Глава первая

      Черт попутал…

      Если меня спросят, за каким чертом я поехала в Индию, то отвечу: ни за какие коврижки, миллионы, посулы, обещания богатства и славы я бы не поехала сюда по своей воле.

      Так уж получилось, что муж мой работал в международной компании и в связи с обострившейся обстановкой в мире на фоне русско‑украинской… ситуации, он оказался перед выбором — идти в безработные или проявить свои выдающиеся организаторские и руководящие способности в Индии, где как раз, на его счастье, освободилось место руководителя индийского подразделения.

      Новость пришла в декабре, и я как истинная декабристка последовала за своим супругом на землю, путь к которой искали многие, в том числе, Колумб.

      Скажу честно, Колумб, как и другие, искал путь к золоту, специям и чаю. Ничем другим со времен Средневековья эта страна похвастаться не может.

      Но начну с начала. Мы прибыли в Индию в субботу глубокой ночью, преодолев расстояние от Москвы до Бангалора за четырнадцать часов. Это не считая дороги до аэропорта в Москве, пересадки между рейсами в Абу‑Даби, дороги из аэропорта Кемпенгауда в Бангалоре до съемной квартиры. Около двух часов добирались из аэропорта и повалились спать на диваны в пять утра, едва успев вытащить из чемоданов самое необходимое, зубные щетки, пижамы, зарядки.

      Мы проснулись в шесть утра от страшного грохота. Кто‑то стучал палкой по металлической крыше в доме напротив. Мы с мужем ошалело взглянули друг на друга и на дисплеи смартфонов.

      — Шесть утра, — промычал супруг. — Что за кретин стучит в шесть утра?

      Вопрос был риторический, и мы повалились опять на диваны. Но тот же кретин решил, что стука по крыше мало, и принялся подметать двор. При этом он громко переговаривался со своей женой, мол, стоит ли ещё раз постучать по крыше навеса, чтобы вся сухая листва, упавшая с огромного фикуса, слетела на землю. Видимо, жена сказала, что стоит обязательно, и «барабанщик» (молодой сухощавый мужчина, воспитатель частного детского садика напротив) снова стал стучать палкой по крыше. Настучавшись всласть и разбудив всю округу, он снова принялся подметать свой двор, выгребая весь мусор на улицу.

      Спустя минут пять к нему присоединились все соседи. И мы поняли, что суббота выходным днём в городе с 14-миллионным населением не считается.

      Итак, поспать не дали.

      Я подошла к окну, чтобы окинуть взглядом, полным искренней и нежной ненависти, шумного воспитателя, и с ужасом заметила, что стеклопакеты в окнах отсутствуют. В деревянные рамы были вставлены тонкие стёкла в один слой, толщиной миллиметра в два, не больше. Это объяснило невероятную слышимость в квартире. Дома расположены друг к другу предельно близко, их будто втиснули и поставили рядом, оставив небольшое расстояние для проходов, метра в полтора. От дома до соседского забора сантиметров семьдесят, ещё столько же до соседского окна.

      Я вздрогнула, услышав незнакомый мужской голос в смежной комнате и звук воды из душа. Оказалось, это у соседа. Он звучно покашлял, спустил воду в толчке. Громко хлопнула дверь без фиксатора. Раздался звон разбитого стекла.

      — Что ты там разбила? — супруг выскочил из ванной с намыленной щекой.

      — Это не я, это у соседей, — ответила я хмуро.

      — Не ты? — недоверчиво взглянул супруг.

      — Не я.

      — Ну и слышимость тут…

      Супруг скрылся в ванной, а я мрачно обозревала окрестности из распахнутого окна спальни. С высоты второго этажа хорошо просматривалась узкая пыльная улица. Утреннее солнце ещё не раскалило потрескавшийся неровный асфальт, покрытый опавшей листвой раскидистого бадьяна. Дерево сплелось в причудливые косы десятком стволов в один, сросшийся от самого основания. Бадьян перекинул одну из своих шершавых слоновых ног на другую сторону улицы и нежно шелестел гладкими блестящими листочками в необъятной кроне, возвышавшейся над всеми строениями в округе. Казалось, что многочисленные корни гиганта растут вверх, а ветви вниз. Ни дать, не взять — дерево познания и вечной жизни у древних руссов. Одна часть гигантского ствола подпирала забор виллы напротив, слоновья же нога находилась под окном моей спальни и напоминала декорации к фильму «Маугли». Моё воображение живо нарисовало чёрную пантеру Багиру и маленького мальчика, дремлющего на лоснящейся спине зверя.

      Между стволами со стороны виллы сидела сморщенная старушка. На старушке из одежды ничего не было, кроме длинного куска ткани, обмотанного вокруг тела и оставлявшего обнаженным всю спину до поясницы. Босые ноги были вытянуты. Лицо опущено вниз. Медитирует.

