Галина Калинкина — автор рассказов, повестей и двух изданных романов. Пишет эссе, критические статьи, берет интервью у интересных людей. Родилась и живет в Москве. Впервые я познакомилась с ее творчеством лет 8 назад, и это была не проза, а поэма, которая меня тогда поразила. С тех пор автор, на тот момент дебютант, добилась значительных успехов, опубликовав множество своих работ и став членом жюри и лауреатом престижных международных литературных конкурсов.
Главные персонажи романа «Голое поле» (их несколько) со всеми своими заботами, похождениями и личными драмами помещены в конкретный исторический период, исключительно интересный и хорошо изученный автором — Российская Империя от кануна Первой Мировой войны до примерного окончания Гражданской. То есть перипетии сюжета обусловлены главным образом крутыми историческими поворотами, в которые попадают под раздачу благополучные и абсолютно аполитичные городские обыватели. Войны они не ожидают (а кто ожидает?), в общественно-политическом движении, в отличие от либеральной интеллигенции, даже косвенного участия не принимают. А если что-то трагичное и брезжит в начале романа, то исключительно в форме мистических видений и чисто интуитивных предчувствий. Дело даже не в том, что «закат империи» — это время декаданса и моды на мистику, а в отстранении автора во времени, в нашем знании, что будет потом и во что это выльется.
Главные герои романа — троица молодых друзей-однокурсников московской Школы десятников. Родион Тулубьев — выходец из мелких обедневших дворян. Филипп Удов — из мещанской среды. Валентин Петров — сын крымского винодела. (Школа десятников — это такое техническое училище для взрослых, где готовили начальников строительства разных некрупных объектов и давали множество специальных знаний, близких к инженерным).
Еще один главный персонаж романа — доктор Арсений Вепринцев, заведующий Дома Трезвости — своего рода психиатрической лечебницы, пациенты которой, так называемые делирики, проходят лечение душевных болезней, связанных с злоупотреблением алкоголя. Старый доктор — единственный, кстати, из главных героев, кто предается время от времени грустным мыслям и рефлексии о проблемах общества — по натуре идеалист. Он верит, что излечить человека от зла, сидящего в нем, можно просвещением, несложной трудотерапией, приносящей пользу, и творчеством. Всякие «новые Чернышевские» его интуитивно пугают. Больница интересна тем, что она открытая, без решеток на окнах, несмотря на имеющиеся случаи отдельных вспышек агрессии у пациентов, и расположена в одном здании с квартирой доктора. Много позже, на фоне переломных событий в стране, его дочь сделает вывод, что «чужие более нездоровы, чем обитатели Дома трезвости». Ведь предупреждали на съезде Ассоциации русских врачей «о нарастании общего социального психоза в стране».
Дочь доктора Вепринцева — молодая девушка Женя, занятая помощью отцу в лечебнице. Это обаятельный персонаж, по-женски психологически понятный с ее ошибками и разочарованием, приведшими к пониманию себя, а также человека, достойного ее любви. Она дорожит своим житейским укладом и считает его неизменным. Критерием стабильности жизни выступают, например, ложечки в столовых приборах — Женечкин пунктик. Непременно должны быть отдельные ложечки: для бульона, для разных соусов и десертов, для того и сего. И когда уже в город приходит разруха, и кастелянша сносит ложечки на продажу, чтобы выручить деньги на хлеб, Женя огорчается не на шутку. Как это — одна ложка для всего? Она еще не знает, что это только начало, а испытания впереди. К счастью, для выживания она обладает и решительным характером, и полезными навыками: прекрасно шьет и вообще рукодельница, да и в медицине есть опыт.
