По волне моей памяти

Михаил Моргулис

​

Жадный Чарли

​

С Чар­ли я по­зна­ко­мил­ся в Чи­каг­ской тюрь­ме. Он си­дел у за­ре­ше­чен­но­го ок­на, сце­пив ру­ки, и смот­рел да­ле­ко, очень да­ле­ко, и ви­дел там то, че­го я не раз­гля­деть не мог. Иног­да у не­го внут­ри на­чи­на­ло что-то тон­ко по­виз­ги­вать. Тон­ко-то­нень­ко. Как ис­пу­ган­ная бро­шен­ная со­ба­чон­ка. Что там у не­го над­ры­ва­лось, не знаю. Мо­жет быть, но­со­глот­ка. А, мо­жет, ду­ша.

Здесь со мной си­де­ли убий­цы, нар­ко­ди­ле­ры, мо­шен­ни­ки. И, ко­неч­но, бы­ли здесь по­са­жен­ные по пус­тя­кам, и, на­вер­ня­ка, бы­ли и не­ви­нов­ные.

По но­чам я слы­шал, как из со­сед­них ка­мер раз­да­ва­лись сто­ны. Лю­дей пре­сле­до­ва­ли сны.

О том, что я по­пал в тюрь­му по сво­ей прось­бе, что­бы луч­ше по­нять пси­хо­ло­гию аме­ри­кан­ско­го за­клю­чён­но­го, зна­ли толь­ко чи­каг­ский ше­риф и ста­рень­кий тю­рем­ный свя­щен­ник. За­клю­чён­ные об этом не ве­да­ли. Если бы узна­ли, мне при­шлось бы мо­мен­таль­но уно­сить но­ги.



Сле­ва от ме­ня бы­ла ка­ме­ра Ад­во­ка­та. Это бы­ла и про­фес­сия, и клич­ка.

Пос­ле трид­ца­ти пя­ти лет ад­во­кат­ской прак­ти­ки и столь­ких же лет се­мей­ной жиз­ни он ре­шил за­ду­шить не­лю­би­мую же­ну. И ин­сце­ни­ро­вал са­мо­убийст­во. Дал же­не снотвор­ное и всу­нул в пет­лю. И как ему по­ка­за­лось, жизнь её по­ки­ну­ла. Пуль­са нет, серд­це не бьёт­ся. Ад­во­кат триж­ды про­ве­рил пульс и вы­звал по­ли­цию. Ког­да не­счаст­ную ста­ли вы­ни­мать из пет­ли —

она вне­зап­но ожи­ла. Оста­лась па­ра­ли­зо­ван­ной, но пе­ре­да­ла по­ли­ции всё, что про­изо­шло. И по­том, сра­зу же, экс­пер­ти­за. И всё под­твер­ди­лось.

В тюрь­ме я дал ад­во­ка­ту Биб­лию. Он ри­со­вал на каж­дой стра­ни­це чьё-то ли­цо. Я спро­сил:

— Кто это?

Он уди­вил­ся:

— Не­уже­ли не вид­но: это дья­вол.

Это бы­ло ли­цо его же­ны.

На­до же об­ла­дать та­ким тер­пе­ни­ем — трид­цать пять лет не­на­ви­деть и еже­днев­но это скры­вать.

Он, в про­ш­лом бо­га­тый че­ло­век, ока­зал­ся без гро­ша, суд на­ло­жил арест на сче­та и иму­щест­во. Я да­рил ему нос­ки и фут­бол­ки. Од­наж­ды в ми­ну­ту не­оправ­дан­ной ве­ры в че­ло­ве­чест­во, не вы­дер­жал, и спро­сил:

— Но ког­да-то вы лю­би­ли её?

Он рав­но­душ­но от­ве­тил:

— Дья­во­ла не лю­бят, а бо­ят­ся; она са­ма влез­ла в пет­лю, что­бы по­са­дить ме­ня в тюрь­му...

И до­ба­вил:

— Язык у неё зме­и­ный, си­ний...

