Ничего нету теперь у Рязани своего, святого. Кажется, Константиново с Есениным навеки заколдовали Рязань. Есенин отнял у Рязани имя собственное. Все остальное, словно приложение к Есенину. Хотя понятное дело, когда на Есенинские праздники в Константиново съезжается вся московско-писательская рать и три часа и пляшет, и воет, и ходит на задних лапах по сцене, а потом, озверев от самоих себя и Есенина, угрюмо пьет водку, это – все очень хорошо и правильно. Так и надо. Жить и пить по-есенински. Но ведь ни одним Есениным жив человек. Тем более в Рязани. В городе мифов и ранних сумерек!
Первый миф.
Все дороги ведут в Рязань. Особенно железные. Помнится в свое время на Москву, как Батый, ехала Рязань за колбасой, весело поедая ею все четыре часа на обратном пути.
Перепоясанные, словно пулеметными лентами, туалетной бумагой и котомками с «чайной», ехали рязанцы в свои палестины: Константиново, Сасово, Санское, Спас-Клепики, Касимов и туда, куда забрасывает петельки и изгибы судьбы Ока.
А нынче в конце июня на Выхино высаживается Рязань с лотками земляники и черники. И выхинская рыночная тьмутаракань скупает всю ее на корню.
Та еще картина. Платформа, благоухающая земляникой. Справа электричка до Москвы, слева от Москвы. Шеренга с земляникой выходит из одной электрички, сбывает ее с рук и тут же прыгает на запятки электропоезда, удирающего на Рязань!
Рязань разрезает сердце надвое, как пирог с глазами: одна половинка остается здесь навсегда, а вторая призвана томится по Рязани всю оставшуюся жизнь. И больше всего на свете стремиться туда.
Миф второй.
Рязань – столица российской глубинки. Здесь все так, как и должно быть: шиворот-навыворот. От начала начал и по сю пору…
Рязань лучше всего брать утром в понедельник. Пока она сонная и ничего не соображает. Занимать Кремль и сразу требовать ключи от города. Правда, весьма возможно, что ключи на бархатной подушечке никто не вынесет. Все уехали на заработки в Москву.
Автобусы от автовокзала, напоминающего по размерам пивной ларек, отходят каждые пятнадцать минут. Вся Рязань в понедельник утром едет завоевывать Москву. Как некогда ходили на Москву князья Рязанские, а московские соответственно на Рязань, которая в пору русского средневековья не была еще Рязанью, а - Переславлем-Рязанским. Здесь князья скрывались от татар, переехав из Старой Рязани.
Нынче Старая Рязань существует, но это все лишь село.
Неисповедимы хитросплетения русской истории! Без ста грамм не разберешься.
Утром Рязань хмурая и неприветливая. Смотрит подозрительно и исподлобья, как встарь. Серенькие троллейбусы и маршрутки челночат себе по улицам. Московское шоссе, как палка варенной колбасы, упирается в Первомайский проспект. Первомайский прошивает город насквозь. Заспанные двух, трехэтажные домишки.
В скверике на улице Ленина – бронзовый ангелок Ильич с мамой – ни дать не взять Богоматерь с младенцем!
Но главное попасть в центр, в яблочко. Где есть все, что душе угодно: Рязанский кремль, Драматический театр, концертный зал, здание главного управления центрального банка и памятник рязанскому Лелю, Сергея Александровичу, с разведенными в стороны на манер «кого я вижу!» руками.
Все это вместе организует все это унылое пространство, готовое разъехаться гармонью в стороны, в какой-никакой порядок, сообщая ему оправдание и смысл, которого поначалу вроде и бы не наблюдалось.
И вот только теперь, когда вся Рязань, словно в кулаке, и птичье сердце ее бьется тревожно и заполошно, можно глотать рязанский пирог с глазами (его ядят, а они глядят) небольшими теплыми ломтями.
Пасхальное яйцо с ликом Есенина в сувенирной лавке. В кремле – пятиглавый Успенский собор с колокольней, словно праздничный торт с марципанами. Возле типового портика драмтеатра – билет на спектакль по пьесе Ю.Полякова с надрывным перекрестным смехом партера и галерки. Кстати, тут же где-то на задворках, в трактире «Бродячая собака» по вечерам персонажи ходульных пьес столичных драматургов запросто перевоплощаются в цыган.
И потом до утра в подвальной полутьме гулким эхом звенят осколки разбитых сердец, поломанных судеб, всяческие мониста и бокалы.
И вся Рязань в хмурой и забубенной задумчивости пляшет до утра: институт ВДВ, университет имени Есенина, домик, где губернаторствовал Салтыков-Щедрин, школа, в которой преподавал математику Солженицын.
А во рву, опоясавшем Кремль, еще не рассеялся дым от костра, возле которого грелся Николай Рубцов. И под утро его ведут в милицию с местным журналистом, автором статьи о том, что пора положить конец разведению костров во рву…
Миф третий.
Все великие люди - родом из Рязани!
Покуда автобус прыгал на ухабах, подъезжая к Рязани, по телевизору крутили рязановский фильм «Служебный роман». Кстати, Рязанов – Рязань, было бы правильно, если бы Эльдар Александрович родился где-нибудь здесь, на улице Ленина. Совершенно не ясно, что его с этакой фамилией может связывать с Самарой?
Ну так вот… Потрет Беатрисы Хестингс кисти Модильяни неожиданно, словно утопленник, вынырнул из Рязановского фильма. Оказывается репродукция Моди висит в доме у одинокой и никем не любимой Людмилы Прокофьевны. Правда, неистовая англичанка со своим бесстыжим взглядом появляется в тот момент, когда Людмила Прокофьевна преображается из мымры в золушку и готова покончить со своим одиночеством.
Поначалу я не придал этому большого значения, но уже потом в Рязани, когда я пошел в магазин «Продукты», чтобы купить чего-нибудь к столу в мастерскую к местному художнику, то буквально наткнулся на модильяневскую обнаженную. Она своими марсианскими глазами взглянула на меня с этикетки бутылки белого полусладкого вина, как на своего старого знакомого.
Вино испанское рязанского розлива. Называется – «El dia del amor».
Даже те, кто не знает испанского, поймет, о чем речь. Естественно, о любви.
Естественно, что изготовители хотели этим сказать, что испанец Пикассо, любитель мадридских шлюх, прекрасно понимавший, кто такой Модильяни, но решительно ничего не сделавший, чтобы хоть как-то помочь ему, тоже отсюда родом. Он и Модильяни – из мастерской рязанского художника, который живет по канонам творческого человека: не пропускает мимо себя ни одной женской юбки, как и в бытность свою Модильяни. И вдохновенно, я бы даже сказал с упоением, пьет за неимением абсента спирт.
Когда он с женщиной, то всем по телефону говорит: у меня детская студия. Не раз я покупался на эту обманку, беспардонно вваливался в его мастерскую, и всякий раз из-за его спины мне улыбалась лукавая англичанка с такими арбузными грудями, что дух захватывал!
Ясно, как Божий день, что Модильяни – рязанский. Ведь это у него, а не у Клюева, Есенин научился загулам, а в каждой гризетке ему чудилась Шаганэ!
Нет, Рязань это вам – не фунт изюму. Она не проста и противоречива.
И теперь я точно знаю, что все дороги ведут в Рязань. А из Рязани – ни-ни. Потому как в Рязани спрятаны секрет и смысл русской глубинки: живи, как живется и будь, что будет. Старое и новое. Хорошо забытое и ни к месту помянутое.
Все и ничего!
