Самая известная книга этого автора при его жизни издавалась пять раз, а впоследствии выдержала ещё не менее трёх десятков изданий. Другие книги по количеству переизданий и тиражам отставали, но не очень значительно. Его сочинения выходили многотомниками и сборниками, включались в популярные книжные серии. Немногие советские писатели могли похвастаться таким вниманием со стороны издателей. В шёлк и золото книги автора не переплетали, однако читали их весьма охотно. Чуть ли не в каждом советском доме на полке стояло хотя бы одно его сочинение.
Но напрасно было бы искать имя автора на бронзовых скрижалях пантеона русских классиков; напрасно было бы пытаться найти в журналах статьи о его творчестве. Печатные станки работали, тысячи экземпляров книг упаковывались и развозились по магазинам. А вокруг самого автора сложилось нечто вроде заговора молчания. Лишь к некоторым его книгам прилагалась биографическая справка, почти ничего толком не сообщавшая. Не помогало и то, что хвалебное предисловие к первому изданию самого известного сочинения написал авторитетнейший в ту пору Максим Горький.
Такое положение сохранялось почти полвека, пока наконец из‑под неизвестно кем и зачем наложенного спуда не начали просачиваться сведения об авторе. Открывшаяся истина оказалась совсем не сенсационной — напротив, очень по‑советски банальной и очень невесёлой.
Анатолию Корнелиевичу Виноградову судьба при рождении сдала на руки целый веер козырных карт. Он родился в 1888 году в Калужской губернии, в небогатой дворянской семье, в которой царил избыточно высокий уровень образованности и культуры. Окончил московскую гимназию; в гимназические годы испытал приступ морской романтики — нанялся юнгой на исследовательское судно и ушёл в полярную экспедицию, в которой едва не погиб. После гимназии поступил сперва на физико‑математический, но вскоре перевёлся на историко‑филологический факультет Московского университета. Из университета вышел в 1912 году кандидатом. В те времена студенты, окончившие высшее учебное заведение с отличием, в награду получали не «красный диплом», а первую учёную степень.
Совсем молодым человеком Виноградов окунулся в кипящую и не очень духовно здоровую атмосферу русского Серебряного века. Сергей Соловьёв, Борис Садовский, Марина и Анастасия Цветаевы, Андрей Белый — лишь немногие из окружавших его знакомых. Если не со всеми из них он держался накоротке, то и в уголку стеснительным молчаливым юношей не сиживал. На свадьбе Марины Цветаевой и Сергея Эфрона он был свидетелем со стороны невесты, а с Анастасией Цветаевой поддерживал близкие дружеские отношения.
Однако самосжигательно‑богемный образ жизни, характерное для серебряновековцев стремление отрицать профанное бытие и отождествлять его с творчеством оказались не для Виноградова. По натуре он был пушкинским «архивным юношей», склонным к глубоким историко‑литературным штудиям. Отличался широкой начитанностью, умел въедливо и кропотливо работать с документами, владел несколькими европейскими языками.
Впрочем, модные веяния эпохи не прошли мимо него. Увлечение творчеством и идеями Дмитрия Мережковского оказалось для юноши настоящим мороком. Снять этот морок помогли три (!) визита ко Льву Толстому в 1909 году. Результат был примечателен: Виноградов, как новоявленный Одиссей, прошёл между Сциллой и Харибдой — от религиозно‑философской мережковщины излечился, но учение яснополянского старца тоже не принял.
На Первую мировую войну двадцатишестилетний Виноградов ушёл по мобилизации санитаром Красного Креста. Тяжкая контузия, которую он получил на поле боя под огнём противника, оказалась роковой. Её последствия обнаружились не сразу, но со временем только усиливались. Здоровье оказалось подорвано навсегда.
После октября 1917 года Виноградов, несмотря на буржуазное происхождение, быстро нашёл общий язык с новой большевистской властью, даже стал одним из доверенных культурных работников этой власти. Он — тот человек, под руководством и по настоянию которого московский Румянцевский музей был реорганизован в крупную библиотеку, обретшую статус государственной, получившую имя Ленина и оттеснившую на второе место петербургскую «Публичку». Это деяние Виноградов ставил себе в особую заслугу.
