Пролог, или Краткая справка
Энгельс Фридрих (28.11.1820, Бармен — 5.8.1895, Лондон) — один из основоположников марксизма, вождь и учитель международного пролетариата, друг и соратник К. Маркса.
Большая советская энциклопедия
Митрошка (фамилия отсутствует, год и место рождения владельцам неизвестны) — собака метис, помесь жесткошёрстного фокстерьера и дворняжки. По внешнему виду больше похож на фокстерьера. Кобель. Рост в холке не более 39 см. Вес — около 9 кг. Окрас белый с чёрными пятнами по бокам. Уши короткие, висячие. Хвост толстый, не купирован. На задних конечностях присутствуют прибылые пальцы, по виду напоминающие шпоры бойцового петуха. Прибился к стае хозяйских собак во время их выгула в районе посёлка Пески, Московской области. Возраст по зубам — около трёх-четырёх лет. Характер — задиристый. Нрав — трусливый и подлый.
Изложенные в новелле события происходят в дачном кооперативе «Советский художник» в посёлке Пески, Московская область, на дачном участке заслуженного художника РСФСР, скульптора-монументалиста Иосифа Ивановича Козловского. Домашнее прозвище — Юсик.
Основные работы И. И. Козловского: памятники М. В. Ломоносову в Москве — у старого здания МГУ на Моховой улице, что рядом с Манежем (1957), и в селе Ломоносово (1958), Фридриху Энгельсу в Москве (1976), А. С. Серафимовичу в г. Серафимович (1988), Александру Невскому в Пскове (1993) и многие другие.
Таким печальным своего друга Юсика я ещё не видел. По моему мнению, причин для этого у него не должно было быть. Ведь только три года тому назад мастер выиграл сразу два конкурса, на которых представленные им макеты будущих монументальных памятников авторитетнейшая комиссия Советского Союза признала самыми лучшими из всех рассматриваемых. А как их не признать лучшими, если они действительно в руках мастера получились, как всегда, высокохудожественными. И ничуть не уступали ранее созданному им монументальному бронзовому памятнику Михаилу Ломоносову, установленному около старого здания Московского государственного университета. Надо сказать, что моему другу так удалось запечатлеть великого русского учёного, поэта и гуманиста, что, если внимательно вглядеться в его одухотворённое лицо, то в нём можно увидеть всю величественность всего Российского государства…
Так вот, один из будущих монументальных памятников посвящался памяти Ледового побоища 1242 года. Его предстояло возвести на горе Соколиха в Пскове. Рабочая модель именовалась «Ледовое побоище» — тридцатиметровый гипсовый памятник уже стоял на дачном участке недалеко от мастерской. От взгляда на эту грандиозную композицию — сидящий на коне князь Александр Невский, окружённый воинской дружиной, — у меня просто дух захватывало. Через неделю макет должны были демонтировать и по частям отправить на завод для формовки с последующей отливкой из бронзы. Трудолюбивый мастер не только уложился в срок, но и шёл с опережением графика.
В другом монументальном памятнике Юсика Козловского представал вождь мирового пролетариата Фридрих Энгельс. По замыслу ЦК КПСС его должны были установить в самом центре Москвы, в начале Гоголевского бульвара, как раз напротив станции метро «Кропоткинская». И если открытие памятника Александру Невскому планировалось согласно срокам — через три года (результаты конкурса были объявлены в 1970-х, однако место размещения памятника утвердили только в 1981 г., и вопреки всем планам строительство завершилось лишь в 1993 г. —Примеч. ред.), то сроки установки памятника Энгельсу оказались намного короче утверждённых. ЦК КПСС их сократил без всякого согласования с автором. Поэтому отдел культуры самого важного руководящего органа страны безжалостно торопил мастера с окончанием работы.
На днях Юсика посетил один из авторитетных и талантливых скульпторов страны — Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии Лев Кербель. Он приехал в посёлок Пески, преодолев сто с лишним километров не только для того, чтобы навестить своего друга и заодно подышать свежим воздухом в окрестностях старинного подмосковного города Коломны. Цель маститого скульптора заключалась ещё и в том, чтобы посмотреть, как продвигается работа над памятником Энгельсу — соратнику Карла Маркса. Ведь Лев Кербель являлся автором памятника Карлу Марксу, установленного в Москве в сквере у Большого театра в 1961 году. Скульптор пережил все трудности, связанные с работой над столь значимой политической фигурой и имел в этом деле солидный опыт, которым желал поделиться с товарищем и коллегой. Все, кто видел монумент Марксу, высеченный из серой гранитной глыбы, наверняка заметили, что на левом его пилоне начертано — «И имя его и дело переживут века! Энгельс». Одним словом, по убеждению Льва Кербеля, Энгельс и Маркс — гиганты по борьбе за счастье мирового пролетариата должны были и в памятниках оставаться столпами-теоретиками на все века. А кроме того, ярко отражать крепость духа и концентрацию огромной человеческой энергии, направленной гениями того времени на организацию и сплочение рабочего движения на всём земном шаре.
