10 августа 1913 года в столицу Туруханского края прибыл особо опасный поселенец, склонный к побегам. Это был профессиональный революционер Иосиф Виссарионович Джугашвили. До этого он четырежды бежал из ссылки и вот теперь был сослан в самый дальний уголок Российской империи — город Туруханск.

            В Туруханске всем распоряжался исправник — главный полицейский. Для ссыльных людей он был царем и богом. Узнав, что поселенец Джугашвили крайне свободолюбив и не раз пытался бежать на волю, исправник определил ему местом поселения маленькую деревеньку Курейку, расположенную на берегу Енисея — далеко за Полярным кругом. Оттуда убежать было невозможно.

            Иосиф Джугашвили добирался туда на попутной барже. Перед ним открывались величественные пейзажи могучей сибирской реки, по берегам которой лишь изредка встречались небольшие остяцкие деревеньки с погостами. На могильных бугорках лежали ветхие сани, чтобы покойники могли доехать на них до того света.

            Мрачные мысли посещали молодого поселенца. Он был болен туберкулезом, который тогда считался неизлечимым, и свирепый кашель порой заставлял выхаркивать кровь. Он находился в крайней нужде, и прислать ему деньги бедная мать не могла — она сама еле‑еле сводила концы с концами. А богатых родственников, какие водились у многих революционеров, он не имел. Помочь Иосифу Джугашвили было просто некому. Правда, казна выдавала копейки на пропитание, но их не хватало, чтобы прокормиться — при той дороговизне, какая царила в продуктовых факториях. А в жестокие зимние морозы без сносной еды выжить не представлялось возможным. Все это вкупе предрекало верную гибель.

            Уже двенадцать лет Иосиф Джугашвили вел неприкаянную жизнь революционера‑подпольщика. Поначалу его отважная борьба за правду была овеяна романтическими грезами, которые постепенно исчезали от столкновений с суровой реальностью. Он иногда вспоминал свои юношеские стихи, написанные еще в духовной семинарии и озаренные жаждой всеобщей любви и справедливости. В них уже тогда чувствовалось что‑то пророческое и трагическое, что теперь сбывалось в полной мере:

            Пророк

            Бродил он дорогою длинной,

            Из дома захаживал в дом.

            Играл на пандури старинной,

            А голос звенел серебром.

            Была его песня чудесной,

            Как луч, высока и светла,

            Любовью струилась небесной

            И к правде священной звала.

            Сердца, заключенные в камень,

            Умела она отворять

            И, будто божественный пламень,

            Дремучую ночь озарять.

            Но вместо заслуженной славы,

            Лаврового вместо венца

            Сосудом смертельной отравы

            Толпа награждала певца:

            «Теперь твой удел сокровенный —

            Отведать настой из травы.

            Не надо нам правды священной,

            Небесной не надо любви!»

            Перевод Е. В. Лукина

            В крохотной деревеньке Курейке насчитывалось всего восемь избушек. В одной из них и поселили Иосифа Джугашвили, отведя отдельную комнатку. Он тотчас занялся домашним обустройством. Позднее его посетил товарищ по несчастью, который описал быт молодого поселенца: «Небольшая квадратная комната, в одном углу — деревянный топчан, аккуратно покрытый тонким одеялом, напротив рыболовные и охотничьи снасти — сети, оселки, крючки. Все это изготовил сам Иосиф. Посреди комнаты небольшая печка с железной трубой, выходящей в сени. Недалеко от окна продолговатый стол, заваленный книгами, над столом висит керосиновая лампа».

            Иосиф Джугашвили любил читать. Этой страстью он воспылал еще в духовной семинарии, где с рвением изучал и богословские труды, и древнегреческий язык. Каждый день стремился прочесть полтысячи страниц. При этом, читая книги, подчеркивал карандашом многие фразы, делал пометки и надписи на полях. Имея феноменальную память, мог потом дословно процитировать большие абзацы. Очутившись в Курейке, Иосиф попросил товарищей прислать ему франко‑русский словарь и несколько номеров какой‑нибудь английской газеты. Он мог со словарем читать английские, французские и немецкие тексты. Диалоги Платона об идеальном государстве, где побеждала идея справедливости, штудировал в оригинале. А небольшую библиотеку, какая ему здесь досталась, берег как зеницу ока.

            Вскоре в Курейку прибыл ссыльный Яков Михайлович Свердлов, которого и подселили к старому знакомцу по совместному побегу из Нарыма. Поначалу друзья общались друг с другом по душам, но однажды как будто черная кошка пробежала между ними — Иосиф Джугашвили перестал разговаривать с соседом и дал ему понять, чтобы тот поскорей освободил его хижину от своей персоны. Как представляется, причиной раздора стали деньги.

