Отдел прозы

Тамара Алексеева

​

Сашка и красная рыба

Рассказ

Па­ла­та в он­ко­ло­ги­чес­ком от­де­ле­нии об­ласт­ной боль­ни­цы. Нас двое — я и Лен­ка. Мы при­мер­но од­но­го воз­рас­та, од­но­го рос­та, обе пос­ле опе­ра­ции. Лы­сые и без­бро­вые те­тень­ки, про­шед­шие дли­тель­ный курс хи­мио­те­ра­пии.

Пос­ле опе­ра­ции про­шла не­де­ля. Шо­ко­вое со­сто­я­ние. Грудь ту­го за­мо­та­на. Страш­но да­же пред­ста­вить, что от нее оста­лось.

В от­ли­чие от ме­ня Лен­ка спа­са­ет­ся те­ле­фо­ном. Она бес­пре­рыв­но на свя­зи. Сколь­ко же у нее родст­вен­ни­ков? Она пе­ре­клю­ча­ет­ся с од­но­го, об­ры­ва­ет дру­го­го. Раз­го­ва­ри­ва­ет од­нов­ре­мен­но по трем те­ле­фо­нам. Мне это не ме­ша­ет. Я в во­до­во­ро­те чу­жой жиз­ни и это да­же отвле­ка­ет.

По­сте­пен­но при­шло осо­зна­ние, что я ей за­ви­дую. Мне не­ко­му по­зво­нить. Вер­нее, по­зво­нить есть ко­му, но этих лю­дей ма­ло. И я знаю на­пе­ред, что они бу­дут го­во­рить: «Ах, ка­кой ужас. Ка­кой ужас! Ка­кой ужас!»

Я са­ма знаю, что ужас, то­ну в нем и за­хле­бы­ва­юсь.

Лен­ка за­еда­ет свой ужас едой, ко­то­рую ей при­но­сит род­ня. Она пи­ха­ет в рот все под­ряд: кон­фе­ты, сыр, кол­ба­су, клуб­ни­ку, ваф­ли. На­вер­ное, ей ста­но­вит­ся лег­че.

У ме­ня нет го­ры при­не­сен­ных про­дук­тов. Близ­кие зна­ют, что я пред­по­чи­таю раз­дель­ное пи­та­ние, и при­дер­жи­ва­юсь это­го мно­го лет. Но сей­час я ду­маю — ка­кая глу­пость все это пра­виль­ное пи­та­ние, раз я по­па­ла сю­да с та­ким страш­ным ди­аг­но­зом.

Мне не­стер­пи­мо за­хо­те­лось по­зво­нить хоть чер­ту лы­со­му, что­бы он при­нес мне ку­сок вред­ной кол­ба­сы, бан­ки кон­сер­вов, жир­ной ту­шен­ки, са­ла с гор­чи­цей. Я пред­став­ля­ла все­воз­мож­ные де­ли­ка­те­сы. Крас­ная ик­ра, чер­ная ик­ра. Даль­ше во­об­ра­же­ние оста­но­ви­лось. Все? Боль­ше ни­че­го вкус­но­го я не знаю?

Но ко­му по­зво­нить? На лег­кий во­прос труд­ней все­го от­ве­тить.

По­про­сить мож­но у хо­ро­ше­го зна­ко­мо­го. И он обя­за­тель­но дол­жен быть со­сто­я­тель­ным че­ло­ве­ком. Ина­че моя прось­ба при­нес­ти мне вкус­ные про­дук­ты его шо­ки­ру­ет. Я дав­но рас­те­ря­ла та­ких зна­ко­мых. Ког­да са­ма пе­ре­ста­ла быть хо­ро­шим и со­сто­я­тель­ным че­ло­ве­ком — вот тог­да и рас­те­ря­ла.

Тут еще все долж­но со­впасть: но­мер те­ле­фо­на. Как я про это за­бы­ла? Дол­жен быть но­мер те­ле­фо­на.

И тут в го­ло­ве мо­ей сверк­ну­ла мысль: «Саш­ка!»

Мой од­нок­лас­сник Саш­ка. В шко­ле был жиз­не­ра­дост­ным ху­ли­га­ном-тро­еч­ни­ком. При­род­ный оп­ти­мист Саш­ка драл­ся, сры­вал уро­ки. И все лег­ко, ми­мо­хо­дом. Рес­ни­цы у не­го бы­ли клас­сные: ред­кие, длин­ные и кра­си­во за­гну­тые. Гу­бы чувст­вен­ные, яр­кие, буд­то на­кра­шен­ные.