Так вот Энгельс, выполненный из пластилина в полном масштабе и в общих чертах, Льву Кербелю понравился, как по композиции, так и по мастерству исполнения. По его мнению, оставалось лишь доработать отдельные детали фигуры и отразить их в более утончённом виде, чтобы потом — при формовке и отливке памятника в бронзе — не потерялись как мелкие анатомические черты, так и глубоко интеллектуальное выражение лица в целом. Как известно, именно такая тонкая, можно сказать, ювелирная работа требует от художника особого внимания и огромного напряжения. И самое главное, пожирает уйму времени. А его-то как раз ЦК КПСС наполовину урезало, приурочив открытие памятника к очередной партийной дате. Сроки отправки модели памятника на завод цветного литья в подмосковном городе Мытищи поджимали, а работа неожиданно застопорилась. Смириться с возникшими трудностями в работе своего друга я не мог.
Буквально на следующий день, когда мы ранним утром запрягли любимца Козловских — коня Яшку в телегу, чтобы направиться в поле косить для него траву, я поинтересовался у Юсика о причине его печали.
— Как же мне не печалиться, когда время неумолимо летит, а работа над «Энгельсом» остановилась. Кисти рук не сделаны, да и по всей фигуре недоделок много… Натурщик, прикреплённый ко мне по данной работе, оказался человеком запойным. Пьёт мерзавец уже вторую неделю, поэтому не приезжает. Что делать — ума не приложу, — с грустью в голосе ответил мастер.
— Так вот в чём загвоздка. Я-то думал, проблема заключена в чём-то более серьёзном, — протянул я немного разочарованно.
И, особо не задумываясь, предложил Юсику попробовать использовать меня в роли натурщика. На что тот, просветлев, ответил:
— Я, дорогой друг, с большой охотой приму твоё предложение. У тебя красивые руки, особенно пальцы. По фотографиям, Энгельс имел точно такие же. К тому же фигура и рост у тебя подходящий. Энгельс был тоже спортивного телосложения и любил верховую езду. Но позирование это для тебя слишком тяжёлая работа. В шерстяном фраке Энгельса тебе потребуется неподвижно стоять несколько часов подряд, правда с кратковременным отдыхом. Без привычки, боюсь, мой друг, ты не выдержишь… Спина, да и всё тело быстро немеют и затекают…
— Подумаешь, какое трудное дело — стоять неподвижно, сложив руки на груди, как на той самой фотографии Энгельса. Мне легче стоять неподвижно, чем подвижно, в поте лица, оперировать в чистом поле стельных коров с неправильным положением плода, — шутливо ответил я мастеру, стараясь склонить его на свою сторону.
Однако Юсик без колебаний сразу принял мою помощь. Он так ей обрадовался, что в то утро коса в его руках летала, словно невесомая. И буквально за час мы с ним накосили целый воз травы, на что у нас обычно уходило гораздо больше времени.
И вот, облачившись во фрак Энгельса, переданный скульптору на время работы Музеем марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, я стою на небольшой деревянной площадке, размером примерно метр на метр, приняв позу, точно повторяющую отображённую на старинной фотографии Энгельса. Надо отметить, что чёрный фрак Энгельса мне оказался в самую пору. Сидел словно влитой. Нигде не жал, не тянул и не сковывал мои движения. Одним словом, в одежде гения мирового пролетариата я чувствовал себя достаточно комфортно.
А Юсик, периодически бросая на меня взгляд, а при необходимости, корректируя моё положение в пространстве, словно хирург, ловко работая инструментом, что называется, с головой, погрузился в творческую работу. По его расчёту, теперь-то он должен был уложиться в отведённые ему сроки.