      Вскоре к звукам веников, подметавших дворы, присоединился лай собачей стаи, возвращавшейся с ночной охоты, и через минуту мимо окон прошествовало шесть псин — три кобеля и три суки. Суки пробежали чуть вперед, поскуливая и лая, а кобели, один за другим, пометили полипропиленовый мешок с опавшей листвой у соседа напротив. Вначале очень крупный рыжий альфа, помесь лабрадора и индийской собаки парии, и потом бета‑пария поменьше, и гамма‑пария, сухощавый, легкий, остроухий, очень привлекательный светло‑рыжий, почти жёлтого окраса пёс.

      Я никогда не видела до этого индийских парий, настоящих диких собак, не одичавших, а расу, неизменные предки которой бегали у стен древнего Рима и Помпей, Константинополя и Каира. Собаки были очень ухожены, короткая жёлтая шерсть переливалась на утреннем солнышке, острые мордочки и глаза домиком выражали ум. Вообще они производили очень приятное впечатление, пока мимо не прошла торговка цветами.

      Я услышала её голос раньше лая собак. Она катила впереди себя широкую деревянную телегу с ритуальными венками, гирляндами и огненными бархатцами в плетёных корзинах.

      — Паре‑ее‑е! Мале‑ее! Па‑аа‑рее! Паре! Мале‑ее! — кричала торговка неприятным гортанным голосом, исходившим не из груди, а от живота, из нутра, как будто она испытывала непрерывный и неподдельный оргазм.

      Одета торговка была в индийское сари в болотно‑зелёных тонах, довольно бесформенно и мешковато на ней сидевшее, плотно скрывавшее очертания фигуры женщины лет сорока.

      Собаки с лаем бросились торговке под ноги, но она, не прерывая своих зычных криков, взяла с телеги длинный веник и как следует съездила по морде альфе. Пёс отскочил, и вся стая, подвывая, поскуливая, лая, поскакала дальше по улице навстречу конкуренту торговки, кричавшему глухим, но громким, ещё более неприятным голосом.

      — Мале‑ее! Флапо‑оо! — надрывался смуглый до черноты мужичонка, толкая перед собой огромную телегу с корзинами цветов.

      Только увидев цветочные кашпо с кустиками пальм и монстер, я поняла смысл его воплей. «Флапо» — это «флаувер потс» по‑английски — цветочные горшки, значит.

      Только они ушли, другой женский голос завёл с новой силой:

      — Хасиру‑у! Хасиру! Парсли‑иии! — раздался зычный крик на другом конце улицы.

      — Саккаре! — раздалось с противоположного конца. — Саккаре‑ее!

      — Махиле‑еее! — запел третий голос.

      — Ранголи‑ии! — завопил четвёртый.

      К голосам торговцев зеленью и сахаром (и женщинами?) как‑то сразу и одновременно, присоединились звуки проснувшейся стройки на соседней улице, молотков и дрелей, криков рабочих в доме соседа, вопли разносчика газовых баллонов, торговца пластиковыми стульями, торговца кастрюлями и тарелками из сверкающей на солнышке стали, торговки благовониями, треск мопеда гладильщика рубашек, мотоциклов и автомобилей, свисток уборщика мусора органического, свисток уборщика другого мусора, громкоговоритель из фургончика продавца «непонятночего», нудное гундение сборщика картона, призыв из мечети неподалеку «Аллаааахакбар, алллахакбааар!», призыв к молитве из соседнего дома (это невозможно воспроизвести!), шаги многочисленных пешеходов, плач мальчишки, не желавшего оставаться в детском садике с воспитателем (тут я полностью на стороне мальчишки!).

      И, дополняя эту жизнерадостную картину раннего утра, по улице в сопровождении низкорослого и тощего, как кощей, пастуха прошествовали, протяжно мыча, четыре такие же тощие, как их хозяин, коровы. Одна из них, подняв хвост, отложила на асфальт толстую лепёху навоза. Другая корова, следовавшая за ней, тут же приложилась мордой к её заду и принялась его лизать.

      Кощей оглянулся и обвел взглядом окна второго этажа. Недоросток встретился со мной взглядом, улыбнулся и помахал шестипалой ладонью. Я отпрянула вглубь комнаты. Глаз у ненашика будто и вовсе не было, словно бельмами их затянуло, а беззубый рот щерился в широкой, от уха до уха, как у лешего, улыбке. Неприкасаемый что‑то произнес и засмеялся странным свистящим смехом, точно нож о нож точили.

      «Ах, ты блазна шестипалая!» — ёкнуло сердце.

      Почему‑то вспомнилось сливочное масло, представилось оно, белое, нежное, в хрустальной масленке, что осталась на подмосковной даче в дубовом буфете, и мелькнула мысль, что больше никогда, никогда не буду его здесь ни покупать, ни есть.

      — Мале‑ее! Мале‑еее! — продавец венками возвращался, оглашая окрестности пронзительными и гортанными криками.

      Медленно накатывался день. Над пыльной улицей, над высоким бадьяном со слоновьими ветвями‑ногами, раскинулось широкое голубое небо, обрастая с каждой минутой всё больше криками и шумом людей. Тихие, недвижные звёзды растаяли, вроде бы и не было их на синеющем небосводе ещё час назад, застучал, заголосил в небо разносчик молока.

      И я поняла, что попала в настоящее Средневековье, и отдохнуть в тишине мне удастся не скоро.

