Байкал

Си­няя лен­та в во­ло­сах бе­гу­щей вдоль по­лос­ки ле­са и по­ло­го­го скло­на де­вуш­ки — Ан­га­ра. А даль­ше, от ша­ман-кам­ня, шер­ша­во­го, что ще­ти­на, от­ло­го­го бе­реж­ка, спус­тив­ше­го­ся, слов­но изюбр, по­пить и вы­чер­пать свое от­ра­же­ние, до­ко­пав­шись до сво­ей су­ти, на­чи­на­ет­ся не­внят­ный, слов­но гро­зо­вые рас­ка­ты, звук. Звук не­яс­ный и не­от­чет­ли­вый, но соч­ный, как буд­то речь идет об оле­не, ко­то­рый ро­га­ми за­де­ва­ет за край не­ба. Или о зер­ка­ле. Если по­смот­реть­ся в не­го, мож­но уви­деть не толь­ко звез­ды, млеч­ный путь, мож­но узнать судь­бу. Бай­кал — веч­ность, пе­ре­да­ва­е­мая воз­душ­но-ка­пель­ным пу­тем!

Эй, бар­гу­зин, по­ше­ве­ли­вай вал, Мо­лод­цу плыть не­да­леч­ко...

Бар­гу­зин — ве­тер. По бай­каль­ским мер­кам прос­то рябь. А вот если вдруг слу­чит­ся сар­ма, тог­да мо­ло­дец уже, счи­тай, при­плыл. Сар­ма — это ди­кое пле­мя, став­шее вет­ром. Оно по­жи­ра­ет все жи­вое на сво­ем пу­ти. И вы­плес­ки­ва­ет бро­дя­гу из ому­ле­вой боч­ки, как бу­каш­ку. Бай­кал — это бо­кал с ядом, ис­ку­ше­ние, ис­пы­та­ние, за­пя­тая пос­ле то­го, ког­да всад­ник на ко­не блед­ном из Апо­ка­лип­си­са, оста­но­вит­ся, что­бы на­по­ить ко­ня. Все здесь, в этой пес­не, в этой сло­вес­ной кру­го­вер­ти на­зва­ний и имен, ска­зоч­но до при­тор­нос­ти и жут­ко. Омуль — бай­каль­ский при­зрак, про­зрач­ный по­лу-ак­корд, вкус ому­ля — со­ле­ный по­це­луй. Слез­ный, слов­но про­ща­ние. Хо­тя на вид — обык­но­вен­ная се­лед­ка. И да­же не са­мый вкус­ный — имен­но бай­каль­ский. На Ан­га­ре, той са­мой, что кра­си­ва и стре­ми­тель­на, как укус змеи, вкус­нее. На Ан­га­ре ему на­до бо­роть­ся за жизнь, со­про­тив­лять­ся мощ­но­му те­че­нию, а в ому­ле­вой боч­ке все спо­кой­но, пре­сно и при­тор­но. Омуль — слов­но нуль, вы­вер­ну­тый на­из­нан­ку. Вос­кли­ца­тель­ный знак! А Ака­туй — это свин­цо­вые руд­ни­ки, ка­тор­га. По-бу­рят­ски — Аха или Аха­та, что зна­чит стар­ший. Ака­туй — са­мая стар­шая го­ра, са­мая вы­со­кая, са­мая страш­ная. Поч­ти 200 лет то­му на­зад на Ака­туе был от­крыт се­реб­ро-свин­цо­вый руд­ник. А еще спус­тя ка­кое-то вре­мя — ка­тор­га. Бай­кал — бай­гал де­лай, бу­рят­ский бог. Он мо­жет ми­ло­вать, а мо­жет и унич­то­жить все жи­вое. А за­чем еще кто-то и что-то, если уже есть Бай­кал? Он и есть жи­вое су­щест­во. Боль­шая ры­ба тай­мень, ко­то­рая иной раз за­лав­ли­ва­ет ры­ба­ка на крю­чок и то­пит в си­ней пу­чи­не вод. Тяж­кие це­пи Ака­туя уже не сбро­сить. Гор­ные це­пи Са­ян опо­я­сы­ва­ют те­бя, как пет­ля. И не от­пус­ка­ют!