Часа через два от начала работы мы устроили небольшой перерыв. Юсик поинтересовался у меня, не устал ли я от стояния в однообразной позе. На что я честно ему признался в небольшой усталости, но после короткого отдыха выразил желание продолжить позирование. Мне хотелось помочь другу скорее наверстать упущенное время и вырваться вперёд, потому что, со слов опытного Льва Кербеля, мастера могут поджидать на литейном заводе в Мытищах и другие непредвиденные проблемы-сюрпризы, на решение которых может уйти не один день. Ещё через полтора часа стояния мои ноги от непривычки начали действительно гудеть. Но и мастер, уже не молодой человек, тоже порядком подустал. Он осторожно спустился с высокой металлической конструкции лесов, окружавших фигуру Энгельса, подождал меня, пока я снимал казённую одежду и переодевался во всё своё, и мы отправились обедать. На сегодняшний день намеченный план по работе над «Энгельсом» мы выполнили.
Если после обеда Юсик отправился на отдых, то мне предстояло ещё провести нашим собакам внеплановую вакцинацию против бешенства. Накануне мне стало известно, что в районе города Коломны ветеринарной службой зафиксировано несколько случаев бешенства — два у бродячих собак, один у охотничьей собаки и ещё один у домашней кошки. Во всех случаях виновницами заражения оказались дикие рыжие лисицы, больные бешенством. В семидесятые годы их мало отстреливали, и как следствие, увеличение численности их популяции привело к вспышке бешенства. В рязанских лесах больным зверушкам стало «скучно», их потянуло на подвиги. Вот они и направились к людям. Такое необычное, на первый взгляд кажущееся компанейское поведение, характерно только для бешеных лис. И конечно, кого они встретили первыми, так это домашних животных… Так и началась цепь заражений особо опасной инфекцией для человека. А так как дачный кооператив «Советский художник» располагался в лесу, то вероятность того, что больные лисы запросто могут проникнуть к нам на участок, который в отдельных местах и забора-то не имел, и заразить наших собак, была достаточной. Тем более рисковать здоровьем близких мне людей, включая детей, я не мог. Выход напросился сам собой — срочно провести собакам так называемую в эпизоотологии вынужденную профилактическую вакцинацию.
Прокипятив шприцы и иглы, можно было приступать к вакцинации. Роксана, супруга Юсика, вызвалась мне помогать. Её помощь заключалась в несложном действии — подвести ко мне собаку и удерживать её, пока я делаю инъекцию. Всего пять домашних особей, да плюс недавно прибившийся к ним Митрошка. Итого, шесть собак. Если по минуте на каждую, то получается совсем немного — шесть минут. Если учесть время на уговоры Тролля и Ирбиса, то потребуется не более десяти минут. Однако при подсчёте времени я совершено забыл ещё об одном своем пациенте — коне Яшке. Лошадь же, вполне вероятно, тоже может подвергнуться нападению бешеного животного. К тому же загон не огорожен мелкоячеистой металлической сеткой. А если и был бы огорожен, то всё равно оставалась вероятность его заражения от нападения бешеной собаки или лисы во время наших ежедневных прогулок по лесу. Но с лошадью намного проще, чем с собакой. Во-первых, не укусит, а во-вторых, не почувствует даже укола, который будет для неё схож с ужаливанием слепня. Значит, противиться вакцинации не станет.
— Вот и начнём с Яшки, — решили мы с Роксаной.
Умный Яшка подтвердил наше предположение. После инъекции он только потряс гривой, да пошевелил мягкими губами в ожидании заслуженного лакомства. Кусок чёрного хлеба и сахар он принял как заслуженную награду за отличное поведение.
Наши собаки Ирбис, Тролль, Ток, Бианка и Даня смиренно сидели на веранде в ожидании процедуры. Конечно, предстоящие уколы у них никакой радости не вызывали, но и паники тоже… А вот с приблудным Митрошкой всё оказалось намного сложнее. Не успели мы о нём подумать, как его и след простыл. На участке в один гектар попробуй отыщи маленького пронырливого пёсика, который наверняка затаился где-нибудь в кустах или высокой траве. Но если нам самим отыскать труса оказалось не под силу, то для наших собак — пустячным делом. Стоило лишь Роксане произнести: «Где Митрошка!» — как вся стая с лаем бросилась к самому большому стогу сена, заготовленному на зиму для Яшки. Ещё не успели собаки к нему приблизиться, как мы заметили Митрошкину трусливую голову, а потом и его самого, выбирающегося из-под сена.