Во­круг я ви­дел ещё мно­го страш­но­го, ка­ри­ка­тур­но­го и рав­но­душ­но­го. Вот мор­ской офи­цер в от­став­ке, убив­ший нар­ко­ма­на, пнув­ше­го его со­ба­ку. Он час­то бор­мо­тал: «Если бы она не бо­ле­ла ра­ком, я бы его прос­тил...»

Ут­ром мы уви­де­ли по те­ле­ви­зо­ру, как арес­то­ва­ли мо­шен­ни­ка, ко­то­рый пы­тал­ся по­лу­чить в бан­ке 4 мил­ли­о­на дол­ла­ров по под­дель­но­му че­ку, и об­на­ли­чить этот чек долж­на бы­ла его лю­бов­ни­ца — кас­сир­ша бан­ка. А ве­че­ром его при­ве­ли к нам. Он веж­ли­во рас­кла­ни­вал­ся, но его во­ло­сы за один день по­се­де­ли.

Поз­же арес­то­ва­ли мо­ло­до­го от­ца, за­ду­шив­ше­го но­во­рож­дён­ную дочь за то, что та по­сто­ян­но кри­ча­ла. При­вез­ли днём, все его рас­смат­ри­ва­ли. Маль­чиш­ка, лет двад­цать. Ли­цо убий­цы бы­ло блед­ным и вя­лым, буд­то сде­лан­ное из ва­рё­ной ры­бы. Брр! Бы­ло вид­но: жить ему не хо­чет­ся. Ночью он кри­чал, над­рыв­но, жут­ко. А ут­ром его пе­ре­ве­ли в боль­ни­цу. Ког­да ве­ли по ко­ри­до­ру, он смот­рел толь­ко вверх.

Не­ко­то­рые лю­ди осы­па­лись в мо­ей па­мя­ти, буд­то сде­лан­ные из пес­ка. Оста­лись в ней бо­лее зем­ные, слеп­лен­ные по­креп­че, по­яр­че, на­сто­ян­ные, ви­ди­мо, на хо­ро­шей за­квас­ке. Пом­ню тон­ко­ше­е­го нег­ра с не­со­раз­мер­но ма­лень­кой го­лов­кой, как у брон­то­зав­ра. Его об­ви­ня­ли в под­жо­ге до­ма, где на­хо­ди­лась быв­шая его лю­бов­ни­ца с но­вым ка­ва­ле­ром. Оба сго­ре­ли. Брон­то­завр по­сто­ян­но на­сви­с­ты­вал ме­ло­дии Герш­ви­на из опе­ры «Пор­ги и Бесс».



Ве­че­ром нас за­го­ня­ли в оди­ноч­ные ка­ме­ры, а на рас­све­те ос­то­рож­но вы­пус­ка­ли под ак­ком­па­не­мент хо­лод­но­го ляз­ганья зам­ков.

Но не да­дим увес­ти се­бя даль­ше в под­вод­ные гро­ты скорб­ных вос­по­ми­на­ний и вер­нём­ся к Чар­ли.



Не­сколь­ко дней он на­блю­дал за мной, вски­ды­вая свин­цо­вые пуль­ки ма­лень­ких глаз. Чар­ли был вы­сок, су­тул, с боль­ши­ми вес­нуш­ча­ты­ми ру­ка­ми, всег­да ста­рав­ши­ми­ся что-то де­лать. Если ру­ки не­по­движ­но про­ви­са­ли вдоль те­ла, это озна­ча­ло, что на Чар­ли на­ка­ты­ва­ла тос­ка. То, что на­зы­ва­ют те­перь де­прес­си­ей. А это ведь прос­то тос­ка на­ша чёр­ная, вдруг на­ка­ты­ва­ет, гад­кая, и из­ги­ба­ет серд­ца и гу­бы. И вы­жи­ма­ет слёзы.

Вско­ре он рас­ска­зал мне о сво­ей жиз­ни.

Сей­час за­крой­те гла­за и пред­ставь­те его, а по­том от­крой­те и чи­тай­те даль­ше.