            Находясь в крайней нужде, в ноябре 1913 года Иосиф Джугашвили написал письмо депутату из социал‑демократической фракции Государственной Думы: «Здравствуй, друг. Кажется, я никогда не переживал такого ужасного положения. Деньги все вышли, начался какой‑то подозрительный кашель в связи с усилившимися морозами (37 градусов холода), общее состояние болезненное, нет запасов ни хлеба, ни сахару, ни мяса, ни керосина. Я не знаю, как проведу зиму в таком состоянии. У меня нет богатых родственников или знакомых, мне положительно не к кому обратиться, и я обращаюсь к тебе. Пусть социал‑демократическая фракция выдаст мне единственную помощь хотя бы рублей в 60. Понимаю, что вам всем, а тебе особенно — некогда, нет времени, но, черт меня подери, не к кому больше обращаться. А околеть здесь, не написав даже одного письма тебе, не хочется».

            Вскоре деньги пришли, но почему‑то на имя Свердлова. Тот не захотел поделиться ими с товарищем — сделал вид, что «они принадлежат ему и только ему». Иосиф перестал общаться с Яковом Михайловичем, а тот обиделся и пожаловался в письме к жене: «Со мною грузин Джугашвили — парень хороший, но слишком большой индивидуалист в обыденной жизни». Через короткое время Свердлову удалось уговорить исправника перевести его поближе к цивилизации — в Туруханск, где условия проживания были куда лучше. Видать, присланное пособие не пропало даром.

            Иосиф Джугашвили остался один в Богом забытой деревеньке. Надо было как‑то существовать, и он стал жить жизнью простого народа, хотя в полную силу трудиться ему было непросто по причине сухорукости левой руки. Но ссыльный поселенец, подобно коренному сибиряку, научился умело ловить рыбу, ходить на промысел, заготавливать улов впрок. Летом он построил на острове шалаш, где и коптил налимов. Зимой в проруби устанавливал снасть, чтобы иметь свежую рыбу. Пристрастился к охоте, хотя ему, как ссыльному, запрещалось иметь ружье. Но добрые соседи оставляли ему берданку в условленном месте. Вооружившись, он стрелял песца, бил птицу — рябчиков, куропаток. Таким образом Иосиф Джугашвили выживал — вопреки всем обстоятельствам.

            Однажды он чуть не погиб. Зимним утром отправился проверять на реке проруби, где были расставлены снасти. От проруби до проруби было далеко, и тропинку между ними обозначал вешками, чтобы не заблудиться. Проверив снасти, Иосиф перекинул за плечо связку рыбы и отправился к дому. Вдруг поднялась метель, летучий снег стал заметать вешки, и они быстро затерялись. Он шел и шел, а деревни все не было видно. Снег слепил глаза, забивал рот. Холод пробирал до костей. Силы уже кончались, но Иосиф знал — останавливаться нельзя, иначе погибнет. И тут услышал лай собаки — это была родная Курейка! Придя домой, он рухнул на топчан и проспал мертвецким сном почти сутки. И произошло чудо — после этого случая чахотка отступила от него.

            С местными жителями Иосиф Джугашвили жил дружно. Он знал, что в отличие от революционеров, простой народ не опустится до клеветы, доноса или мелкой пакости. Крестьяне помогали ему, как могли — пекли хлеб, стирали белье, тайком давали ружье, подарили охотничью собаку. Ни одного деревенского праздника он не пропускал — всегда участвовал в общих застольях. На вечеринках пел с крестьянами народные песни. Даже научил девушек одному русскому напеву, который им особенно полюбился:

            Уж я золото хороню, хороню,

            Чисто серебро берегу.

            Гадай, гадай, девица,

            Отгадай, красивая,

            Через поле идучи

            Русу косу плетучи.

            Упал, упал перстень

            В красную смородину.

            Кумушки, голубушки,

            Вы скажите, не утайте,

            Мое золото отдайте.

            Когда Иосиф Джугашвили покидал Курейку, его вышли провожать всей деревней. Он подарил кому пальто, кому брюки, а кому оставил на память свою фотокарточку. Впоследствии его дочь, Светлана Аллилуева, вспоминала: «Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко, на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, который настолько бы забыл свои национальные черты и настолько сильно полюбил бы все русское. Еще в Сибири отец полюбил Россию по‑настоящему: и людей, и язык, и природу. У него навсегда сохранилась эта любовь».

            2 марта 1917 года российский самодержец Николай II отрекся от престола. В тот же день вышло распоряжение об освобождении ссыльных. 12 марта Иосиф Джугашвили уже был в революционном Петрограде, а спустя два дня в большевистской газете «Правда» была напечатана его статья. Она начиналась поэтическими словами: «С быстротой молнии двигается вперед колесница русской революции. Растут и ширятся повсюду отряды революционных борцов. В корне расшатываются и падают устои старой власти. Теперь, как и всегда, впереди идет Петроград. За ним тянется, спотыкаясь подчас, необъятная провинция». Под статьей стояла загадочная подпись: «Сталин». Так Иосиф Джугашвили стал навсегда Сталиным.