***

Любовь мне в руки не давалась,

летела жизнь в тартарары.

И об тебя я разбивалась,

и обрывалась как с горы.

Пусть не срослось, душа увечна,

пусть ничего не удалось,

но в жизни и в стихах извечно

нам ценно то, что сорвалось.

Мне счастье доставалось с бою,

ждала у запертых дверей.

Мне не счастливее с тобою,

но человечней и мудрей.

Мы все отрезанные ломти,

а вот к тебе я приросла,

и чувство локтя, а не когтя

в себе застенчиво несла.

Пусть всё пройдёт и будет мило…

Лети, мой летний мотылёк!

Чтоб крылышки не опалило,

я приглушу свой фитилёк.

И шторы наглухо задёрну…

Под звёздным небом постою.

Пусть омывает светом горним

любовь замёрзшую мою.

***

Мне снилось, что разгадан шифр,

с каким я дверь к тебе отверзну:

слова без букв, число без цифр —

и вход свободен в эту бездну.

Проснулась — всё его ищу,

ведь так к нему была близка я…

А я тебя не отпущу!

Да, я тебя не отпускаю!

Подумала, что если вскрыть

мозги и сердце чем-то острым —

фонтаном бы метнулся вскрик,

ночные вылетели б монстры.

Жизнь со свету меня сживёт…

Как мне её тебе отдать бы?

А рана к свадьбе заживёт.

У нас же не было той свадьбы.

Стою у берега реки,

где небо манной осыпало…

Но нет единственной руки,

той, на которой засыпала.

Она зарыта в ров земной,

и на неё навален щебень.

Но я прорвусь к тебе весной

сквозь неразборчивую темень.

И будут улыбаться мне

цветы на земляной подушке,

когда тебе в той тишине

шепну я что-нибудь на ушко,

и грабли будут драить дол,

чтоб слой меж нами стал бы тоньше,

репьи цепляться за подол,

чтоб побыла с тобой подольше.

Плетусь у жизни на хвосте.

Кручу мистическое блюдце…

Я поняла, что ты везде.

И нужно только оглянуться.

***

Читаю книгу на балконе,

иль на диване, иль в вагоне,

глаза смыкая от натуг,

и книга вдруг перерастает

в листву каштана, в птичью стаю,

в колёс далёкий перестук…

Читаю я не только строки,

заложенные там уроки,

а словно жизнь вокруг и вне.

Страницы шелестят повсюду —

в дожде и в звяканье посуды,

в шагов ушедших тишине…

Читаю, грежу и мечтаю,

себя из горя вычитаю

и улетаю в никудаль.

О жизнь, от вечности до мига,

ты непрочитанная книга,

и дочитать себя не дай…

***

Дождик нервно барабанит пальцами,

словно знает что-нибудь такое,

что сказать торопится запальчиво,

от чего нам всем не знать покоя.

Дождик, барабань там поразборчивей!

Для тебя я отворяю окна.

Пусть тобой тетрадку всю испорчу я,

пусть от слёз твоих совсем промокну.

Поделись со мною тёмной истиной,

корневою тайною растений…

Я засну под влажный шёпот лиственный,

словно на плече любимой тени.

И закружит медленными вальсами,

будто кто-то звук слегка убавил,

будто ты меня ласкаешь пальцами,

теми, что недавно барабанил.

***

Жизнь проходит мимо и вне,

не задев кровоток.

Но это лучше, чем если по мне,

как паровой каток.

Я сама выбираю, что

в жизнь свою пропустить,

ибо в цирк этот шапито

душу мне не врастить.

Мир мой собственный тих и мал,

но по милу хорош.

Луч заката так нежно ал,

а луна словно брошь.

По касательной жизнь скользит

и навылет пройдёт.

Словно капля дождя висит

и вот-вот упадёт.

Я иду налегке, легка.

Тише, жизнь, не долдонь!

Прикоснись — но слегка, слегка,

как родная ладонь.

***

Я вижу всё потусторонним зреньем.

Пять лет мертва, а ты во мне живой.