      Глава вторая

      Матрас

      «Никогда, никогда не позволяйте чужому мнению одолеть вас. Никогда не поддавайтесь чужому влиянию, не слушайте чужих доводов, как бы убедительно они ни звучали. Всегда слушайте только себя, своё сердце, свой внутренний голос. Даже если он еле пробивается сквозь толщу самых правдивых и верных аргументов. Только ваш голос имеет значение, все остальное шелуха, лузга, ненужные слова, звук которых умрёт сразу, как только они будут произнесены. А иначе ваша жизнь будет сметена, уничтожена, обесценена в угоду неизвестному вам идолу, имя которому тщеславие.

      Муж переживает, что за два месяца я так и не привыкла к местному укладу жизни. А как тут привыкнешь? За два месяца только всё накапливается в душе: жуткая грязь вокруг, невежество, нищета, безграмотность, религиозный фанатизм, жертвоприношения, отсутствие воспитания, гигиены, полное отсутствие чувства ответственности и профессионализма, отсутствие сервиса и привычных для современного человека вещей, полное несоблюдение правил дорожного движения и абсолютное неуважение к людям и к друг к другу… Как мне надоели эти юродивые на улице, нищие, грязные, неухоженные мужчины с грязными ногами, вонь из сточных канав, груды помоев, лай собачьих свор по ночам, жуткая пыль и жара, постоянная людская суета….

      Я даже видела сиамских близнецов на улице. Стояла в пробке в рикше, и они, выхватив взглядом доброе русское лицо, направились прямо ко мне. Муж, сидящий рядом, смотреть не стал. А я достала двадцатку и положила в жестяную банку на шее того, что покрупнее. Два близнеца срослись спина к животу. Так что старший таскал младшего на спине всю жизнь. Его длинные ноги свешивались почти до земли, лицо, обёрнутое чёрной тряпкой, уткнулось в шею брата. Старший смотрел мне в глаза. Молодое лицо, закрытое чёрной маской, красивые глаза… Зрелище не из лёгких.

      Вообще люди с изъянами здесь сразу попадают в изгоев — нищие, жалкие, страшные, кривые, карлики, лилипуты, с бельмами вместо глаз, без рук, без ног… С рождения у них нет шанса получить работу, учиться в школе. Они могут только нищенствовать… Здесь таких много.

      Я устала. Без друзей, без родных, без детей. Вот бы услышать нашу кукушку. Прокукует кукушечка мне не годы, а века, и откроется синь неба, высокого, с ароматом леса и берёзового сока…

      И неизвестно, во что это всё выльется: в отъезд, в развод, или и в то, и в другое, или ещё чего похуже… Или я всё‑таки привыкну…»

      Невесёлые мысли одолевали меня. Я сидела на подоконнике в спальне, впитывая в себя кричащие звуки улицы и вспоминая первый день приезда.

      В тот день в остальных комнатах происходило движение местных работяг, сбежавшихся подзаработать на переезде белых людей и участвующих в глобальной уборке квартиры.

      Всего сбежалось человек двенадцать: бригада уборщиков из пяти человек со щётками, тряпками, машинкой для натирания пола, во главе с хитрожопым супервайзером, скоммуниздившим (как выяснилось позже) бутылку пива из холодильника и мои кружевные трусы из пакета с бельём; два неумелых сантехника с ящиком бесполезных инструментов, чинивших раз пять один из туалетов; грузчики, доставившие стиральную машину; лукавый установщик стиральной машины с рюкзаком, в котором он держал средства для стирки и чехол для машины; странный рабочий, герметизирующий вытяжку на кухне с тазиком цементной смеси; не менее странная парочка замерщиков кухонных полок, которые забыли установить их в шкафчики; суетливый владелец квартиры — маленький, чёрный как уголёк человечек, сдающий нам её в наём, пришедший с каким‑то мутным мужиком.

      Муж в это время в коридоре выяснял по телефону, почему нам привезли кровать шириной 180 сантиметров, а матрас к ней — 160 сантиметров, и можно ли как‑то поменять матрас на нужный размер.

      Я услышала голос в телефоне:

      — No, sir. This is impossible. Mattresses are not exchangeable[1].

      Муж терпеливо объяснял сотруднице магазина, что по ошибке привезли не тот размер, и мы не распаковывали матрас:

      — But the mattress is brand new. We didn’t even have time to unpack it![2]

      Сотрудница не сдавалась:

      — No sir. I can’t help. Sorry![3] — и бросила трубку.

      — Сука! — сверкнул глазами муж и обратился ко мне, — они не поменяют матрас.

      — Я уже поняла. И что же мы будем делать?

      — Спать на этом матрасе.

      Мы вошли в спальню, где пока единственным предметом мебели была очень эффектная современная кровать с синей тканевой обивкой. Подголовье и изножье кровати красиво изгибались, как ручки диванов. И тем комичнее смотрелся матрас, по краям которого была видна деревянная обрешётка.

      — Но это же просто говно какое‑то, — не очень вежливо резюмировала я.

      — Согласен, — вздохнул супруг, — и что же мы будем делать?

      — Купим себе новый матрас, а этот положим в детскую комнату и купим под него кровать шириной сто шестьдесят сантиметров.