Чар­ли ро­дил­ся до край­нос­ти жад­ным. Груд­ное мо­ло­ко у ма­те­ри вы­са­сы­вал до по­след­ней кап­ли. Иг­руш­ки его не ин­те­ре­со­ва­ли, и ско­ро ему пе­ре­ста­ли их по­ку­пать. По­взрос­лев, сам про­сил, что­бы не по­ку­па­ли. Ког­да ему да­ри­ли ве­щи­цы, он от них отво­ра­чи­вал­ся. Толь­ко один раз не вы­дер­жал. В тот день пья­ный жа­лост­ли­вый со­сед слу­чай­но по­да­рил ему иг­ру­шеч­ный экска­ва­тор. С ним Чар­ли не рас­ста­вал­ся всю жизнь. День­ги на­чал за­ра­ба­ты­вать с 16 лет. Шко­лу не за­кон­чил и по­сту­пил на кур­сы, вы до­га­да­лись, экска­ва­тор­щи­ков. А пос­ле кур­сов стал ди­ко па­хать, и так про­па­хал всю жизнь.

Он не­на­ви­дел тра­тить день­ги, бы­ло толь­ко од­но не­уем­ное же­ла­ние — их со­би­рать. Чар­ли ме­нял че­ки на на­лич­ные, це­ло­вал ку­пю­ры, неж­но лас­кал их, при­знал­ся мне, что не­сколь­ко раз у не­го в это вре­мя слу­ча­лась эрек­ция. По­том от­но­сил день­ги в банк. От­но­сил поч­ти всё. Его де­виз был не­зыб­лем: «Ни­ког­да ни­че­го не по­ку­пать». Ста­рую одеж­ду он брал в ма­га­зи­нах Ар­мии спа­се­ния, про­дук­ты в пунк­тах для без­дом­ных, всё осталь­ное его не ин­те­ре­со­ва­ло. Жил в по­лу­раз­ва­лен­ном до­ме и пла­тил толь­ко за во­ду и элек­три­чест­во. Пред­став­ля­е­те, в ка­ком ма­лом ко­ли­чест­ве он их по­треб­лял.

Же­на сбе­жа­ла че­рез по­лго­да пос­ле свадьбы. Да и свадьбы на­сто­я­щей не бы­ло. В пе­ре­ко­шен­ной ком­на­те Чар­ли со­бра­лись не­сколь­ко че­ло­век, вы­пи­ли две бу­тыл­ки де­шёво­го ка­ли­фор­ний­ско­го ви­на и разо­шлись с об­лег­че­ни­ем. Экска­ва­тор­щи­ки в Шта­тах за­ра­ба­ты­ва­ют очень при­лич­но. За сверхуроч­ную ра­бо­ту пла­тят вдвой­не, за ра­бо­ту в вы­ход­ные дни мо­гут за­пла­тить и в три ра­за боль­ше. Чар­ли ра­бо­тал шесть с по­ло­ви­ной дней в не­де­лю. От­ды­хал толь­ко не­сколь­ко ча­сов в вос­кре­сенье. Ут­ром за­бе­гал на пол­ча­са в цер­ковь, пос­ле мчал­ся в кон­ди­тер­скую, где по­ку­пал за пол­це­ны два чёр­ст­вых пи­рож­ных. По­том с ку­лёч­ком, внут­ри ко­то­ро­го сту­ка­лись пи­рож­ные, бе­жал к под­сле­по­ва­той ти­хой лю­бов­ни­це. Там у неё на кух­не они мол­ча пи­ли чай.

Чар­ли ел пи­рож­ное бе­реж­но при­дер­жи­вая его дву­мя ру­ка­ми. Ста­вил опус­тев­шую чаш­ку на стол. По­том они ещё ми­ну­ту си­де­ли мол­ча, пос­ле че­го Чар­ли всег­да обе­щал од­но и то же, но ни­ког­да это­го не ис­пол­нял: «в сле­ду­ю­щий раз взять на два пи­рож­ных боль­ше»...

