. . .
Это были стихи.
Я узнала бы их по дыханью.
По сжигающей боли в груди.
По холодному небу в задумчивом звёздном мерцаньи.
По колючим огням позади.
По облезлой калитке, по стёртому номеру дома.
По ворчанью соседского пса.
По гнилому шуршанью забыто лежащей соломы.
По желанию — их написать.
По походке моей виноватой или вороватой
От упавшего набок плетня.
По бездомной тоске, по тяжёлому слову — «расплата».
Это были стихи.
Но они не узнали меня.
ЦЕРКОВЬ
И всё-таки она ещё стоит.
Облезли стены, купола подгнили.
И так убог её суровый вид,
Что кажется — мы все о ней забыли.
Но словно из земли она растёт.
Но словно впрямь земля её питает.
Всё рушится, ветшает и гниёт.
Она стоит и времени не знает.
Её не обновляли никогда.
Не сохраняли никакою властью.
Но чудится — она падёт тогда,
Когда земля расколется на части.
Вглядись вперёд и оглянись назад —
Всё тот же крест темнеет безмогильный.
Как божий перст. Как матери глаза.
Как всё, что мы до времени забыли.
. . .
Не я, не я. В том нет моей вины,
Что избы на деревне опустели.
Что в бледно-синем отсвете луны
Могильной тьмой к окну подходят ели.
Как дальше жить, когда такая тьма.
Когда в душе не уместить всей боли.
Ослепнуть бы или сойти с ума.
И побрести юродивой по воле.
Чтоб просветлела боль моя от слёз.
Сомкнулись обезумевшие губы.
Но, как сошедший нА землю Христос,
Сидит на лавке старичок беззубый.
И я уйду, уеду, убегу
От глаз его святых, как от расплаты.
Туда, где свет, туда, где шум и гул.
Туда, где я ни в чём не виновата.
. . .
Теперь синицам не до песен.
Теперь бы выжить. Холода.
А снег вокруг красив и весел.
Дома, деревья занавесил,
Лёг тишиной на провода.
Мне говорят: «Ты будь светлее.
Гляди как ясно и бело».
Гляжу, а птицы леденеют.
Что делать мне с душой своею —
Не всё ей ясно, что светло.
И сквозь румяные зарницы,
Сквозь свет узорчатого льда
Глядят озябшие синицы.
И так во всём. И так всегда.
. . .
До порожка подорожник
Всю дорожку обложил.
В этой хате жил сапожник.
Просто помню я, что жил.
Жил давным-давно когда-то.
Время всё перемело.
Я гляжу на эту хату.
Сердцу грустно и тепло.
Может, он какой заботой
Обогрел меня тогда.
Я хочу припомнить что-то.
Нет, не вспомню никогда.
Просто сердце жжёт немножко,
Просто помню я, что жил.
Подорожник до порожка
Всю дорожку обложил.
. . .
У меня живёт воздушный шарик.
Лёгкий, звонкий, жёлтый, как фонарик.
Я воздушным шариком играю.
Я совсем, как он, совсем такая.
Что ему — он сама себе, как праздник.
Он такой шалун, такой проказник.
Он летает, прыгает, смеётся.
Что ему — он сам себе, как солнце.
Я его нашла в замёрзшей луже.
Может, он кому-то стал не нужен.
Я его расспрашивать не стала.
И со мною всякое бывало.
За окном темно и кружит вьюга.
Хорошо, что мы нашли друг друга.
Мы живём с ним весело и дружно.
Два воздушных шарика ненужных.
. . .
Мне надо это рассказать кому-то.
( Но не тебе. Нет, ты меня не тронь.)
Вчера на кладбище морозным утром
Мне голубь сел снежинкою в ладонь.
Как будто бы и впрямь за крошкой хлеба.
(Нам всё корысть. Мы всё о пятаках).
Ко мне вчера в ладонь спустилось небо.
И я его держала на руках.
Со мной такого не было ни разу.
(Кому, кому об этом рассказать).
Своим пугливым, голубиным глазом
Смотрело небо прямо мне в глаза.
Из-под надгробий тёмных и тяжёлых
Мне вечный мир крестами угрожал.
А у меня сидел в ладони голубь
И лапками по ней перебирал.
О чём мы с ним в то утро ворковали.
О чём смеялись, плакали о чём
Одни кресты, одни надгробья знали.