      — Как это «купим»! — взвился супруг, — этот матрас стоит тридцать пять тысяч! А на кровать сто восемьдесят сантиметров будет стоить тысяч пятьдесят!

      Сразу скажу, что, когда я предложила купить матрас в ИКЕА в два раза дешевле, супруг заявил, что не собирается спать на «дерьме».

      Уже в этот вечер я увидела людей, спящих на «дерьме», и в дерьме, на голой земле посреди улицы. Я увидела маленькую жалкую серую лачугу, величиной с санузел в панельной девятиэтажке, но без окон, без двери, без света, без предметов мебели, просто голые стены. В восемь часов вечера уже стемнело, и пара бедняков‑строителей — мужчина и женщина — спали на матрасе, набитом травой. В полутьме были видны только их нечёткие силуэты в одежде, в которой они работали вчера и будут работать завтра.

      Конечно, именно эти люди — муж и жена только друг перед другом, как выяснилось. Брак считается официально заключенным, если сыграна свадьба. Это религиозная церемония и торжество со множеством правил и религиозных ритуалов. Индусы, судя по рисункам со свастикой и прочими коловратами‑ранголи перед дверями почти у каждого дома на улице, люди очень религиозные. И все продавцы венками и гирляндами, орущие на улицах по утрам, тоже это подтвердят.

      Свадьба и заключение брака — главное событие жизни для индийских женщин и мужчин. И не потому, что это торжество любви. Разводы в Индии редкость не потому, что браки крепкие, а потому, что развод — это позор и возврат бывшей жене всего приданого, которое достаётся мужу после свадьбы. Родители выбирают невесту сыну, так что договорные браки по расчёту здесь в порядке вещей, а браки по любви — большая редкость.

      Супруг рассказывал, что один из его сотрудников уволился из‑за развода. Не мог работать, так переживал. Когда я спросила, почему же молодые развелись, тот ответил, что жена считает, что он слишком много слушает своих родителей и не считается с её мнением.

      Понятно, свекровь заела. Но это и у нас не редкость. Глупо, конечно, если учесть, что в Индии родители невесты копят деньги на свадьбу дочерей с самого рождения. Именно родители невесты оплачивают свадьбу (за редким исключением) и дают за дочерью приданое, которое достаётся мужу и обогащает его семью.

      Нас пригласили на свадьбу, где была тысяча гостей, и это вполне нормально для людей состоятельных и среднего класса.

      Конечно, семьи менее состоятельные гуляют скромно, но для таких бедняков из лачуги без света и воды, которых здесь большинство, свадьба — недосягаемая мечта.

      Мне стало интересно, и я кое‑что почитала в интернете об обычаях индусов. Оказалось, что ещё недавно для признания официального брака достаточно было предоставить несколько совместных свадебных фотографий. Теперь же, чтобы сыграть свадьбу, невеста должна указать в заявлении среди прочих сведений постоянный адрес проживания и профессию. Так что нет профессии или дома — нет и свадьбы. К жениху требования ещё более жёсткие — он должен предоставить в подтверждение постоянного жилья счета за оплату электричества и телефона за полгода и копию приглашения на свадьбу.

      Я однажды, гуляя по улице, полной отбросов и мусора, больно ударив и поранив палец, в сердцах назвала индусов ублюдками. Оказалось, что я очень близка к истине. Почти вся беднота, которую вы видите на улице — незаконнорожденные, потому что родители не провели официальную свадебную церемонию. А здесь это ужасный позор. Но жизнь бедняков в Индии не стоит и копейки. На них всем наплевать.

      В Индии действует только один закон — закон джунглей: «Каждый сам за себя!», — который гениальный Киплинг так точно понял и удивительно описал во вроде бы детской сказке «Маугли» о человеческом детеныше, попавшем в волчью стаю. Здесь нет свободы, равенства и братства, воспетого отчаявшимися бедняками ещё во время Великой французской революции.

      Так что делайте сами выводы, когда видите индийских бедняков.

      Эта пара в лачуге без света и воды растрогала меня до слёз. Вместе, несмотря ни на что, и в болезни, и в бедности… Вот это любовь до гроба.

      Для индусов тридцать пять — пятьдесят тысяч — это огромные деньги. Курс рубля к рупии примерно одинаков. Тысяча рублей — примерно тысяча рупий. Для сравнения, мойщик автомобилей получает восемьсот рупий в месяц. Он будет мыть ваш автомобиль каждый день. Домработница получает три тысячи рупий в месяц. За эти деньги она будет каждый день мыть полы и туалеты. Повар получает восемь — десять тысяч рупий — за эти деньги он готовит каждый день завтраки, обеды и ужины.

      Белый человек для индусов как бог, потому что никто не получает больше денег, чем белый человек.

      Я терпеливо вздохнула:

      — Дети приедут только через месяц. Можно купить матрас со следующей зарплаты, а пока поспим на этом.

      Глава третья

      Жизнь одна

      Я вошла в детскую. Тихо, покойно, пахнет мылом и свежим бельём. Скоро дети приедут. Какое счастье! За полтора месяца я порядком устала от местной экзотики и соскучилась по родным.