По­том ещё оста­ва­лось пол­ча­са на секс. Пос­ле всех ри­ту­аль­ных про­це­дур Чар­ли рвал­ся на ра­бо­ту. Его ав­то­ма­ши­не бы­ло око­ло трид­ца­ти лет, она ды­ми­ла, оста­нав­ли­ва­лась, иног­да не­силь­но взры­ва­лась, но ку­пить дру­гую у Чар­ли не хва­та­ло сил. «Жа­ба» бы­ла пол­нов­ласт­ным хо­зя­и­ном его серд­ца.

Всё это Чар­ли уны­ло по­ве­дал мне, ози­ра­ясь, скло­няя в сто­ро­ну куд­ла­тую го­ло­ву и по­ти­рая лоб, по­хо­жий на уз­кую рас­чёс­ку в тре­щи­нах.

— А для че­го ты со­би­рал день­ги, — ре­шил­ся спро­сить я, — тра­ди­ци­он­ная аме­ри­кан­ская меч­та — ку­пить дом, вил­лу, ях­ту?

Чар­ли пре­зри­тель­но по­ка­чал го­ло­вой.

— За­чем? Это глу­пос­ти! День­ги на­до прос­то со­би­рать!

— А ты жерт­во­вал ког­да-ни­будь?

Чар­ли не­ожи­дан­но хит­ро усмех­нул­ся:

— Про­сить день­ги у Чар­ли — это ве­ли­кая под­лость. Но я всег­да сто­ял за прин­ци­пы де­мо­кра­тии и счи­тал Аме­ри­ку са­мой ве­ли­кой стра­ной. Од­на­ко жерт­во­вать ни­ког­да не со­би­рал­ся. Пусть они до­ка­зы­ва­ют свою де­мо­кра­тию сво­и­ми день­га­ми.

— А ты в Бо­га ве­ришь?

— Ве­рю, ко­неч­но, но не всег­да... Осо­бен­но ве­рю в вос­кре­сенье ут­ром... Ве­рю, ког­да мне хо­ро­шо, а ког­да пло­хо — не ве­рю...

— Биб­лия го­во­рит: «За всё бла­го­да­ри­те...»

— Не мо­гу за всё... Ты бла­го­да­ри за всё, а я бу­ду бла­го­да­рить толь­ко тог­да, ког­да Он де­ла­ет мне хо­ро­шо...



Чар­ли ни к ко­му в гос­ти не хо­дил и ни­ко­го к се­бе не при­гла­шал. Пой­ти в рес­то­ран, или бар? Бо­же упа­си! Он бы там по­да­вил­ся или за­хлеб­нул­ся. Вот так про­хо­ди­ла жизнь. И од­наж­ды стук­ну­ло пять­де­сят. Де­нег в бан­ке бы­ло уже до­ста­точ­но, но они по-преж­не­му не тра­ти­лись. Та же убо­гая пе­ре­ко­шен­ная квар­ти­ра, ржа­вая ста­рая ма­ши­на, ни дру­зей, ни родст­вен­ни­ков, ни семьи, ни со­ба­ки или кош­ки, те­ле­ви­зор с дро­жа­щим эк­ра­ном, кем-то вы­бро­шен­ный на свал­ку. В свой день рож­де­ния он, на­ко­нец, ку­пил не два, а че­ты­ре чёр­ст­вых пи­рож­ных, бу­тыл­ку уце­нён­но­го ви­на, и, тор­жест­вен­ный, при­шёл к сво­ей поч­ти ослеп­шей лю­бов­ни­це. Но дол­го не вы­дер­жал и сно­ва по­ехал ра­бо­тать.

У Чар­ли был брат-близ­нец, но обык­но­вен­ный; как го­во­рят, нор­маль­ный. Ви­де­лись они очень ред­ко. Близ­нец не то что­бы его не лю­бил, он по­ни­мал жизнь Чар­ли как ред­кую не­из­ле­чи­мую бо­лезнь.