Я не бы­ла влюб­ле­на в Саш­ку. Но на од­ном из ве­че­ров‑встреч од­нок­лас­сни­ков, вы­пив лиш­нее, вы­яс­ни­ла, что и он ни­ког­да за де­сять лет уче­бы не рас­смат­ри­вал ме­ня в ка­чест­ве объ­ек­та сво­е­го вни­ма­ния.

Бы­ло обид­но. Мне ка­за­лось, что он был в ме­ня влюб­лен. И тут Саш­ка, гля­дя на мое по­груст­нев­шее ли­цо, ре­шил ме­ня не­мно­го про­све­тить. «Мне Тань­ка нра­ви­лась. Она да­ва­ла, по­ни­ма­ешь?».

Я кив­ну­ла. Тог­да, дейст­ви­тель­но, ред­ко кто «да­вал». А я бы­ла вос­пи­та­на на ро­ма­нах и ве­ри­ла в лю­бовь.

Я и пред­ста­вить се­бе не мог­ла, что имен­но Саш­ка смо­жет так мо­би­ли­зо­вать­ся пос­ле шко­лы: стал хо­зя­и­ном круп­но­го про­из­водст­ва, про­явил жест­кие ка­чест­ва во­ле­во­го ру­ко­во­ди­те­ля.

За со­рок лет пос­ле окон­ча­ния шко­лы мы ви­де­лись от си­лы па­ру раз. Саш­ка ор­га­ни­зо­вы­вал все на­ши встре­чи с од­нок­лас­сни­ка­ми: за­ка­зы­вал рес­то­ран, при­во­зил про­дук­ты. Один раз при­шел с дву­мя те­лох­ра­ни­те­ля­ми. Саш­ка си­дел во гла­ве ши­кар­но на­кры­то­го сто­ла, а те­лох­ра­ни­те­ли — по обе сто­ро­ны. Крас­ная ру­ба­ха с си­ни­ми звез­да­ми, жел­тые брю­ки. Сам лы­сый и тол­с­тый. На­до при­знать­ся, впе­чат­ля­ло.

Уди­ви­тель­ное де­ло — у ме­ня ока­зал­ся его но­мер те­ле­фо­на. И я ему по­зво­ни­ла.

—  Саш­ка! — за­ора­ла я в труб­ку. — Я хо­чу крас­ную ры­бу!

—  Ка­кую имен­но! — не уди­вив­шись, спо­кой­но уточ­нил он.

—  Да пом­нишь, на по­след­ней встре­че ты при­но­сил та­кую ры­бу, она во рту та­я­ла...

—  А, по­нял, ка­кая ры­ба. А ку­да те­бе ее при­нес­ти?

—  Саш, я в об­ласт­ной он­ко­ло­гии. Но сей­час уже не про­пус­тят. Позд­но. Саш, это я так. Мне прос­то по­зво­нить не­ко­му. Я, мо­жет, и ры­бу не хо­чу.

—  Сей­час бу­ду, — ска­зал Саш­ка и дал от­бой.

Я сполз­ла с кой­ки и рас­те­рян­но вста­ла по­сре­ди па­ла­ты.

—  Лен, что де­лать? Сей­час при­дет Саш­ка, мой од­нок­лас­сник. Он вла­де­лец за­во­дов и па­ро­хо­дов.

—  Гос­по­ди! — Лен­ка об­хва­ти­ла го­ло­ву ру­ка­ми.

Боль­ни­ца как де­рев­ня — весть раз­нес­лась со ско­ростью вет­ра. В на­шу ма­лень­кую двух­мест­ную па­ла­ту на­би­лись боль­ные. Ре­шал­ся во­прос: как от­пус­тить ме­ня к Саш­ке: под­кра­шен­ной или как есть — лы­сой и без­бро­вой.

—  Ще­ки не ру­мянь­те, да не ру­мянь­те ей ще­ки, — от­тал­ки­ва­ла от ме­ня всех ба­ба Шу­ра. — Пусть идет, как есть: страш­ная, как са­ма смерть.

—  Да слег­ка маз­ну, — за­ны­ла На­талья. — Ну как ме­лом на­ма­за­на.

—  Ты по­про­си у не­го сто ты­сяч, — пе­ре­клю­чи­ла те­му ба­ба Шу­ра.

—  Спро­си, мо­жет он глав­вра­ча зна­ет. А вот если он зна­ет глав­вра­ча...

—  Дев­чон­ки, вы с ума со­шли, ка­кие сто ты­сяч, ка­кой глав­врач! Мне бы во­об­ще до вто­ро­го эта­жа дой­ти.

Хо­ди­ла я пло­хо. В гла­зах пры­га­ли блес­тя­щие му­хи, пол ухо­дил из-под ног, я дер­жа­лась за сте­ну, но и она бы­ла не­на­деж­на, как на ко­раб­ле во вре­мя штор­ма.

