После смерти Владимира Набокова прошло чуть не полвека, но – удивительное дело! – его имя по-прежнему вызывает у читателей бурную реакцию. И неприязни в этом случае ровно столько же, сколько любви. Ещё при жизни писатель разжигал страсти своими ироничными высказываниями и интеллектуальным эпатажем. Он будто нарочно дразнил всех вокруг. Так несмышлёныш-ребёнок тычет в морду зверя подвернувшейся под руку палкой. В отличие от ребёнка Набоков прекрасно понимал, что делает: ему просто нравился элемент игры, правила которой устанавливал он сам. Вы скажете, зверь может броситься? Так тем интереснее!
Вот такой он, Набоков, насмешливый, даже циничный, с лёгкой полуулыбкой на лице (см. фото). Эта же улыбка проглядывает в его прозе, поэзии…. Хотя с набоковскими стихами не так всё однозначно. Они в большинстве своём были написаны в молодости, когда у писателя ещё не затвердел панцирь в виде его знаменитой иронии. Да и сердечная рана от потери родины была слишком свежа.
А начиналось всё безоблачно. Детство будущего писателя прошло в роскоши. Его отец, Владимир Дмитриевич Набоков, происходил из русского стародворянского рода Набоковых. Мать – Елена Ивановна (урождённая Рукавишникова), дочь богатого золотопромышленника Рукавишникова. В 1916-м году юный Владимир получает имение Рождествено и миллионное наследство от дяди со стороны матери. Тогда же в Петербурге он издаёт свой первый поэтический сборник. Казалось, Набокову благоволит сама судьба. Но через год всё рушится – в России начинается революция.
Вскоре семья Набоковых навсегда покидает родину. Об этом «навсегда» Владимир вряд ли догадывается. Хотя поэты прозорливы…Вот строки из стихотворения «Россия» (1919 г.), написанного двадцатилетним Набоковым в Крыму:
«… Была ты и будешь. Таинственно создан я
из блеска и дымки твоих облаков.
Когда надо мною ночь плещется звездная,
я слышу твой реющий зов.
Ты – в сердце, Россия. Ты – цепь и подножие,
ты – в ропоте крови, в смятенье мечты.
И мне ли плутать в этот век бездорожия?
Мне светишь по-прежнему ты».
Пройдёт несколько лет, и в стихотворении «Сны» (1926 г.) авторская интонация уже другая. Прежняя восторженность обернулась тоской, а реальность сном:
«…Если б знать. Ведь странникам даны
только сны о родине, а сны
ничего не переменят.
Что таить – случается и мне
видеть сны счастливые: во сне
я со станции в именье
еду, не могу сидеть, стою
в тарантасе тряском, узнаю
все толчки весенних рытвин,
еду, с непокрытой головой,
белый, что платок твой, и с душой,
слишком полной для молитвы».
Ещё одно стихотворение – «Расстрел» (1927 г.). Тут уже нет места размышлениям, мечтаниям, все акценты расставлены чётко:
«Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать».
И – напоследок – признание, которое, несмотря на сдержанные, даже сухие знаки препинания, звучит внутренним криком:
«Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг».
После отъезда из России прошло не так много времени, но для Владимира Набокова изменилось всё. По его собственным словам, в его жизни было три трагедии: потеря родины, смерть отца (убит в Берлине) и потеря возможности писать на своём любимом русском языке. Но третья потеря пока ещё впереди, и Набоков пишет, пишет. Именно тогда появляется литературный псевдоним «Сирин». В русских легендах Сирин – райская птица. Иногда она прилетает на землю и поёт вещие песни о грядущем блаженстве. Песни эти звучат чарующе, вот только слышать их человеку опасно, можно потерять рассудок. Но запретный плод, как известно, сладок, так что с выбором псевдонима Набоков не прогадал.
Однако писатель не полагается на мистику – в результате упорного труда один за другим выходят романы, несомненно украсившие великую русскую литературу: «Машенька», «Защита Лужина», «Дар». И в каждом из них присутствует Россия. Может, таким образом автор пытается избавиться от воспоминаний? Творчество для этого, как известно, самый эффективный инструмент. Но в случае с Владимиром Набоковым это почему-то не работает: голос родины не только не стихает, напротив – с годами звучит всё отчётливей, слышится яснее. Неслучайно в стихотворении «К России» (1939 г.) поэт чуть ли не взмолился:
«Отвяжись, я тебя умоляю!
Вечер страшен, гул жизни затих.
Я беспомощен. Я умираю
от слепых наплываний твоих».
Можно менять страны или даже перестать писать на родном языке, но как убежать от собственного прошлого…
Американский период Набокова стал не то чтобы счастливым – спокойным. После «Лолиты» к писателю наконец приходит мировое признание. Но ностальгия, став глуше, никуда не делась. Неслучайно появляется роман-воспоминание «Другие берега», где после долгого перерыва опять звучит русский язык. Позже Набоков снова отдаёт дань родине, хотя и делает это в своём эксцентричном стиле: в романе «Ада» появляется выдуманная страна, некий микст России и Америки. И всё можно было бы свалить на обычные набоковские мистификации и ребусы, которых в романе, к слову сказать, предостаточно, но – нет. Слишком нежен голос, когда автор описывает пейзажи – русские, конечно! И хотя с писателем Набоковым вопросов всегда больше, чем ответов, хочется верить, что, оживив на страницах романа пусть американизированную, но такую узнаваемую Россию, он наконец уверовал в строки, написанные в молодости:
«...И мне ли плутать в этот век бездорожия?
Мне светишь по-прежнему ты».
