Андрей Вознесенский

У Валентина Катаева есть примечательный очерк о молодом Андрее Вознесенском:

Он вошел в сени, как всегда, в короткой курточке и меховой шапке, осыпанной снежинками, которая придавала его несколько удлиненному юному русскому лицу со странно внимательными, настороженными глазами вид еще более русский - может быть, даже древнеславянский. Отдаленно он напоминал рынду, но без секиры...

Разумеется, Катаев писал не о корабельной рынде, а об оруженосце-телохранителе князей Московских.

В облике Андрея Андреевича, а особенно в истоках его фамилии было что-то древнеславянское. Но а стихи просто явились естественным продолжением этой русской линии:

Стихи не пишутся - случаются,

как чувства или же закат.

Душа - слепая соучастница.

Не написал - случилось так.

Эти строчки вошли теперь во все поэтические хрестоматии. В 60-70-е их не было поэта более популярного, чем он.

Катаев ревниво отмечает:

Поразительны метафоры поэта! Он никогда не унижается до упрощенных сравнений, не требующих от читателя творческого усилия. Читать Вознесенского - искусство. Но, по всем признакам, этим искусством вполне овладели массовые читатели. Его книг никогда не бывает на прилавках. Распроданы.

Действительно, книги поэта были жутким дефицитом.

У Вознесенского был талант, который возносил его на высоту, ныне недоступную более никому.

Свято место – пусто!

Я – Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворон,

Слетая на поле нагое.

Я – Горе.

Я – голос

Войны, городов головни

На снегу сорок первого года…

Кто еще так смог бы – и чтобы саднило горло, как при скарлатине, и слезы ручьем?! Всерьез!

Отныне и навсегда он был (да и остался) Андреем Первозванным от поэзии, остальные – после. Вторые, третьи. По порядку номеров рассчитайсь!

Мне кажется, что, когда шум от любования или моды на Бродского, пройдет, а он уже прошел, Вознесенский займет свое законное место. Не первое, а - на троне русской поэзии 60-х.

О поэте судят по лучшим строчкам. А у него их – россыпь.

Вместо каменных истуканов

Стынет стакан синевы - без стакана...

И на всех не жалко, «миллион, миллион алых роз». Да, пусть китч. Песенка на троечку. Алла Пугачева ее пела, словно с шарманкой, после полагалось бросать денежку. Несмотря даже на то, что эти трогательные в своей наивности строки посвящены Пиросмани и его любви.

Китч, а может – жанр, в котором пережидают гром и молнию от некогда внезапно шарахнувшего с небес:

Можно и не быть поэтом,

Но нельзя терпеть, пойми,

Как кричит полоска света,

Прищемленная дверьми!

Этак сгорел бы в момент. А он, может быть, своим миропониманием, миролюбием, скольких отвел от могилы. Возле Андрея Андреича согреться в лютую стужу можно:

Заслонивши тебя от простуды,

я подумаю: «Боже всевышний!

Я тебя никогда не забуду.

Я тебя никогда не увижу».

И эти строчки стали классикой. А тогда в 1981 году на мюзикл «Юнона и Авось» в театре Ленинского комсомола (теперь он именуются полу-стыдливо Ленком) невозможно было достать билетов. Солисты – молодые, красивые Николай Караченцов, Елена Шанина, Александр Абдулов. Постановщик танцев – Владимир Васильев!

А теперь ничего не остается, только плакать:

Мерзнет девочка в автомате,

Прячет в зябкое пальтецо

Все в слезах и губной помаде

Перемазанное лицо.

Когда он умер в 2010-м, я, не знавший его, кто он мне, этот посланец далекой планеты, плакал. И слезы по нему были искренние. Добрые, как и память о нем. Ведь поэт вознесся на небеси. Вознесенский с заблудившимся в его фамилии Есениным:

Зияет дом его.

Пустые этажи.

На даче никого.

В России – ни души…

Мало кто теперь знает, что Вознесенский, родившийся 12 мая 1933 года в Москве, в семье гидроинженера, закончил в свое время МАРХИ.

Он собирался стать архитектором. И даже стал им. На Большой Грузинской в Москве растет и поныне «Дерево языка», напоминая форму букв русского и грузинского алфавитов, переплетенных между собой.

Такое вот поэтическое мировосприятие. Но стихи жили в нем с самого раннего детства. И поэтому, когда ему исполнилось 14 лет, он послал свои стихи ни кому-нибудь, а Борису Пастернаку. И Пастернак ответил ему:

«Я – в больнице. Слишком часто стали повторяться эти жестокие заболевания. Нынешнее совпало с Вашим вступлением в литературу, внезапным, стремительным, бурным. Я страшно рад, что до него дожил. Я всегда любил Вашу манеру видеть, думать, выражать себя. Но я не ждал, что ей удастся быть услышанной и признанной так скоро».

Эта история, как ни странно, тоже связана с Архитектурным. Борис Пастернак прочитал его «Пожар в Архитектурном»:

Пожар в Архитектурном!По залам, чертежам,амнистией по тюрьмам -пожар, пожар!По сонному фасадубесстыже, озорно,гориллой краснозадойвзвивается окно!

Так косвенно пожар в его институте, который он собирался бросить после окончания, повлиял на судьбу Вознесенского. Он не мог не быть другим. Поэзия была ему предназначена.

Да, много есть у Вознесенского строчек проходных: «Уберите Ленина с денег», поэма «Лонжюмо», которая в свое время считалась обязательной для изучения на филфаках. Но все равно он останется в памяти по другим своим строчкам:

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,

былых возлюбленных на свете нет.

Есть дубликаты —

как домик убранный,

где они жили немного лет.

Вот эти строки, а не «Лонжюмо», литературный памятник поэту, который нам не удастся забыть, как бы мы этого ни хотели!

Андрей Вознесенский родился 12 мая 1933 года.