В книге люди проживают несколько жизней: «от обывательской и мирной… до эпохи конца разброда, в которой все разом сделались жителями нового времени». И наши герои тоскуют по старой хорошей жизни, где не было страха, где можно было заниматься своей профессией, проводить время либо в популярном трактире «У Мартьяныча», либо в аэроклубе, обсуждать новшества технического прогресса или недавний Рождественский бал… Они оплакивают разрушенный Дом и прежние, гуманные ценности, и за этим слышится авторский голос. Недавно у одного умного человека я прочитала, что на любое событие надо смотреть с трех сторон. Здесь писатель придерживается только одной стороны и свои чувства отожествляет с личными ощущениями главных героев. Кто-то идет отвоевывать старый порядок с Белой армией и, проиграв, эмигрирует из страны, а кто-то смиряется и уходит в эмиграцию внутреннюю. Но и на чужбине, в окрестностях греко-турецкого города Галлиполи, офицеры-изгнанники, обустраивая жизнь в голом поле, тоскуют по родине: «Не видать больше обедов из семи блюд с тремя подачами. Довольствуйся, беженец, заграничной подачкой, молись новому небу, старого для тебя нету.»
У автора есть несомненный талант описывать время, пространство и вещи. Замечательно, с какой точностью вписана в повествование топография старой Москвы; как показана природа далеких от столицы ландшафтов с их дыханием; как достоверно описаны события и реальные персонажи в романе — с фактами, сверенными по документам, газетным статьям тех лет и другим историческим источникам. Мир заполнен не только людьми, но множеством предметов, названия которых уже забылись и выведены в примечания. Но они настолько вещественны, что их хочется потрогать, как и ощутить запах пыльного чулана, запах детства.
А малоизвестный эпизод стояния русской армии в лагере у Галлиполи (в Голом Поле) после отплытия из России рассказан с такими интересными документальными и художественными подробностями, что представляет собой отдельную литературную ценность.
Вместе с тем мне не хватило в романе психологической глубины: герои помещены в исторические вихри, но сами они почти не меняются. То есть они, конечно, взрослеют, их характер становится более определенным, но это лишь логическое продолжение того впечатления, который складывается о каждом вначале. Ни один из главных персонажей не заставляет взглянуть на себя по-новому в результате всех перетрясок. Пожалуй, только Валечка Петров подвержен каким-то сомнениям и внутреннему переосмыслению. И еще вызывает удивление поступок в конце романа одного из бывших приятелей (плута и нарцисса, а главное — трусоватого малого): такие поступки способны осуществлять только асы и отчаянно смелые люди. А он ну совсем не ас.
Если вновь обратиться к особенностям романа, то я хочу заострить внимание вот на чем. Как уже было упомянуто, один из методов, используемый автором, это отстранение во времени, позволяющее дать картинки надвигающейся катастрофы главным образом через мистические видения секретаря князей Юсуповых Дормидонта-Мистика (отдельная линия в повествовании). Но еще я увидела метод «остранения», от слова «странный» (по-английски estrangement) — термин, предложенный в 1917 году футуристом В. Шкловским. Кратко, это такой прием, когда вещь кажется читателю странной, а ощущение вещи дано «как видение, а не как узнавание». Явление предстает перед взором как абстракция безо всякого исторического контекста и логической связи и кажется то ли символом, то ли предзнаменованием, то ли мифом.
Вот один из примеров.
Родион Тульбьев, еще в довоенной жизни трясясь в кибитке по жаркой прикаспийской степи, видит странного вида птицу над головой: «Птица снижается, опасаться вроде бы не за кого, а даже и человеку тягостно от хищного вида эдакого архозавра и от тени огромных крыл, бегущей за кибиткой и словно накрывающей землю… лопатки передергивает холодной судорогой.» Шестью годами позже, Родион, уже в качестве офицера отступающего Добровольческого корпуса, скачет верхом по безлюдной степи и вдруг видит, что в небе откуда ни возьмись возник аэроплан, резко снижавшийся по направлению к всаднику. «Куда бы всадник ни разворачивался, назойливо жужжащая деревянная муха настигала его». Здесь невольно вспоминается хищная огромная птица устрашающего вида, зависшая над головой Тулубьева в той давней поездке по степи. Жужжащая огромная муха или птица, охотящаяся за движущейся мишенью. На что похож этот образ, ничего он вам не напоминает? Мне видится дрон, современный беспилотник, бесчувственная летательная машина, преследующая живой объект на земле, от которой невозможно спрятаться.
Как невозможно в процессе чтения отрешиться от мысли, что хронологически выстроенное, последовательное повествование — это дорога, которая идет в другие века и другие войны.