В на­шей жиз­ни, на­пол­нен­ной ужа­са­ми (опе­ра­ций, ожи­да­ний ана­ли­зов, ко­то­рые зву­ча­ли по­рой, как смерт­ные при­го­во­ры), по­яви­лось что-то вро­де при­клю­че­ния.

При­дет ли Саш­ка?

Боль­шинст­во бы­ло за то, что не при­дет.

—  Бо­га­тые, они та­кие, — рас­суж­да­ла На­талья, ко­то­рая все но­ро­ви­ла ме­ня под­кра­сить. От нее сра­зу же пос­ле опе­ра­ции от­ка­зал­ся муж. — Для них на ми­ру и смерть крас­на. А тут что? Он те­бя и не пом­нит.

—  Он не пе­ре­спро­сил, кто это зво­нит! — ра­дост­но вспом­ни­ла я. — Он узнал ме­ня по го­ло­су!

—  Не пе­ре­спро­сил, по­то­му что точ­но не узнал. Нет, вер­няк не при­дет. Нет, де­воч­ки, сказ­ки за­кон­чи­лись. Ни­че­го боль­ше не бу­дет. Ни­ко­му не верь­те, и ни о чем не про­си­те. Се­год­ня жи­вы — вот вам и сказ­ка.

Да и вре­мя — бы­ло уже де­вять ча­сов ве­че­ра.

Ме­ня умы­ли, сня­ли с лы­сой го­ло­вы бе­лый пла­ток. При­дир­чи­во огля­де­ли: что бы еще сде­лать, что­бы мой од­нок­лас­сник об­ры­дал­ся и дал мне не­мно­го де­нег.

—  Нет, ты и так до­ста­точ­но страш­ная. Мож­но ска­зать, жут­кая, — ска­за­ла за­клю­чи­тель­ное сло­во Ле­на. Ме­ня до­ве­ли до пер­во­го эта­жа и по­са­ди­ли на стул.

Вы­шел охран­ник и су­ро­во под­твер­дил, что не пус­тит ни­ко­го.

Я уви­де­ла за ок­ном круг­лое Саш­ки­но ли­цо. Он по­ка­зы­вал мне в под­ня­той ру­ке сум­ку и что — то кри­чал. Что бес­по­лез­но про­ско­чить, он и день­ги пред­ла­гал. И еще Саш­ка ска­зал, что че­рез час у не­го важ­ная встре­ча. При­дет по­том.

Ког­да по­том, Саш­ка? Ког­да по­том? Это для те­бя есть «по­том»! А что для ме­ня это сло­во, Саш­ка?

И тут я раз­ры­да­лась.

Я вы­ла вол­чи­цей, тос­кли­вым, ди­ким во­ем. Я слы­ша­ла свой вой со сто­ро­ны. Он был ужа­сен. Ужа­сен ти­ши­ной. Услы­шать его мог­ла толь­ко я. Го­лос мой был сла­бый и сип­лый, ко­мар кри­чит гром­че.

Охран­ник ис­пу­ган­но спро­сил, как ме­ня зо­вут, и впус­тил Саш­ку. Саш­ка бро­сил­ся ко мне. Об­нял сво­и­ми ог­ром­ны­ми ру­чи­ща­ми. Мы, ка­жет­ся, се­ли. Я пла­ка­ла, а Саш­ка го­во­рил, что все бу­дет хо­ро­шо. Он вна­ча­ле за­мет­но дер­гал­ся, ви­ди­мо, и прав­да спе­шил. А по­том вдруг успо­ко­ил­ся. И мы си­де­ли. Саш­ка — боль­шой и круг­лый. Поч­ти ог­ром­ный. Воз­вы­шал­ся теп­лой го­рой, на­сто­я­щим вет­ром.

—  Я тут те­бе при­нес, вот ты все про ры­бу го­во­ри­ла, я три ма­га­зи­на объ­ехал. По­том вспом­нил, вспом­нил. Ну ко­неч­но же, ты тог­да коп­че­ную крас­ную хва­ли­ла. Я и ку­пил... Ну, как ты? Как ты во все это вля­па­лась? Как это все слу­чи­лось и по­че­му?

—  Саш­ка, ну от­ку­да я знаю, Саш­ка, как это все слу­чи­лось и по­че­му. И как я те­бе все это рас­ска­жу?

И вот я мыс­лен­но при­чи­та­ла.

Бы­ли у ме­ня длин­ные вол­ни­с­тые во­ло­сы, длин­ные рес­ни­цы и длин­ные кра­си­вые платья. Как дет­ский пи­са­тель, я вы­сту­па­ла пе­ред деть­ми со сво­и­ми сказ­ка­ми о ба­боч­ках, цве­тах и сне­жин­ках. Ез­ди­ла в се­ла и де­рев­ни. Го­лос у ме­ня был звон­кий, и ме­ня слыш­но бы­ло по всей окру­ге.

