На этот небольшой опыт я решился несколько лет назад, пройдя по довольно длинной цепочке текстов. Решился не сразу; почему — объяснение последует ниже.
Движение шло в прошлое. Название опыту дала одна из книг Умберто Эко — «A passo di gambero», «Рачьим ходом», в русском переводе вышедшая под менее выразительным заглавием «Полный назад!» (и, отмечу, посвящённая проблематике совсем иной, чем та, что трактуется здесь).
Но название явилось последним. А началось всё с двух стихотворений — «У гробницы Данте» Николая Заболоцкого и «Пестель, поэт и Анна» Давида Самойлова. Затем очень кстати пришлись дописки Алексея Константиновича Толстого к пушкинским стихотворениям. И уже от этого клубка ниточка привела к знаменитому четверостишию Микеланджело и тютчевскому его переводу.
Чрезвычайно редок и дерзок этот жанр: сочинитель выступает от лица и имени другого поэта. Определить мотивы такого стихотворного поступка, установить точки соприкосновения и границы взаимодействия — почти невозможно. Ясно лишь, что на такое свершение поэты идут не в смятенном состоянии, не под воздействием столь излюбленного графоманами мотива, как внезапное вдохновение, но с точным и холодным расчётом. Ибо положение их в данном случае крайне уязвимо. И критики, и читатели, и завистливо-бездарные конкуренты-графоманы с полным правом могут объявить попытку стихотворного метампсихоза подражательством, эпигонством, а то и плагиатом.
И в самом деле, что это? Не маниакальное ли стремление уравнять себя с великими, не простое ли панибратство-амикошонство? Зачем писать от имени великих, которые уже сказали своё слово и навсегда умолкли?
Такое объяснение первым приходит на ум многочисленным современникам с плебейским складом ума. Эти люди всегда тщательно блюдут ими самими расписанную табель о рангах, никогда не могут избавиться от уважения к условностям и требуют такого же уважения от других. Всякое покушение на условности, даже совершенно безобидное, представляется им потрясением основ и надругательством над их святынями и добродетелями.
А между тем великие, сказавшие своё слово, вовсе не умолкли. Диалог продолжается сквозь время. Сказанные великими, обращённые к потомкам слова продолжают звучать. И потомки имеют полное право откликнуться на зов. Всё зависит только и исключительно от того, кто отзывается, каков будет отклик и на каком языке он прозвучит.
Микеланджело не случайно затронул тему каменного сна ваятеля. Кому, как не ему, великому скульптору и живописцу, должно было быть близко такое отчаянно безысходное ощущение: человек, оживлявший мрамор, сам хочет стать каменным изваянием и уснуть каменным сном, дабы не видеть кошмарную подоплёку эпохи, пышно именуемой Высоким Возрождением.
Четверостишие Микеланджело написано в 1546 году — том самом году, когда вышла в свет третья книга «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле, сравнительно невинная и весёлая, лишённая мрачного сарказма, преобладающего в четвёртой и пятой книгах знаменитого романа. Умер Микеланджело в 1564 году; в том же году скончался жестокосердный и фанатичный реформатор церкви, «женевский папа» Жан Кальвин, и родился Уильям Шекспир. Кальвин, сжигавший на кострах своих оппонентов, призывал верующих проснуться и очнуться от папистского дурмана. Шекспировский Макбет в полубреду твердил:
Я словно слышал крик: «Не спите больше!
Макбет зарезал сон!» — невинный сон,
Сон, распускающий клубок заботы,
Купель трудов, смерть каждодневной жизни,
Бальзам увечных душ, на пире жизни
Сытнейшее из блюд...
Если начать плести такие цепочки связей и ассоциаций — то остановиться трудно. Сон, и явь, живые люди и литературные персонажи, блестящие апологетические мифопостроения позднейших историков и гнетущие реалии подлинной обстановки ушедших эпох — всё смешивается в сознании, и порою вызывает желание согласиться с афоризмом Эдмона Гонкура: «История — это роман, бывший в действительности».
От такого наваждения проще отписаться, предварительно купив индульгенцию у предшественников и современников. Что я в конце концов и сделал.
МИКЕЛАНДЖЕЛО БУОНАРРОТИ:
Caro m’e’l sonno, e piu l’esser di sasso,
Mentre che ’l danno e la vergogna dura;
Non veder, non sentir m’e gran ventura;
Pero non mi destar, deh, parla basso.
(1546)
ФЁДОР ТЮТЧЕВ, перевод:
Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать — удел завидный...
Отрадно спать, отрадней камнем быть.
(1855)
***
Меня вы растолкали. Я просил
Не трогать, не будить. Да, век постыден —
Что из того? Когда исход не виден,
Стерпеть его приход достанет сил.
От красок, что в углы усталых глаз
Навеки затекли, весь свет раскрашен
Во все цвета; надёжна кладка башен,
Но слаб и хлипок нутряной каркас.
На красоту отныне наплевать —
Кормилица, баюкая, напела...
Я расписал Сикстинскую капеллу.
Придёт черёд её замалевать.
Остыло мясо, выдохлось вино.
Флоренция всё так же несравненна.
Спать, почивать, храпеть. И несомненно —
Засну и всё просплю. Мне всё равно.
2009