      Арендатор предоставил нам квартиру без мебели. Но зато в пяти минутах ходьбы от офиса супруга. Так что одной проблемой меньше — своя машина не нужна.

      В Бангалоре страшные пробки. Нас пугали, что от аэропорта мы будем добираться до дома часа три, но по ночному времени повезло, и мы добрались за два.

      Супруг совершенно случайно нашёл нам квартиру. Он приезжал в Бангалор по работе несколько раз, и когда мы определились с датой отъезда, стал искать жильё. Проезжал мимо по улице и увидел объявление о сдаче в наём. Он прислал мне подробное видео, где в квартире ещё не был закончен ремонт. Мы посоветовались и решили брать.

      В Индии арендная плата вносится не за месяц, а полностью за год или, если удастся договориться, за полгода. Пришлось ещё платить залог, чтобы арендатор не передумал, поскольку на квартиру было ещё несколько желающих и залог за будущий ремонт. Предполагается, что после квартиросъёмщиков ремонт надо будет делать обязательно. Так что вышло в копеечку.

      Но я считаю, что нам повезло. Апартаменты оказались совершенно новыми. Трехэтажный, современного дизайна дом с лифтом и парковкой только отстроили, и мы заняли целиком весь второй этаж, более ста шестидесяти метров.

      Четыре комнаты, из них гостиная метров шестьдесят, остальная площадь распределялась по трём комнатам, трём санузлам, кухне. Прихожая не предполагалась в планировке, как и везде здесь. Входишь — и сразу гостиная. Но зато четыре лоджии, одна из которых техническая — под прачечную. Нам досталась ещё огромная терраса на крыше из трёх помещений, и там я собралась вскорости разбить сад и сделать бар.

      На первом этаже дома хозяева затеяли небольшой офис. На третьем — ещё одна квартира, которую занял одинокий, холостой молодой индус, сразу окруживший себя многочисленной обслугой.

      Всю мебель в апартаменты мы заказывали ещё в Москве на сайте индийского магазина «Городская лестница», и к нашему переезду часть мебели уже доставили.

      Земля в Бангалоре стоит миллионы, и дома стоят миллионы. Поэтому плотность постройки… очень плотная. Поскольку дома на улице находятся на расстоянии вытянутой руки, то в окнах видны стены, решётки, трубы канализации и стоки, балконы, карнизы, провода, вытяжки, кондиционеры, и это определило стиль нашего будущего жилья.

      Мы выбрали лофт, почему‑то очень популярный (в кафе и ресторанах) в Бангалоре стиль. Поэтому мебель, сверкающую металлом, стеклом, велюром, в лаконичном скандинавском стиле, мы нашли без труда.

      Владелец, с завистью во взгляде оглядывал нашу гостиную, обставленную по последней интерьерной моде.

      — О‑о-о! Вы решили сделать апартаменты, как у вас в Европе?

      Он тут же предложил нам совместное фото, чтобы показать супруге, как он объяснил. Маленький такой, чёрный человечек, с зубами веером, большим ртом и ушами, чем‑то напоминающий нашего чебурашку.

      Скажу сразу, чувство стиля индусам не свойственно. Даже люди с достатком не придают значения обстановке в доме. Кровать с матрасом, поставленная кое‑как в углу, это уже достижение, пестрый, как попугай синтетический плед вместо одеяла. Без покрывала. Когда мы с мужем попытались объяснить продавцу в магазине, что нам нужно покрывало на кровать, он принёс нам простыни, пододеяльники, одеяла… Он не знал, что такое покрывало и для чего оно.

      Можно просто положить матрас на пол… без кровати, тоже сойдёт. Как у соседа напротив. На окнах нет занавесок, поэтому весь скудный быт соседей в виллах — как на ладони… В дополнение — лампы в домах без абажуров, «лампочки Ильича» в каждой комнате. Металлическая посуда, включая стаканы, чайники, тарелки; пластиковые стулья, пластиковый стол без клеенки или скатерти, окна часто без штор — так и живут даже состоятельные семьи. У молодых пар чуть получше, посовременней, но тоже без излишеств, мягко говоря — без покрывал!

      Картины на стенах — только на религиозные темы, искусство индусам чуждо. В городе с 14-миллионным населением всего четыре музея, два из которых закрыты на реконструкцию уже два года. Выставки, концерты — редкость и событие. Все туристические красоты — дела давно минувших дней, лет этак пятьсот‑шестьсот тому назад. Музей Рериха под Бангалором — огромное поместье с лесом и озером — в страшном запустении, разворован, разграблен. Охранник за деньги пустил нас на территорию, попросив не делать фото. В приоткрытую ставню дома Рериха была видна убогая обстановка, точнее, то, что от неё осталось: покрытые толстым слоем многолетней пыли стол, буфет с посудой, холодильник из 60‑х, грязный каменный пол… И ни одной картины… Парк зарос, аллеи размыты ливнями и не убраны… Печальное зрелище.

      Книг в домах нет. Литература вообще не считается обязательным предметом в школе!