Де­ти зва­ли ме­ня «фе­ей», «вол­шеб­ни­цей», «доброй ска­зоч­ни­цей». Я лю­би­ла вы­сту­пать, лю­би­ла нра­вить­ся, быть сре­ди лю­дей.

Саш, а если сей­час ме­ня де­ти уви­дят, то на­зо­вут «Ба­бой Ягой». Чест­ное сло­во.

Все, чем бы­ла на­пол­не­на моя жизнь, все ис­чез­ло: го­лос, зре­ние, воз­мож­ность пи­сать. Я поч­ти ни­че­го не ви­жу. Оста­лась толь­ко борь­ба за каж­дый день жиз­ни. Я не мо­гу по­ду­мать про зав­тра. Для ме­ня су­щест­ву­ет толь­ко один день: «се­год­ня». Так, на­вер­ное, по­че­му-то на­до. Для че­го-то это долж­но бы­ло слу­чить­ся. Че­ло­ве­чес­кая ло­ги­ка тут бес­силь­на.

Са­ша, ты зна­ешь, как страш­но ид­ти по ко­ри­до­ру боль­ни­цы? Впе­ре­ди идут жен­щи­ны пос­ле опе­ра­ций на гру­ди. И там, где бы­ла грудь, там уже ни­че­го нет. И они идут, Са­ша, но не та­кой по­ход­кой, ка­кой шли до опе­ра­ции. Так идут ино­п­ла­не­тя­не, так не мо­гут хо­дить лю­ди. Эти стран­ные не­че­ло­ве­чес­кие ша­ги под не­слыш­ную страш­ную му­зы­ку. Они толь­ко смот­рят и мол­чат. Ко­ри­дор ка­жет­ся все ог­ром­ней и ог­ром­ней, и по­че­му-то все в этом ко­ри­до­ре: жен­щи­ны с от­ре­зан­ны­ми гру­дя­ми идут, им на­встре­чу толь­ко что по­сту­пив­шие боль­ные спе­шат — у них ог­ром­ные, по­мерт­вев­шие от стра­ха гла­за. За­трав­лен­но ози­ра­ясь, они, на­ко­нец, сво­ра­чи­ва­ют в са­мом кон­це не­во­об­ра­зи­мо длин­но­го ко­ри­до­ра, и сби­ва­ют­ся в ку­чу. Там их рас­пре­де­лят по па­ла­там. Се­год­ня они от­ды­ха­ют, а зав­тра их всех про­опе­ри­ру­ют. И му­зы­ка в ко­ри­до­ре сгус­тит­ся, и ста­нет та­кой вяз­кой, мерт­вой и плот­ной, что в ней со­вер­шен­но не­воз­мож­но ды­шать. Вы­рвать­ся от­сю­да, на­вер­ное, мож­но. Но остать­ся жи­вой не­воз­мож­но. Если толь­ко не­че­ло­ве­чес­ким уси­ли­ем, не без по­мо­щи Все­выш­не­го, ты ос­то­рож­но сни­мешь па­лец со спус­ко­во­го крюч­ка и най­дешь свою единст­вен­ную лич­ную точ­ку опо­ры: обя­за­тель­но свет­лую.

—  Ты ры­бу-то не за­будь, — за­тор­мо­шил ме­ня Саш­ка. — За­сну­ла что-ли...

В па­ла­те ме­ня жда­ли. Спать ни­кто не ду­мал. Сум­ку вмиг рас­пот­ро­ши­ли. Там ока­за­лись дейст­ви­тель­но уди­ви­тель­ные про­дук­ты — ры­ба не ры­ба. Ик­ра не ик­ра. И не спра­ши­вая ме­ня, все по­ре­за­ли эту аро­мат­ную, жир­ную ры­бу и ели ее с хле­бом. Хлеб в боль­ни­це очень вкус­ный. А вот со­ле­но­го очень хо­те­лось. У нас да­же суп не­со­ле­ный был.

—  А все-та­ки при­шел твой од­нок­лас­сник, —с на­би­тым ртом ска­за­ла ба­ба Ва­ля из со­сед­ней па­ла­ты. — По­ди, лю­бил те­бя.

— Нет, баб Валь, не лю­бил. Он Тань­ку лю­бил. А ме­ня не лю­бил. Я спра­ши­ва­ла.

—  Во, де­ла, — за­дум­чи­во ска­за­ла Лен­ка, моя со­сед­ка. — Не лю­бил, а при­шел. Ка­кая ры­ба вкус­ная!

—  При­шел, при­шел, — ра­дост­но ки­ва­ла я. — По­зво­ни­ла, а он при­шел...