Но од­наж­ды ка­кой-то шкод­ли­вый бе­сёнок дёр­нул его за ве­рёвоч­ку серд­ца, он со­ску­чил­ся по бра­ту, по­зво­нил и пред­ло­жил Чар­ли ски­нуть­ся по сто пять­де­сят дол­ла­ров. То есть бу­дет у них три­ста, и он, брат-близ­нец, за­ра­бо­та­ет им на этих день­гах ещё три­ста дол­ла­ров. Чар­ли му­чил­ся, по­тел, скри­пел, не спал, и на­ко­нец, вид­но, «жа­ба» про­ква­ка­ла ему, что на­до риск­нуть. И с внут­рен­ним сто­ном и, поч­ти те­ряя со­зна­ние, от­дал свои сто пять­де­сят.

Ко­ро­че го­во­ря, что­бы дол­го не тя­нуть, вот что бы­ло даль­ше.

Близ­нец по­зво­нил ему че­рез па­ру не­дель, ска­зал: «Ай эм со­ри (из­ви­ни), день­ги мы с то­бой по­те­ря­ли». Всю ночь Чар­ли ду­мал. Он пред­став­лял свои сто пять­де­сят: то в се­ми двад­ца­ти­дол­ла­ро­вых ку­пю­рах и од­ной де­ся­ти­дол­ла­ро­вой. То в двух пре­крас­ных ку­пю­рах — од­на сто, вто­рая пять­де­сят. То сто пять­де­сят ку­пю­ро­чек по дол­ла­ру, все но­вень­кие, хрус­тя­щие. Под их хруст он по­зво­нил бра­ту и про­из­нёс од­но сло­во: «От­дай»! Брат стал кри­чать, что это биз­нес, ну не по­лу­чи­лось, оба же по­те­ря­ли, и день­ги смеш­ные! Чар­ли сно­ва про­хри­пел: «От­дай!» Брат по­ве­сил труб­ку.

С тех пор брат-близ­нец стал ему снить­ся. И всег­да в об­ра­зе мон­ст­ра, кро­во­жад­но­го вам­пи­ра или мно­го­ру­ко­го ду­ши­те­ля. Пос­ле этих снов Чар­ли по­нял: брат об­ма­нул его со­зна­тель­но, что­бы он му­чил­ся и стра­дал.

В тот пас­мур­ный день Чар­ли по­до­ждал до ча­су но­чи, по­том по­шёл на стро­и­тель­ную пло­щад­ку, сел в свой ог­ром­ный экска­ва­тор и по­ехал к до­му бра­та. Ночь бы­ла тём­ная, но на ду­ше ста­но­ви­лось свет­лей. Он уви­дел но­вую ма­ши­ну бра­та, свер­ка­ю­щий лег­ко­вой «додж». Мед­лен­но подъ­ехал к «дод­жу» и стал на­ез­жать на не­го ог­ром­ны­ми ко­лё­са­ми экска­ва­то­ра. «Додж» про­ги­бал­ся к зем­ле, рас­плю­щи­вал­ся и жал­ко тре­щал. Чар­ли про­ехал по нём до кон­ца и с про­свет­лев­шей ду­шой вер­нул­ся на стройп­ло­щад­ку.

Ока­за­лось, что кро­ме жад­нос­ти у Чар­ли ни­че­го не бы­ло, да­же ин­ту­и­ции, пре­дуп­реж­да­ю­щей об опас­нос­ти. И по­то­му не знал Чар­ли, что в ту ночь же­на его бра­та очень позд­но вер­ну­лась с ве­че­рин­ки и раз­ве­сёлых шу­ры­мур­ных тан­цев. За­шла в дом, но вспом­ни­ла, что за­бы­ла в ма­ши­не сум­ку. Вы­шла, се­ла в ма­ши­ну, на­шла сум­ку, хо­те­ла от­крыть дверь. Но не успе­ла. Экска­ва­тор смял ма­ши­ну и её. Она оста­лась жи­ва, но ста­ла ин­ва­ли­дом. Те­перь Чар­ли дол­жен всю жизнь вы­пла­чи­вать ей ком­пен­са­цию за по­те­рю тру­до­с­по­соб­нос­ти, а это зна­чит — пла­тить зар­пла­ту, ко­то­рую она по­лу­ча­ла до его мсти­тель­но­го на­ез­да. Плюс Чар­ли гро­зи­ло за­клю­че­ние до се­ми лет.

