Артюр Рембо

Искательница вшей, найди себе клошара!

А мне теперь слоны милее во сто крат.

И, альбатрос, лети вокруг земного шара!

Не вспомню о тебе, как десять лет назад.

Ведь бивень отпилить — не плёвое ли дело?..

Но прежде пулей в глаз ещё догнать слона

приходится. Болит от лихорадки тело.

Душа?.. Где Нотр‑Дам оставлена она.

На поясе — мешок. В нём — золота до чёрта.

Через болото вплавь уже не перейдёшь.

Гомункулус ли я?.. Молчит моя реторта,

что родила меня. На чёрта я похож.

Я проклят‑вознесён. Я проклят‑всеунижен.

Из Африки вернусь, я знаю, без ноги.

И для меня в раю не остаётся вишен.

Искательница вшей, дотопать помоги

до склепа, где покой и проклятому нужен!..

Но прежде — позови всех вшивых малышей.

И пусть они придут на поминальный ужин.

И пусть не гонит их трактирщица взашей!

На присуждение премии имени Ю. В. Бекишева

Эта премия упала, Юра‑Юрочка, с небес.

Не просил её у тучек, а тем паче — у людей.

Получилось: на минутку ты сюда оттуда слез.

И сказал: «Бумажку эту — на! Покудова владей».

Мы ни стопки не вкусили, не нашли ни огурца

в кадке, что ещё стояла, но — бесхозная уже.

Помолчали возле дачи. Покурили у крыльца.

Ты закашлялся (отвычка). Обнялись — душа к душе.

Улетел. Моя фуфайка не махала рукавом.

Положила ту бумажку, безутешная, в карман.

Хорошо, что ты оттуда, Юра, вспомнил о живом.

(Не уверен, что народу нужен медный истукан.

А бумажка… Может статься, будет пропуском в раю.

Или около, где черти у шлагбаума стоят.)

На плите твоей надгробной редко видят тень мою,

но поверь — душа тоскует, друг, а может быть, и брат!

*

Воздуха мало и хлеба немного

в комнате той.

Малые дети просят у Бога

булки простой.

Ангел с авоськой придёт, горемыки.

Спите пока.

Будет там хлебушек в виде ковриги

и кренделька.

Будут и масло, и даже колбаска

(верится мне).

Это, наверное, всё же не сказка —

ангел в окне.

Из гастронома шагает в пальтишке,

крылья сложив.

Дверь приоткроется. Плюшевый мишка

(всё ещё жив)

примет авоську и лапкой помашет

ангелу вслед.

Снег ничего никому не расскажет

(ротика нет).

*

Алексею Зябликову

В картины ухожу, Алёшенька, — забыться.

(Такой вот прописал себе феназепам.)

Наивны там людей придурковатых лица.

Да с ними, может, я придурковат и сам.

Хорваты. Не пойму, Алёша, ни бельмеса.

Да, как у них язык подвешен, — не пойму.

Но по селу бродить нельзя без интереса.

Я тоже взял костыль. Я тоже взял суму.

Поди теперь сыщи меня среди ватаги

хромых и выпивох, бездомных и немых!..

Мои теперь кусты, мои теперь овраги…

А знаешь, вкусен как подсолнечника жмых!..

Зато тоска ушла, мои напялив боты.

Зато о смерти я подумал только раз.

Хорватские зовут на свадьбу обормоты —

на девок положить свой неженатый глаз.

А что — и положу!.. И даже выпью браги.

(Хоть не велят врачи со скальпелем в руке.)

Алёшенька, куда теперь мне без ватаги?..

Хорватия (хлюп‑хлюп) — в дырявом башмаке.

Иван Генералич

«Нищие»

«Подайте, — говорят, — хотя бы винограда!..

Нам воровать нельзя — догоните хромых.

А если есть у вас покойников наряды, —

не брезгуя, возьмём, мы — грешные — и их».

Слепому небеса — без надобности. Ноги —

надёжнее. Сума — дороже живота.

«Найти бы, мужики, подобие берлоги», —

бабёнка говорит, не отворяя рта.

Мычание её понятно и корове.

«Берлога, говоришь?..» — подумает хромой

и хвостик догрызёт украденной моркови.

(«Нам воровать нельзя…») Повенчаны сумой

бабёнка и мужик (а вот который — надо —

слепой или хромой — ещё обмозговать).

«Подайте нам хотя б гнилого винограда!..

Мы — пьяные — найдём в стогу себе кровать».

Коза

Четыре было бы руки когда у мужика,

двумя — держался бы за плуг, а остальными — за

картину, где стоит село и где течёт река,

куда капусту сторожить повадилась коза.

А так приходится в ночи то рисовать рога,

то — под копытами траву, зевая у стола.

А утром браться за косу, чтобы росли стога,

перелопачивать навоз… (Изнанка ремесла.)

Наивны краски мужика. (До колики в боку.)

И нарисованный сосед на клоуна похож.

Зато позировать коза готова мужику

за половину пирога (с капустой) и за грош.

На всю Хорватию потом прославится коза.

Найдёт поклонников себе, а мужику — жену.

Таращить будут на неё парижские глаза.

(Такую сказочку ухват расскажет чугуну.)