Ста­рый то­ва­рищ бе­жать по­со­бил, — Ожил я, во­лю по­чуя...

Бай­кал — во­ля, во­люш­ка. Раз­бой­ная кра­са. Взгляд без по­во­ло­ки, ост­рый, как брит­ва. Как буд­то кто-то бе­рет твою ду­шу в ла­дош­ку и уно­сит ту­да, за хол­мы, окайм­лен­ные бе­лос­неж­ным ба­раш­ка­ми об­ла­ков и Са­ян. И нет боль­ше ни­че­го, что не Бай­кал. А ни­че­го, что не Бай­кал, и не­ту. Я те­перь я по­ни­маю, че­го мне не хва­та­ло у ве­ли­ко­го и гор­де­ли­во­го в сво­ей строп­ти­вос­ти Ми­че­га­на. Не хва­та­ло имен­но это­го под­рам­ни­ка, хол­мов, а в ап­ре­ле еще и не рас­та­яв­ше­го льда впе­ре­меш­ку со сне­гом воз­ле бе­ре­га. Кро­ме все­го про­че­го, ле­том и осенью, Бай­кал, зве­рю­га этот, ме­ня­ет цвет, ле­том он си­ний, а к осе­ни, слов­но, вы­ли­няв­ший. Ми­че­ган ухо­жен, как пен­си­о­нер, вы­во­дя­щий на про­гул­ку ста­ро­го моп­са. А Бай­кал дик, вих­раст, за­ди­рист. Бай­кал — это бо­кал с ядом. С это­го мо­мен­та и на­всег­да жизнь без Бай­ка­ла от­рав­ле­на. Она не име­ет смыс­ла без Бай­ка­ла, вне его за то­бой по тво­е­му сле­ду иду­ще­го зве­ря. Бай­кал — это от­ра­жен­ный и пре­лом­лен­ный в кап­ле не­яр­ко­го солн­ца луч, но, ока­ме­нев­ший, слов­но бы к не­му не­льзя бы­ло обо­ра­чи­вать­ся: ча­ро­ит, ла­зу­рит, се­ра­фи­нит, неф­рит, лун­ный ка­мень... На рын­ке все эти цве­та ра­ду­ги упа­ко­ва­ны в цел­ло­фан, рас­фа­со­ва­ны, слов­но ле­ден­цы. Про­дав­щи­цы с об­вет­рен­ны­ми ли­ца­ми и гла­за­ми, в ко­то­рых по­чи­ла в бо­зе луч­шая, чем про­дав­щи­ца по­лу­дра­го­цен­ных кам­ней, ко­то­рых она ли­ши­лась, до­ля. Все про­дав­цы бай­каль­ских кам­ней не­счаст­ны, слов­но с пе­чатью про­кля­тия. Ведь про­да­вать со­кро­ви­ща под­зем­но­го ми­ра, вы­пус­кая на во­лю под­зем­ных бу­рят­ских ду­хов, опас­но. Они и про­бу­ют улыб­нуть­ся, но не мо­гут. Это улыб­ка вол­чи­цы, по­те­ряв­шей го­лод­ной зи­мой вол­чон­ка. Ус­та­лая и не­убе­ди­тель­ная. Не­льзя тор­го­вать Бай­ка­лом. Бу­рят­ским бо­гом Бур­ха­ном. Он на­ка­жет. Мой бу­рят­ский бо­жок, од­наж­ды, рас­сер­див­шись на ме­ня за то, что я ему отвел в ком­на­те не глав­ное мес­то, ушел от ме­ня без­воз­врат­но. Бай­кал, раз­би­тый вдре­без­ги бо­кал, Бур­хан, бар­хан, скрыв­ший­ся из ви­ду. Так это озе­ро убе­га­ет ото всех опре­де­ле­ний. Прос­то убе­га­ет, а не я, скры­ва­юсь за по­во­ро­том, за­те­сав­шись в тес­ный пе­ре­ле­сок пря­мых и тон­ких со­сен, слов­но в нот­ный стан.

Слав­ное мо­ре, свя­щен­ный Бай­кал, Слав­ный мой па­рус — ха­лат ды­ро­ва­тый. Эй, бар­гу­зин, по­ше­ве­ли­вай вал, — Слы­шат­ся бу­ри рас­ка­ты...