег, его было видно из всех окон, даже из тех, где никого не было. Потому что он шёл не только тогда, когда на него смотрели, тем более что на него и не смотрели. Она всё ещё удивлялась, почему он такой слабый и почему у него руки в трещинках, тоже напоминающих морозные.
— «Не может быть» — это не определение реальности.
— Значит, это тот свет.
— Женская логика — удивительная вещь, значит, мы говорим об одном и том же. После того как опять ничего не было, Урна села на стул и спросила:
— Ну и чем же ты тут будешь заниматься?
— То есть кем буду работать? — переспросил Бр. — Буду играть на яблоке.
— Как это, на яблоке? — не поняла Урна.
— Возьму обыкновенное яблоко, только очень спелое и с хвостиком: дёргаешь за хвостик, и внутри гремят зерна.
1 — Какой ещё тот свет!.. Когда я услышал, как ты простучала коньками, это было так же, но только во множество раз сильнее стука всех ваших дамских каблучков; когда ты простучала коньками, я вспомнил все стуки, после которых уже, казалось, всё было.
2 — Всё равно это тот свет; когда ты трогаешь меня, неужели ты думаешь, что я ещё что-то помню и что мне это что-то напоминает.
3 — В поддельной темноте кинотеатра рука, на которую шикнули, потому что она внезапно отдернулась.
4 — Этого не может быть, значит, это не реальность, а тот свет.
— В таком случае я буду работать на заводе по выпуску облаков.
Посмеялись.
— Ты ведь останешься у меня? — сказал Бр, взяв Урну за руку.
— Нет, я уже пойду, — она встала. — Мне должны звонить.
Будка декоративно стояла, а также на плите стоял декоративный суп, потому что его никто не ел. Урна поставила его подогреть, в нём лихо закружилась морковка. Она подогрела его и вылила. Из одноэтажных домов выплёскивали на горку помойную воду. Помои разноцветно блестели под фонарями и леденели, и уже можно было кататься.
Продолжение следует