      Посудомоечных машин нет, здесь принято мыть посуду руками! В многомиллионном городе нет централизованного горячего водоснабжения. Вообще горячая вода в городах — это фишка России. Здесь же каждый сам решает проблему с горячей водой, как может, и с водой вообще, и с питьевой, и с технической. Нет также встроенных духовых шкафов на кухнях, нам пришлось покупать печь. Газовых плит нет и электрических тоже — мы купили индукционную на первое время.

      Ковров в домах нет. А они необходимы на каменных полах хотя бы в некоторых местах, иначе — привет, ревматизм! Пылесосами индусы не пользуются, всё метут вениками и мётлами.

      Уборщица, молодая женщина лет тридцати, естественно, не знающая английского, пришедшая ко мне убирать квартиру, увидела пылесос в первый раз в жизни. Она взяла его на ручки, как ребёнка и потащила в соседнюю комнату. Я за ней вприпрыжку, пытаясь объяснить, что у пылесоса есть колёсики. Ещё минут пять ушло на ликбез, как включать и выключать, и как шнур складывать. Тут бедную девушку просто‑таки накрыло потрясение, когда я нажала на кнопку, и шнур быстро всосался внутрь.

      — У‑уу‑оо! — вздохнула она изумлённо.

      — Цирк уехал, а клоуны остались, — с улыбкой произнесла я по‑русски, — ну, ты и деревня!

      Отсутствие интереса у индусов к обустройству дома объясняется просто. Не приучены они к этому. Мы стараемся улучшить наш быт, потому что, как говорится, — живём один раз, а индусы считают, что нечего стараться в этой жизни, потому что всё будет ништяк в следующей. А вообще просто индийские бабы ни черта не умеют. Ни шить, ни вязать, ни рисовать, ни петь, ни плести, ни цветочки сажать, ни огород развести, ни хозяйство вести, многие (особенно те, кто постарше) читать и писать не умеют. По данным ЮНЕСКО, в Индии 500 млн. абсолютно безграмотных людей, не умеющих ни читать, ни писать.

      Наша самая неумелая неумёха по сравнению с индуской — Марья‑Искусница.

      Нас с детства, когда мы ещё читали по слогам букварь, приучили: «Мама мыла раму»! Все мои подруги и знакомые в России могут буквально всё: худо‑бедно готовить, шить, вязать, квартиру обустроить, по подиуму ходить. Все что‑то да умеют. Обои поклеить — пожалуйста! Окно помыть — да нечего делать! Накрыть стол на десять человек — о чём речь! Огород развести — одной левой! И это помимо основной работы. И красотки — хоть куда, и умницы, и мамы, и жёны, и хозяйки, и певуньи, и королевы аэробики и шопинга, и разговор на любую тему поддержат, ну… и всё остальное. Бесценные у нас женщины.

      Умение индийских женщин определяется только кастами. Если ты прачка, то все твои дети будут прачками, если повариха — то и отпрыски станут поварами. Если ты не прачка, не швея, не маляр, то стирать, шить или красить ты не умеешь, не положено!

      Кстати, портные в Индии — только мужчины, все индийские сари — шьют и вышивают портные. Казалось бы, касты должны были бы определить необыкновенный профессионализм. Как же, из поколения в поколение убираться или стирать — можно стать докой в этом. Но нет, не все касты так поднаторели: и убираются, и стирают индусы плохо — по‑прежнему как в Средневековье бьют бельё о камень (так сушат) и размазывают грязь по полу швабрами и тощими вениками.

      То же касается и мужчин. Если русский мужчина, как правило, — мастер на все руки, образован и умён, и помимо своей основной работы и яишенку поджарит, и мусорное ведро вынесет, и кран на кухне подтянет, и покрасит, и зашпаклюет, и просверлит, и починит, что угодно, и запаяет, и вскопает, и счета оплатит, и забьёт, то в Индии это десять разных мужчин, без образования, занятых своей узкой специализацией. Разве только забить на всё — это они все мастера. Есть, конечно, трудяги, но их мало.

      Мусорное ведро мужчина не вынесет. Это работа женская в Индии. Однажды в магазине я увидела семейную пару. Сделав покупки, жена потащила огромную сумку килограммов в десять, а муж гордо шёл впереди с бутылкой растительного масла. Или в аэропорту телеги с чемоданами и детьми катят женщины, мужчины идут рядом со стаканчиком капучино.

      Присутствует ещё фактор цепной реакции. Когда мы приехали, у дома лежал строительный и бытовой мусор, кучи опавшей листвы. Неприятно. Муж вышел во двор с утра, подмёл, как‑то более или менее навёл порядок. Местные сразу засуетились: как же, белый господин сам метёт улицу! Они наперебой подходили к нему и говорили, что улицу скоро будут убирать дворники, это их работа. Но супруг у меня человек чистоплотный, дворников дожидаться не стал (они заявились где‑то через неделю, напылили и ушли) и каждое утро в семь утра подметал двор. Я в это время занималась уборкой квартиры.

      — Ничего, мы вас выдрессируем, грязнули! — обещала я, наблюдая из окна, как муж метёт очередную порцию ежедневного дерьма.