Ищу тебя по разным измереньям.

Ты не оставил мне могильный свой.

Как ты давно уже со мною не был,

с тех пор как стал заоблачным жильцом.

Тянусь к тебе как тянущийся к небу

подсолнух с запрокинутым лицом.

Ну где ты, моя радость? Выдь из тучки,

скользни как лучик по моим губам.

Как наши книжки просятся на ручки…

они гробам отнюдь не по зубам.

Ты выбирал обложки и расцветки —

бордовый, чёрный, красный, голубой…

От звёзд на небе до вишнёвой ветки —

всё в мире улыбается тобой.

Стал лёгкой тенью, обликом растенья,

растаявшею птицей в вышине,

оставив мне разлуку и смятенье:

«Прощай, прощай, и помни обо мне!»

***

Прошлая жизнь далеко за плечами,

и ведёт меня Млечный путь.

Как тебе, холодно там ночами?

Некому облако подоткнуть.

Знаю, ты иногда приходишь, —

верно, думаешь, что я сплю.

Обнимаешь, милуешь, холишь,

а я не сплю, я тебя люблю.

То пружинка на кресле скрипнет,

то цветок шевельнёт листком, —

и в душе моей что-то всхлипнет,

и луна — словно в горле ком.

Выходя, говорю — куда я,

ты с портрета кивнёшь головой.

Для тебя я всегда молодая.

Для меня ты всегда живой.

***

Не попрошайничай у Бога —

таких уже там запредел.

Как сверху выглядит убого

ваш постный список добрых дел.

Но как бы ты ни отпирался —

до пояса нас создал Бог,

а ниже — Дьявол постарался

и лучше выдумать не мог.

Ведь поровну даны в дары нам

два глаза, две ноги-руки.

Душа и тело неразрывны

как берега одной реки.

И сколь себя под Ним не чистим —

грех всё равно неодолим.

О мир страстей и божьих истин,

ты неподсуден, неделим.

И не покажется тем мало,

кому себя не обмануть,

кто, слов отбросив одеяло,

в себя отважится взглянуть,

в души неведомые недра,

где ярославн и пенелоп

теснят Кармен, Сафо и Федра —

так что глаза ползут на лоб.

Уж кажется одна навек, но

к тебе я прибегу, любовь,

или верней сказать, прибегну,

когда отправлюсь на убой,

поняв и об одном жалея,

что грех — не меньше, чем убить —

недообнять, недолелеять

и, в гроб сходя, не долюбить.

***

Одухотворённейшее тело —

деревца, что тянется обнять, —

как оно махало и летело…

Это танец, что нам не понять.

Где такие есть ещё балеты?

Жесты, мизансцены как в кино.

Листья с неба — будто бы билеты

в край, где ждут любимые давно.

Лес деревьев для меня как Мекка.

Кажется, что мы одних кровей.

Хочется обнять как человека

и зарыться в волосы ветвей.

Эта тяга в нас жива издревле —

если нет любимых рук и глаз —

обнимать прохожие деревья,

чем-то так похожие на нас.

***

Не знаю, как назвать мне то,

что по тебе болит и плачет.

Как ни назвать — не то, не то,

оно себя от слова прячет.

Сквозь дымку инобытия

в сосуде теплится стеклянно…

Оно как улица твоя,

по самой сути безымянно.

А и не надо называть,

и говорить о нём не стоит,

а лишь ту дымку целовать

и зубы стискивать как стоик.

Чтоб ты не распознал тот знак,

что шлёт вселенная, малюя.

Чтоб ты по голосу никак

не догадался, как люблю я.

Живи и радуйся. Гуляй,

купайся в нежности как в ванне.

Не называй. Не приземляй.

Оно как стих мой без названья.

***

Ты такой, как хочется душе,

но не в жизни, а когда я сплю лишь.

Ты ещё, а я давно уже.

Я тебя люблю, а ты не любишь.

Сорок бед и ни один ответ…

Радости приходят мне из сна лишь.

Но опять варю тебе обед.

