«Я – Себастьян, или Себастьян – это я, или, может быть, оба мы – кто-то другой, кого ни один из нас не знает». – Так заканчивается первый американский роман Набокова «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», в котором многие исследователи творчества писателя склонны видеть просветы автобиографизма. Впрочем, в переводе на русский Найт (night) отбрасывает черную ночную тень на свою фамилию. И всякая попытка какого-либо путного истолкования ее смысла, отображенного биографией главного героя в зеркале жизни самого писателя, заранее обречены на неудачу. Ибо нет в истории русской литературы писателя, который подобно Набокову самозабвенно и вдохновенно занимался бы мифотворчеством собственной персоны.
И первыми жертвами его мифа стали как раз биографы, рискнувшие проникнуть туда, куда сам Набоков входил с величайшей осторожностью, старательно заметая следы своего пребывания там, в его память. Даже книга его воспоминаний «Память, говори» не пролила свет на темные пятна его автобиографии. А со своим первым биографом Эндю Филдом он хотел судиться после того, как последний позволил себе отойти в сторону на полшага от основного маршрута движения: «Часть того дикого вздора, что в нем (письмо с вариантом биографии писателя – И.М.) содержится, можно отнести на счет помраченного ума – например, страх при мысли о том, что в моих жилах течет царская кровь, или (беспардонный домысел) «расставание» с женой, или ваши смехотворные сетования на то, что я не сообщил вам, будто она «состоит в родстве с Марком Слонимом (так она и не состоит, но какое это имеет значение?)…».
Любопытно, но Набоков сам спровоцировал Филда на подобного рода конштюки относительно его биографии, разыгрывая перед ним небольшие мизансцены, которые и явились основой «помраченного ума».
К примеру, писатель выдумал историю о своей второй, тайной, женитьбе, с непременным и неизбежным грешным плодом творческого воображения – незаконнорожденной дочерью.
Далее, тревожно косясь на гостя, громким шепотом спрашивал свою супругу: «Как ты думаешь, а об ЭТОМ ему стоит рассказать?»
А в ответ на вопрос Филда, правда ли, что Набоков – незаконно рожденный сын Александра II, задумался и в глубокой задумчивости проговорил: «Да, иногда мне кажется, что по жилам моим бежит кровь Петра Великого».
Плохо, когда источников мало, но еще хуже, когда их много.
С другой стороны при их сравнении портрет писателя не становится сколько-нибудь объемнее и шире общепринятого. Единственной одной из самых авторитетных биографией, которой и сам Набоков остался доволен, была книга второго его биографа, Брайана Бойда, который ничего не выдумал и отобразил вехи его пути так, как Набокову было нужно, ни на йоту не усомнившись в подлинности сведений и кадя перед фигурой своего кумира фимиам.
К сожалению, наше время ровным счетом ничего не добавило к Набоковиане. Лет десять тому назад вышедший объемный том Бориса Носика явился старательной компиляцией двух первых биографий Набокова. А в открывшемся, в бывшей квартире Набоковых в Санкт-Петербурге, что на Большой Морской, музее писателя – всего три экспоната: его пенсне, парочка стертых почти до самого основания карандашей, которыми он правил свои произведения, в том числе, видимо, и биографические, прижизненное издание «Лолиты» и все!
Очередная попытка истолкования мифа по имени «Набоков» – это скорее вариации на тему, нежели подлинная биография одного из самых загадочных писателей ХХ века. Ведь не даром Набоков любил повторять: «Знаете, в какой момент родилась поэзия? В тот самый, когда пещерный человек возвращался бегом к себе в пещеру, путаясь в высокой траве и выкрикивая «Волк! Волк!», а никакого волка и не было».
Весьма возможно, что загадки Набокова и не существует. Вернее, есть такое ответвление в литературоведении "загадка Набокова", давно зашедее в глухой тупик!