      Соседи молча наблюдали несколько дней и потом вслед за супругом тоже стали убирать свой кусочек улицы, на которую до этого выбрасывали мусор. И тут уж началось настоящее соревнование. Спустя два месяца улицу не узнать. Наверное, она самая чистая в округе.

      Так что индусы вполне даже обучаемы. Если их слегка попинать. Регулярно пинать.

      И тем не менее, вид наших фешенебельных апартаментов владельца‑индуса потряс и, возможно, даже пошатнул его веру: стоит всё‑таки наладить быт, стоит! Вполне возможно, что он даже купит покрывало жене на кровать и ножи для столовой. Индусы ножами за столом не пользуются, едят руками или ложками. Все — бедные, богатые, образованные и убогие. Когда я первый раз увидела, как индийская дамочка в ресторане облизывает соус с локтей, впечатлений было так много…

      Увидев цветы в вазе, индус вообще обомлел. Здесь не принято дарить женщинам цветы. Не любят индусы своих женщин, не заботятся о них, не балуют.

      По религии рождение девочки в семье — наказание за грехи и от неё надо как можно быстрее избавиться — желательно в детстве. Сейчас официально детские браки запрещены, но договариваться родителям никто не запрещал.

      На весь огромный район с населением миллион человек — одна очень скромная цветочная лавка. На нашей улице — одна парикмахерская, мужская. На весь квартал — одна занюханная студия маникюра, в которую я так и не решилась зайти. В некоторых магазинчиках продаётся краска для волос — пятьдесят оттенков чёрного. Вот и весь сервис для женщин. Есть, конечно, дорогие салоны. Цены для иностранцев официально выше, чем для местных — в 2–3-4–10 раз. Однажды за аппаратную процедуру с меня запросили 250 тысяч рупий! Почему‑то считается, что иностранцы должны платить больше, потому что зарабатывают больше, чем местные.

      Утром накануне мы с мужем пошли в супермаркет купить продуктов и необходимых мелочей. Поскольку приехали мы ночью, в темноте мне не удалось рассмотреть красот города, и тут они предстали передо мной во всей красе.

      — Ты же сказал, что в Бангалоре чисто? — я с укором посмотрела на мужа.

      — Ну, да… По сравнению с остальной Индией здесь чище.

      Местный чернокожий парень энергично сплюнул мне под ноги и прошёлся голыми пятками по куче мусора, сваленного на тротуаре.

      — Домой хочу! — я жалобно посмотрела на супруга.

      — Ты привыкнешь, — он снисходительно поцеловал меня в щёку.

      Вообще тротуары в Бангалоре только предположительно существуют. Это неровные, бугорчатые, с разной высотой ступеней и бордюров сооружения, как правило, заваленные мусором, пакетами, скорлупой кокосов, битым кирпичом, стройматериалами, заставленные мотоциклами и мопедами. Тротуары, так сказать, напоминают кое‑как засыпанные траншеи, где кое‑где сохранился неровный асфальт и корявая плитка с жерлами дыр канализации. Вся местная публика ходит по проезжей части, ежесекундно рискуя быть сбитыми несущимися навстречу (или в спину) скутерами, мотоциклами и рикшами.

      — Нам вот в тот магазин. Я там был в прошлый раз, — и супруг показал на пятиэтажное грязноватое здание на противоположной стороне улицы с высокой лестницей у входа.

      Мимо по улице неслись полчища мотоциклов и моторикш с редким вкраплением легковушек. Участники движения ехали по встречке, без поворотников, но оглушительно и беспрерывно сигналя, словно все пешеходы были глухими и слепыми.

      Главный принцип движения в Бангалоре — обогнать друг друга. И тут все средства хороши: можно и по встречке, можно и по обочине, можно и по встречной обочине, и по остаткам тротуаров, и вдоль, и поперёк… На дорогах, кстати, отсутствует разметка и совсем нет дорожных знаков. Пешеходные переходы не предусмотрены, а на пешеходов счастливчики‑автомобилисты смотрят свысока, как на неудачников и нищебродов по жизни, которые даже на мопед не смогли себе заработать. Дорогу пешеходам никогда не уступают.

      Стоит только образоваться небольшому просвету, как в него со всех сторон, как тараканы, устремляются мотоциклы, мопеды, скутеры, рикши, легковушки, грузовики, видавшие виды и пожившие этак лет сорок‑пятьдесят автобусы без кондиционеров с укачавшимися от жары пассажирами. И в добавок, движение левостороннее.

      — Я боюсь, — пискнула я, ловко увернувшись от мопеда, несущегося на меня по встречке.

      — Не бойся, давай руку! Страшно только в первый раз! — в глазах супруга горел азарт маньяка.

      — Но это же самоубийство! Если ты хочешь от меня избавиться, так и скажи! Я возьму билет и уеду в Россию.

      — Пошли скорее!

      И тут я совершила прыжок, которому позавидовала бы любая балерина. Точнее, серию прыжков. Местные посмотрели на меня уважительно, а я на обратном пути из магазина упёрлась, и заявила мужу, что не пойду пешком и через дорогу ни за какие коврижки. Взяли рикшу за тридцать рупий.

      Признаюсь честно, я и сейчас, уже немного привыкнув к местному движению, перехожу дорогу почти зажмурившись!