Я тебя люблю, а ты как знаешь.

Сердце, ты не будешь таковым,

если всё завяжешь и закончишь.

Жизнь проста без всяких закавык —

я тебя люблю, а ты как хочешь.

***

В конце обязательно каждый прощён,

всё хорошо, легко…

Если плохо — значит, ещё

до конца далеко.

Мы всё ждём свои чёрные дни

и худого конца.

И откладываем на них

улыбки свои с лица.

А надо просто знать, что в конце

всё всегда хорошо.

Не меняется жизнь в лице,

что бы ни произошло.

Слёзы свои сотри со щёк —

в конце идут под венец.

А если плохо — значит ещё

далеко не конец.

***

До жизни мы — всё и всегда.

При жизни — лишь чуть и теперь.

А после уйдём в никуда

в раскрытую наглухо дверь.

Как раньше жила без тебя?

Но ты был незримо со мной.

Теперь и с тобою, дитя,

мне быть всё равно что одной.

Настолько сильна эта связь,

что всё ей обречено,

и ты во мне был отродясь,

в любовь мою всё включено.

Я спутана нитью веков

и ветром в моих волосах,

и кружевом от облаков,

и ветками в наших лесах.

И так я тобою полна,

что сам ты не нужен почти.

Прильнёт и отхлынет волна…

Прочти это всё и прости.

Ты солнечный зайчик в окне

иль тень, ускользнувшая прочь?

Ты жизнь, что осталась на дне,

иль вечная звёздная ночь?

Поймавшая солнце вода —

и мертвенный холод планет…

На каждое — радугой — «да» —

закрытое тучами «нет».

***

Сижу на брёвнышке, смотрю на муравейник –

как он далёк от неба, звёзд и птиц.

Он мне напоминает человейник —

вот так же копошатся в поте лиц.

Кто веточку, кто листик, кто травинку –

бегут по кругу, обгоняя смерть.

И некогда обнять свою кровинку,

и некогда на звёзды посмотреть.

Желанье поплясать в себе стреножа,

живут они под знаком трудодня.

И я тащу свой крест, поклажу, ношу…

А кто-то сверху смотрит на меня.

***

День старится к ночи, он жил на износ,

очки фонарей нацепляет на нос,

чтоб лучше увидеть прохожих.

Он очень устал и лицом потемнел

от мысли, что столько всего не успел,

и уж не успеет, похоже…

Цветы и деревья под вечер не те —

их ночь растворяет потом в темноте,

как время любимые лица.

Но я научилась глядеть сверх голов —

приманивать радость на удочки слов,

чтоб сердцу не дать запылиться.

День умер, оставив нам песни и сны.

И юность уходит до новой весны,

на круги своя возвращаясь.

Мы были когда-то с тобою на мы,

и я выкликаю твой образ из тьмы,

навеки с тобой не прощаясь.

***

Не надо мне — карету-мне-карету,

а дайте жить единственному бреду,

всему, что есть во мне, а не вовне.

Мне зеркало — пречистый лист бумаги,

куда могу глядеться без отваги,

душа живёт, когда она в огне.

Покой и воля — счастию замена,

ушла за Ладой следом Мельпомена,

оставив незапахнутою дверь.

И вот стою на сквозняке вселенной

как под мечом дамокловым — селеной,

под светом нескончаемых потерь.

У строчек не бывает обесточек.

Восходит в сердце аленький цветочек,

весною, летом, осенью, зимой,

слезами счастья щедро поливаем,

он никогда во мне незасыхаем,

поскольку знает, что навеки мой.

Мне опахалом над балконом ветки,

под ним цветы весёленькой расцветки

и птицы назначают рандеву.

Раскрытая страница на коленях…

Объятая задумчивою ленью,

тиха как тень, я всё-таки живу.

Казавшийся крюком когда-то месяц

сейчас в окно заглядывает, весел,

раздвинув рот в улыбке до ушей.

И небо цвета радости и горя

опять со мною побеждает в споре

и всё даёт, что надобно душе.