Тебе ж до веку не узнать о том.
. . .
Пока живёте вы и я живу,
Запоминайте звук и шорох каждый.
Сегодня утром в росную траву
Упал в бессилье старый змей бумажный.
Бумажный змей. Как долго он летел.
Как далеко он залетел бедняга.
Рукой, огрузшей от ненужных дел,
Я глажу истомлённую бумагу.
Ну, вот и всё. Окончился мой срок
Любить и ждать, надеяться и верить.
Но кто же знал, но кто провидеть мог,
Что нынче утром всколыхнётся ветер.
И я проснусь. И выйду в мокрый луг,
Подвластная неведомой тревоге.
И дрогнет жизнь. И вскинется. И вдруг
Бумажным змеем упадёт под ноги.
. . .
Осенний парк печален и угрюм.
Здесь воздух чист, спокоен и ненастен.
И не уйти мне от осенних дум.
Старинных дум о счастье и несчастье.
Стоят недвижно голые кусты.
У их ветвей теперь защиты нету.
Холодные, промокшие листы
Давным-давно рассеяны по свету.
Вид у прохожих сумрачен и мглист.
Бегут, спешат, меня не замечая.
А я, как мокрый, как последний лист
По парку праздно, медленно гуляю.
Пройду по тихой пустоте аллей.
Остановлюсь под потемневшей аркой.
Потом пристыну, притулюсь к земле.
Последний лист в печальном тихом парке.
. . .
И прошла по дороге тень.
А за нею качнулся свет.
Помню, было мне в этот день
Что-то очень уж много лет.
А когда сочла барыши,
Рассчиталась с собой всерьёз,
Вышло с каждой родной души
Что-то очень уж много слёз.
Что-то очень уж много дум.
И кладбищенских мрачных дат.
И какой-то ветер самум.
И какой-то чёрный квадрат.
И обгладывая края,
Яств, суливших мне благодать,
Что-то очень уж много я
Начинала вдруг понимать.
И ложилась я словно в гроб
В ледяную свою постель.
Что-то очень уж много проб
На владенья чужих земель.
И сорила я наобум
Оскудевшей своей казной.
И какой-то ветер самум
Надо мной шелестел листвой.
. . .
Мне не радостен сон. Мне не радостен свет.
Я усну, когда землю разбудит рассвет.
А когда заклубятся туманы с полей,
Я пойду провожать журавлей.
Я люблю их гортанный пронзительный крик.
Мне понятен давно журавлиный язык.
Я давно журавлиные речи учу.
Вместе с ними лечу. Вместе с ними кричу.
Я вплетаю в раздолья полей и лесов
Журавлиный свой плач, журавлиный свой зов.
Я взяла эту боль, эту силу из сил
У царей и церквей, у дворцов и могил.
Если нечего дать, то и нечего красть.
Перестаньте, родимые, клясться и клясть.
А когда заклубится туманная рать,
Приходите меня провожать.
. . .
Ну, чего ты глядишь —
Дожила, дожила, дожила.
Ах, как били под дых.
Как топтали, сжигали дотла.
Но вошла я в расцвет.
Не надейся, что я замолчу.
Ну а сколько мне лет,
Так об этом я знать не хочу.
И пылится в углу
Не набитая мною сума.
И сквозят пустотой не нажитые мною дома.
От огня — только дым.
От меня — всё, что мне по плечу.
Ну а сколько мне зим,
Так об этом я знать не хочу.
Ты пришёл торговать.
Так смотри — по цене ли товар.
Да и чем тут у вас
Платят нынче за песенный дар.
Вот пришла и стою —
Все изъяны, все раны видны.
А на Душу мою
У тебя не достанет казны.
. . .
Они меня размазали, унизили.
Ославили причудами, капризами.
Теперь глядят — молчат да усмехаются:
Мол, как тебе живётся, раскрасавица.
А я давно на вас нули навесила.
А мне давно без вас живётся весело.
А вы там как, удачники, счастливчики?
Лимончики, бананчики, мальдивчики.
Небось, и не вспомяните волшебницу.
Любимейшую Богову нахлебницу.
Да и какое дело вам до этого.
Поэту, мол, положено поэтово.
Что ж, каждый волк своё да хвалит логово.
Вам — только ваше. А поэту — Богово.