*

Она не тоскует по отчему краю,

поскольку Австралия — это планета

(Коперник, молчи!) совершенно другая,

стоит на которой квадратное лето

(тьфу — круглое), где океан за окошком —

до самого Чили, где острова Пасхи

бинокль не увидит, где жарко матрёшкам,

наверное, было бы, где папуаски

плывут на пирогах к атоллу Бикини,

забыв о бикини, где аборигены

рукою ласкают их чёрные дыни

(во сне) и не видят особой измены

Австралии родной, была бы пирога —

уплыли бы к чёрту, к Зеландии Новой,

откуда им машет нога осьминога

в руке Робинзона, народец бедовый

на белую женщину пялится тоже,

а та, не тоскуя по отчему краю,

нет‑нет и попятится с возгласом «Боже!»,

зачем англичанкины роли играю

я, дескать, Рязанской губернии дочка,

которой здесь так не хватает укропа

и песни, где есть омулевая бочка,

и трусиков детских, где пряталась попа.

Сергей Меренков

«Путники. Куда ты, туда и я»

Из ватника перо торчит — крыла навроде.

То — ангел во плоти. (В дырявом башмаке.)

А ты — поспи чуток. Пусть осень в огороде

пошарит и морковь вам принесёт в руке.

Выбрасывать ботву не надо, горемыки!..

(Наваристее суп бывает от ботвы.)

Курлы — из‑под небес последних пташек крики.

Зима придёт — куда потопаете вы?..

На юг, где абрикос и дармовая дыня?..

В туретчину, дойдя до трюма корабля?..

Смешно — когда башмак протёрт посередине,

когда перешибёт любого и сопля.

Ищите сеновал у чокнутой старухи.

Пусть думает, что к ней нагрянул домовой.

Покормит. Может быть, плеснёт в стакан сивухи —

задобрить. (Ведь не зря — не дружит с головой.)

А по весне — башмак подвяжете веревкой.

Потопаете вновь — куда глаза глядят.

Мечта?.. Про огурец с холодной поллитровкой.

Но ангелы — не пьют. (Не пей и ты, Игнат!..)

*

Внуку Саше

Тебе придумают судьбу, которая — другая.

А та, которая хранит, кому‑то не нужна.

И запакует чемодан слона и попугая.

(Не пикнет даже хоботок у этого слона.)

И этот плюшевый народ уедет на бибике —

туда, где будет хорошо (кому‑то — не тебе).

А я?.. Я, мальчик, напишу вослед четыре книги.

О чём?.. О том, не значу что уже в твоей судьбе.

Я не сопьюсь среди зверей — енота и собаки,

точней — енота и кота. (Собаки тоже нет.

Она сбежала без тебя, точней — ушла в дворняги.

Такая плюшевая вся. И погасила свет.)

Я просто тихо закурю на кухне сигарету.

(Хотя лет десять не курил.) Ещё — утру слезу.

Ведь я отсюда никуда, мой ангел, не уеду.

Ведь я енота и кота тебе не привезу.

Туда, где будет хорошо (кому‑то), вероятно.

Молиться буду о тебе, мой мальчик, где‑то там.

Судьба?.. Моя — уже прошла. Прошла уже — и ладно.

«Храни твою судьбу Господь!..» — шепчу я городам.

*

Отцу Иоанну (Казадоеву)

От бытия далёк, поскольку занят бытом.

(То гвозди прикуплю, то новую пилу.)

Вчера вот занялся березовым корытом.

Капусты нарублю. Подам её к столу.

(Так и проходят дни.) А Вы из эмпиреев

мне пишете письмо, чтобы поднять с колен

рукой своей и всех окрестных иереев.

Благодарю, отец!.. Но что я дам взамен?..

Из липы черпачок?.. Но Вы не пьёте браги.

Скворечник из ольхи?.. Но где искать скворца

за тридевять земель?.. Вон глинушка в овраге.

«Х‑мы… Нешто смастерить свистульку для отца?.. —

подумаю. — Авось в Ирландии сгодится.

Не созывать детей, но вострубить разок.

И обернутся враз аборигенов лица —

чего, мол, он трубит? какой, мол, в этом прок?..»

А прок — разуть глаза. (Как говорят в России.)

Вернуться ко Христу. (Недалеко ушли?..)

Не бросит нас в ночи. (На то Он и Мессия.)

А в Дублине фонарь Вы свой уже зажгли?..

Дмитрий Азаров

«Постоянство памяти»

Вспомнит «Посольскую» и — поперхнётся.

Но от сардельки откусит кусок —

голос Георга послышится Отса

в памяти. (Там, где — «живой уголок».

В школе. На улице, где из рогатки

не убивал на лету голубей.)

Старенький примус. Но примус — в порядке.

О сковородку яичко разбей.

Снова к «Посольской» дойди пятернёю.

Перчик понюхай. Попробуй гранат.

Жизнь удалась. (У тебя за стеною,

где обитает с женой интендант.)

А у тебя — даже примус не чищен

лет девяносто. Наверное, в нём

чай кипятил, предположим, Поприщин

(тот, что Аксентий) и ночью, и днём.

Вот и «Посольская» кончится скоро.

Вот и яичница впрок не пойдёт.

… Старый клозет (где конец коридора)

любит, когда матерится народ.

*

Памяти Л. П.

Три инфаркта за плечом

(левым).

Водку пьёшь на кухне ты

стопкой.

У тебя домишко есть

с хлевом.

На работу ты идёшь

тропкой.

Это родина твоя

(тундра).

На окраине тайги

вечной.

Рассветёт ли для тебя

утро —

ты не знаешь, человек

встречный.

«Беломором» угощу,

спичкой.

Позовёшь мою гармонь

в гости.

Участковый шуганет

лычкой.

Разойдемся. Нету в нас

злости.

А тоска?.. Она — кругом.

(Тундра.)

Но не кроем мы её

матом.

Рассудили мы с тобой

мудро —

с матерями надо быть

рядом.

У крестов и «Беломор»

горек.

Не до курева, когда —

слёзы.

«А в раю из васильков

дворик, —

голос мамы. — Заходи

босый».