      Вообще, если вы хотите узнать, что такое Индия, выйдите на местную улицу в большом городе. Улица как живое существо захватит вас своей властью, подчинит, закабалит, одолеет напором, ни на секунду не позволит расслабиться, забыть о ней, может, даже взнуздает или раздавит. Вся вонь из сточных канав навалится на вас вперемешку с запахом благовоний и уличной еды, крики торговцев, попрошаек и шум машин оглушат и запутают, кривые тропинки уведут в такие дебри, что вы не поверите, что находитесь в 21 веке.

      Дома на 20‑й Мейн Стрит, куда мы с супругом пришли за покупками, как и везде в Бангалоре, стоят близко друг другу, почти без тесных переулков, соприкасаясь стенами, балконами, паутиной чёрных проводов. Между и перед домами выживают деревья, переплетаясь ветвистыми, буйно цветущими кронами.

      Магазины, чаще всего, небольшие, типа сельпо (встречаются и нормальные), в которых навалены кучи товара и продуктов. Разобраться, где и что покупать без опыта сложно. Так, палочки для ушей я нашла только через месяц, а маринованные огурцы‑корнишоны — через два.

      Лавки и магазины тянутся сплоченной шеренгой, без просветов. Стога сложенных друг на друга ватных матрасов и подушек сменяют пирамиды пластиковых стульев и табуреток, шеренги синтетических ковров и паласов, свернутые в рулоны.

      За ними выстраиваются лавки мясников, бакалейщиков, кондитерских, клетки с живыми птицами, которым по вашему желанию свернут шею и ощиплют минут за двадцать, развалы торговцев овощами и фруктами, телеги с ананасами, сахарным тростником, кокосами, венками и цветами, лавки с подержанными, выцветшими на солнце канистрами, лысыми мотоциклетными шинами, мотками и бобинами проводов; электротовары, краски, трубы, строительные смеси, электроника, посуда, тапочки, котлы с чаем масала, кастрюли с курицей карри, корзины зеленщиков, горы арбузов, своры собак, кафешки‑момо, крошечные палатки, шириной с дверь, с гордой надписью «Индиан стайл фемели ресторан».

      Прямо на земле или асфальте лежат стопки джинсов, рубашек, футболок, и в них роются молодые мужчины, желающие приобрести за гроши обновку. На вес можно купить ковры, полотенца, крупы, сахар, муку. В общем, малый бизнес процветает. Продают всё, что можно продать и как‑то подзаработать бедному люду.

      И везде на улицах толпы людей, в основном мужчин, особенно вечером, молодых или среднего возраста. Мужчин больше, чем женщин. На десять мужчин в Индии всего семь женщин, но иногда мне кажется, что эти данные не верны для каждого штата. В Бангалоре в некоторых местах можно увидеть на сто мужчин всего пять‑шесть женщин.

      Проходя мимо приличного на вид арабского отеля, муж остановился:

      — Давай выпьем по стакану свежевыжатого сока, здесь можно, — он показал на навес и корзины у входа со свежими апельсинами, бананами и гуавой.

      — Хорошо, — согласилась я с неохотой.

      Супруг уже несколько раз порывался предложить мне что‑то из уличной еды: то кокос, то ананас, то тростниковый сок, то чай‑масала, но я отказывалась.

      Мы сделали заказ, и молодой парень с лицом проходимца, в одноразовой шапочке и белом фартуке, предложил нам пройти в отель и подождать за столиком, в прохладе и комфорте, пока он сделает нам райский напиток. Мы, не чувствуя подвоха, зашли внутрь, сели за расписной арабский стол с пёстрыми золочёными диванами. Ждали недолго. Нам принесли на золотом подносе два стакана с жидкостью подозрительно светлой на вид, мне — с розоватой, типа гранатовой, супругу — с желтоватой (я бы сказала, что она напоминает), апельсиновой.

      — Что это за …? — скривился супруг, отпив пару глотков.

      — Вода, без сахара и сока, — я поставила стакан на стол и вышла из отеля.

      Объегорить ближнего своего — ещё один закон жизни в Индии. Обмануть, обсчитать, обобрать здесь стараются все. Даже в ИКЕА на кассе в буфете нам пытались дать сдачу сто рупий вместо двухсот. Прут все и всё по мелочам и что плохо лежит. Так что — не зевай! В первый же день у нас вытащили бутылку пива из холодильника (холодильники здесь запираются на ключ, но у нас не был заперт) и мои шёлковые трусики из пакета с бельём, который стоял на кухне на полу. Трусики за триста долларов, губа не дура… На следующий день спёрли мусорное ведро, причём, вместе с мусором…

      Мне рассказывали, что ещё в бытность правления в Индии англичан, лет сто назад, в Дели в одно лето появилось огромное количество ядовитых змей. Англичане назначили награду за каждую пойманную змею. Так индусы стали специально их разводить…

[1]Нет, сэр. Это невозможно. Матрасы обмену не подлежат.

[2]Но матрас совершенно новый. Мы даже не успели его распаковать!

[3]Нет, сэр. Ничем не могу помочь. Извините.