Сце­пив­ши ру­ки, он жа­ло­вал­ся мне: «Те­перь все мои день­ги уй­дут на неё и ад­во­ка­тов! Не бу­ду брать ад­во­ка­тов, пусть боль­ше про­си­жу, за­то день­ги сэко­ном­лю». И ог­ром­ные слёзы ка­па­ли с его ры­жих рес­ниц.

Пом­ню, это слу­чи­лось в чет­верг, Чар­ли вы­зва­ли в суд. Он вер­нул­ся дру­гим. Ху­день­ким ста­ри­ком, не­твёр­до сту­пав­шим шар­ка­ю­щи­ми но­га­ми. По­смот­рел во­круг, сел и стал по­хож на под­би­тую уми­ра­ю­щую пти­цу. Че­рез ми­ну­ту про­шеп­тал: «Семь лет си­деть, всё вы­пла­тить им, и ещё не хва­тит...».

В нём не бы­ло от­ча­я­ния. Он как буд­то по­пал в не­зна­ко­мое ему мес­то: огля­ды­вал­ся, узна­вал не­ко­то­рых лю­дей, в том чис­ле ме­ня. В тот ве­чер про­из­нёс рав­но­душ­но:

— Я ни­ког­да не пил, я ни­ког­да не ку­рил, я ни­ког­да не лю­бил... А ты?

Я по­нял, что ему хо­чет­ся услы­шать, и ска­зал:

— Я то­же ни­ког­да...

Его свин­цо­вые глаз­ки на миг по­теп­ле­ли, и он по­ка­чи­ва­ясь по­шёл в свою ка­ме­ру.

Ночью нас раз­бу­ди­ли кри­ки охран­ни­ков, ляз­ганье ожив­ших зам­ков. Чар­ли умер прос­то так, си­дя на кро­ва­ти. Твёр­дая по­душ­ка из ка­кой-то ка­мен­ной меш­ко­ви­ны бы­ла мок­рой: на­вер­но, от пред­смерт­ных слёз.

Так ушёл из жиз­ни жад­ный Чар­ли. На сле­ду­ю­щий день я по­ду­мал о нём, и стал пред­став­лять его ма­лень­ким: ры­жим и не­счаст­ным, как бро­шен­ная со­ба­чон­ка. Я пред­ста­вил его се­бе та­ким и за­пла­кал. Охран­ник по­до­зри­тель­но смот­рел на ме­ня. Слёзы счи­та­ют­ся зна­ком опас­нос­ти.

Вспом­нил­ся мне, ко­неч­но, и Ску­пой ры­царь у Пуш­ки­на. То­же пло­хо кон­чил.

Ушёл я из тюрь­мы че­рез не­сколь­ко дней, по­про­щал­ся с те­ми, кто оста­вал­ся ждать при­го­во­ра. Чар­ли ни­кто не вспо­ми­нал.

За во­ро­та­ми тюрь­мы ме­ня встре­тил ста­рый свя­щен­ник. Я рас­ска­зал ему о Чар­ли. Он спро­сил:

— Что ду­ма­е­те об этом вы?

— Мне ка­жет­ся, что все мы не силь­но от­ли­ча­ем­ся от Чар­ли. Толь­ко тра­тим чуть боль­ше вре­ме­ни и де­нег на еду и раз­вле­че­ния. И нам иног­да то­же хо­чет­ся на­ехать экска­ва­то­ром на жизнь, рас­плю­щить её и сра­зу стать счаст­ли­вы­ми...

Свя­щен­ник вни­ма­тель­но взгля­нул на ме­ня добрым гла­зом:

— В тюрь­ме вы из­ме­ни­лись...

Я по­ду­мал и спро­сил:

— Отец, а мо­жет быть, я по­ум­нел?
 

2010 г. Фло­ри­да