В сентябре в издательстве «Лайвбук» вышла книга Эдмунда Шклярского «И нет, и никогда не будет». Знатокам русской рок‑поэзии это имя говорит о многом: оно непременно ассоциируется с группой «Пикник», с её глубокими метафорическими текстами. Были у автора книги стихотворений, но проза впервые. Тем интереснее посмотреть, что из этого получилось.
В книгу вошли рассказы, авторские иллюстрации и собственно «И нет, и никогда не будет», давшее ей имя, определенное в аннотации, как «цикл текстов». Но всё‑таки, читая его, понимаешь, что это не просто цикл, его вполне можно рассматривать, как цельное произведение, весьма интересный пример полижанровой прозы, обладающий определенным сюжетом, сплетающимся из нескольких линий. Хотя называть их линиями будет некорректно, поскольку линейностью повествования они не обладают, это скорее тематически объединенные группы глав.
Перед нами предстаёт не привычное линейное повествование и одновременно не хитропрорисованные сюжетные схемы Милорада Павича; структура сюжета здесь скорее похожа на пирамиду, которые так любит исследовать автор: отдельные типы повествования стекаются в одну точку к вершине пирамиды, концовке, точке над «и», точке «и», дважды вынесенной в название.
Размышляя о семантике названия, хочется вспомнить другую, песенную, цитату Эдмунда Шклярского с обратной, возможно, даже более интересной формулировкой — «чему вовсе не быть, так того не сгубить»: абсолютное отрицание, приводящее к столь же абсолютному утверждению несомненно оригинальнее двойного отрицания. Но здесь автор всё‑таки выбирает двойное «не», попробуем разобраться что в нём.
В Предисловии Эдмунд Мечиславович говорит о «жителях Пятой расы», «Посвященных» и «Саморожденных», и читателю может показаться, что перед нами что‑то из фантастики или даже фэнтези, но пространство, созданное автором, не совсем фантазийное, он берёт за основу реальные предметы, персонажи метафорически преобразовывает их, обнажая, обостряя, гиперболизируя то или иное их свойство. И вот уже перед нами образ не совсем реальный и даже не объектный, скорее аморфный, его можно поместить в нестандартную систему координат, обнаружить в нём самые неожиданные свойства и раскрыть с его помощью нечто, что внезапно станет вполне закономерным.
Там же, в Предисловии, Эдмунд Шклярский говорит о своих попытках разгадать тайну мирозданья. Да, мы находим в этой книге собственную, ни больше ни меньше, теорию сотворения мира, и начинается она с того самого «в начале было Слово». Но не пугайтесь: автор не впадает в теологию и не пытается дискуссировать с Дарвином относительно его теорий, здесь речь идёт о процессах перцепций и их совокупности, соответственно правильнее предполагать картину объективного мира и формирование целостного образа его. Автор работает со слуховой, зрительной, осязательной и обонятельными перцепциями, смешивает их и изменяет. Путем метафорического преобразования он переводит явления и предметы из одного типа восприятия в другие, наделяя, например, голос, объект слухового восприятия, зрительными, пространственными и даже обонятельными характеристиками. Едва заглянув под обложку, мы уже видим пример подобного преобразования: на первой странице мы встречаем тот самый голос, голос «влажный», «туманный и бледный».
Если попытаться классифицировать главы, то можно выделить три группы: первая — повествовательная, населенная определенными героями, обладающая сюжетом в привычном понимании, вторая — акустическая — в них автор создает ряд образов и понятий путем исследования звуков и их восприятия, третья — тексты, исходящие из зрительного восприятия символов, цифр, предметов. Эти главы переплетаются и пересекаются; в тех или иных обнаруживаются фрагменты и признаки других, но всё же эти группы можно четко проследить.
Первая группа глав кажется вполне себе материализующейся, она населена героями и предметами: старухи, женщина, вор, тысячеглазый дом. Но, едва назвав их, автор тут же выводит их из области абсолютно физического, наделяя характеристиками, не присущими материальному, например старухи — это «Ветхая Совесть Дома», женщина тоже совсем не проста, это женщина «с Постоянно Меняющимся Лицом», вор мечтает украсть у Горбуна его горб, а дом «печален и хмур» и несет в себе «застывшее сердце дома». Они живут в своем странном меняющемся пространстве, где лежит путь «от прохожего до проходимца», где продают товар «Самосовершенствование», в городе, что «неуклюж и огромен», взаимодействуют, преображаются и идут вместе с автором к точке «И», к острию пирамиды.
Вторая группа глав — акустическая. Здесь автор говорит о звуках, именно в ней он пытается приблизиться к тайнам мироздания. Он вглядывается в процесс слуховой перцепции и, находя неожиданные логические цепочки где‑то между процессами восприятия вербальной информации и интерпретации звукового ряда, создаёт своё особое метафорическое пространство. Здесь мы встречаемся со Звуком, в котором до поры спят Слова, с паузами, что сами образуют Новую азбуку, наблюдаем, как один человеческий голос разделяется на три, и как вращающееся слово становится заклинанием.
Третья группа глав посвящена другому виду перцепции — зрительному. Здесь автор создаёт сюжеты, опираясь на визуальных образах: он вглядывается в цифры, буквы, формулы, находит смыслы в их формах, в углах написания и порядке построения, потом одевает их в звуки, переплетает со своими героями и внезапно в них оказывается больше, гораздо больше чем было изначально. Он переворачивает слова, пишет их задом наперед, переставляет местами буквы, изменяет написание слова и из этого тоже рождает героев и сюжеты: так очерчивается путь «от прохожего до проходимца», из Никто появляется Откин, из Хаоса рождается Соах, и «всё» умещается лишь в трёх этих буквах. Здесь невольно вспоминаешь классика московского концептуализма Эрика Булатова, у которого слова разделяют пространство картины, приглашая зрителя внутрь, у Эдмунда Шклярского почти аналогично: слово — не просто символ, несущий читателю определенное знание, это линии, плоскости, разбивающие пространство повествования, создавая при этом новые смыслы, новые пространства. Также хочется провести параллели с визуальной поэзией: автор располагает в финальных главах слова названия в виде пирамиды, тем самым переосмысляя их, более того начальное «И» названия становится конечным звуком «И», и не просто звуком, становится аудиовизуальным образом, острием иглы, вершиной пирамиды, к которой и выводит автор и своих героев, и читателя.
Отдельно следовало бы поговорить об иллюстрациях в книге, поскольку у Эдмунда Мечиславовича свой особый стиль с элементами символизма и сюрреализма. Однако это выйдет за рамки нашего размышления, поэтому просто отметим их оригинальность. Но даже в них, работая со зрительной перцепцией, автор не оставляет в стороне слуховую, рисуя, например, разговор. Он, подобно фокуснику, поселяя что‑то в своем мире, тут же метафорически преобразовывает его, перемещает из одной области восприятия в другую, перерождает, будто изначально знает какую‑то внутреннюю, во всём сокрытую, тайну, и образы слушаются его, начинают проявляться, ощущаться, звучать, как будто так и должно, просто потому, что так есть, просто потому, «что семени, которое хочет прорасти не нужна земля».