Но тут судьба плюнула на палец и перевернула страницу. С конца 1920‑х годов жизнь Виноградова резко осложнилась. Уйдя по состоянию здоровья с поста директора «Ленинки» и переключившись на работу в Госиздате и собственную литературную деятельность, он сразу вошёл в конфликт с коллегами по перу, советскими критиками и идеологическими начальниками. Человек педантичный и пунктуальный, он порой чрезмерно увлекался разрабатываемой тематикой, верил в достоверность непроверенных предположений, строил домыслы, не умел признавать собственные ошибки, а самое главное — не умел налаживать отношения с людьми и приходить к компромиссам. В те времена с такими ершистыми и упрямыми не дискутировали. На них с ходу навешивали политические ярлыки — «классовый враг», «проповедник контрреволюционных идей» и т. п. А от навешенного ярлыка до ссылки или лагерного срока было рукой подать.
В 1932 году произошло событие, в реальность которого трудно было бы поверить, если бы оно не было очевидным фактом. Виноградов, сорокачетырёхлетний мужчина с тяжёлым расстройством нервной системы и туберкулёзным очагом в лёгких, подал заявление и был принят в лётную школу, в которой ограничения по возрасту и требования к здоровью претендентов выставлялись очень жёсткие. Правда, в сталинские соколы и пилоты‑асы он не метил — по окончании обучения ограничился квалификацией лётчика‑наблюдателя, позже штурмана. Человек с репутацией эрудита и образовательным уровнем университетского профессора совершил прыжок из гуманитарной науки в лётный состав военной авиации. Такая эскапада могла быть вызвана только одной причиной — безысходностью. Точнее, необходимостью подтвердить лояльность‑полезность советскому государству, вдобавок обеспечить себе более‑менее надёжный заработок. Несомненно то, что на властном верху его жест оценили положительно и дали добро.
В кадрах военно‑воздушных сил Виноградов оставался до конца жизни. Участвовал в Великой Отечественной войне, дослужился до звания подполковника. Что особенно примечательно: все основные свои крупные вещи он создал тогда же — в опасные взбаламученные тридцатые годы, когда его продолжали беспощадно критиковать, а зачастую открыто шельмовать. «Три цвета времени» — 1931, «Повесть о братьях Тургеневых» — 1932, «Чёрный консул» — 1933, «Осуждение Паганини» — 1936, «Байрон» — 1936, «Стендаль и его время» — 1938. Параллельно Виноградов выполнил две крупные переводческие работы — заново перевёл «Красное и чёрное» Стендаля (перевод издан только в 2023‑м) и «Хронику времён Карла Девятого» Мериме. Трудно представить, как он умудрялся совмещать литературную и исследовательскую работу с военной службой.
Поздней осенью 1946 года Анатолий Виноградов покончил с собой — застрелился из табельного оружия. Это печальное событие произошло во время тяжёлой семейной распри, на фоне неурядиц в личной жизни и неудач в литературной работе. Современники свидетельствовали, что к тому времени у Виноградова наблюдались признаки душевного расстройства, усугубляемые давним пристрастием к спиртному. Можно предполагать, что масла в огонь подлил известный погромный доклад Андрея Жданова на собрании ленинградских писателей, сделанный незадолго до случившегося. Человек с расстроенной психикой вполне мог принять партийную инвективу на свой счёт.
Прошло полтора десятилетия, и Государственное издательство художественной литературы в 1960 году выпустило трёхтомник избранных сочинений Виноградова — прочный, солидный, прекрасно оформленный. Тираж каждого тома составил 300 000 экземпляров. Изданию было предпослано предисловие молодого филолога Эдуарда Бабаяна.
Затем на протяжении нескольких десятилетий книги Виноградова переиздавались многократно, благодаря чему он стал одним из самых растиражированных советских авторов. Однако его личность и биография продолжали оставаться в полутени недосказанностей вплоть до начала нового века.
У Анатолия Виноградова была издавна любимая, выношенная мысль, проходящая почти через все его книги. Он утверждал, что революционные брожения‑движения конца XVIII — середины XIX веков были связаны друг с другом и управлялись из единого центра — «Большой Европейской Карбонады». Английские масоны Великой ложи 1717 года, французские якобинцы, итальянские карбонарии, польские повстанцы, греческие этеристы, балканские гайдуки, русские декабристы, испанские эксальтадос, итальянские маццинисты и гарибальдийцы — по мнению Виноградова являли собой звенья одной цепи. За эту залихватскую и в корне ошибочную гипотезу ему особенно крепко доставалось от правоверных марксистов.
Но широкие читательские массы не без удовольствия осваивали книги Виноградова, не обращая внимания на учёные разногласия автора и его оппонентов. Читательским массам достаточно было того, что автор умел увлекательно сочинять. Это литературное явление с некоторой натяжкой можно назвать «эффектом Александра Дюма».