— Ну вот, Митрошка, поиграли в прятки и хватит, — проворчал я с надеждой, что сейчас пристегну поводок к его ошейнику, специально для него купленных в охотничьем магазине, и спокойно поведу его на процедуру…
Но не тут-то было. Как только Митрошка стряхнул с себя сено, он во всю прыть рванул в сторону Яшкиной конюшни. Собаки с рёвом устремились за ним. Однако Митрошка оказался намного проворнее их и достиг лошадиного загона первым. Но что это? Я не верил своим глазам…
Митрошка, встретив на своём пути Яшку, со всего лёта впился зубами ему в ногу. От неожиданной подлости и наглого коварства приблудной собаки конь дико заржал. А агрессор скрылся в его конюшне, словно у себя в доме.
Область путового сустава быстро заливалась кровью. Необходимо было оказать Яшке первую ветеринарную помощь. Обмыв рану с хозяйственным мылом, мы с Роксаной обнаружили глубокий след от зубов собаки. Так как укушенная рана считается инфицированной, способной в любой момент воспалиться с образованием гноя, то о её зашивании речь идти не могла. Лечение раны следовало проводить другим способом — обильно смазать её йодной настойкой и туго забинтовать. Мудрый Яшка позволял делать с собой всё что угодно, лишь бы рана скорее зажила… Он мужественно держал на весу раненую конечность и терпеливо ждал, когда я закончу накладывать стерильную повязку, после чего дам ему лакомство.
Когда лечение лошади было закончено, следовало вернуться к Митрошке. Из всех собак он единственный ни в какую не желал прививаться. Роксана, напуганная случившимся происшествием, высказала предположение о том, что агрессия собаки может являться начальной стадией бешенства. Мне пришлось ей пояснить, что если и так, то всё равно вакцинация собаке необходима. В этом случае она у нас, ветеринаров, также считается вынужденной мерой профилактики.
— Привьём подлеца и десять дней будем за ним день и ночь наблюдать…
— А если он убежит от нас? — встревожено поинтересовалась она.
— Строго следуя ветеринарной инструкции по борьбе с бешенством, посадим Митрошку на цепь. Всё это время он будет находиться перед нашими глазами. А при малейшем проявлении болезни отвезу его на ветеринарную станцию в Коломну, — успокоил я свою приятельницу.
Оставалось совсем немного — изловить Митрошку, привить его вакциной против бешенства и посадить на крепкую цепь. Но, как говорится в русской поговорке, легко сказать, но трудно сделать — так и оказалось в нашем случае. Как только собаки приблизились к Митрошке, он на них злобно зарычал, чего раньше себе не позволял. Я надеялся на то, что собака не проявит агрессии по отношению к своим друзьям-сородичам. Однако первого, кто слишком близко приблизился к нему — а это оказался Даня, — он крепко тяпнул. Опять кровь и оказание первой помощи. Это уже переполнило чашу моего терпения… Надев толстые кожаные перчатки и произнеся грозным голосом команду «Фу!», я отважно ринулся на собаку. Неожиданно для всех и в первую очередь для меня Митрошка, загнанный в угол конюшни, мне сдался без боя.
Но одно дело пленить агрессивного мерзавца и кусачего подлеца, а совершенно другое — сделать ему прививку. И чтобы он не укусил во время процедуры ни меня, ни Роксану, я набросил ему на челюсти прочную верёвочную петлю и крепко её затянул. Причём успел сделать это вовремя, так как у Митрошки начался приступ необузданного буйства. Его дикие глаза бешено сверкали. Несмотря на то что импровизированный намордник крепко сжимал челюсти разъярённого фокстерьера, он всё равно не желал успокаиваться. Не имея возможности страшно щёлкать зубами, он ими противно скрипел и грозно рычал. После дикого бенгальского тигрёнка, которого мне однажды пришлось лечить в цирке, с подобным необузданным пациентом — собакой — в своей ветеринарной практике я встречался впервые. Однако, как Митрошка не сопротивлялся, положенную порцию вакцины от бешенства он получил. Надо отметить, что наш агрессор оказался большим трусом. Не успела тоненькая иголка войти в его напряжённое тело, как Митрошка, словно поросёнок, заверещал, будто его живого резали. Вдобавок ко всему он жидко обгадился.
Баню засранцу устроили в саду. Одев на этот раз резиновые перчатки, с хозяйственным мылом и тёплой водой мы обмыли ему задницу, ноги и хвост. На радость нам этой гигиенической процедуре Митрошка не сопротивлялся. Только дрожал мелкой дрожью да вращал вытаращенными от испуга глазами. Подобное поведение собаки объяснялось только лишь одним — его тяжёлым детством и долгой бездомной жизнью. Мрачное пролетарское прошлое Митрошки давало о себе знать во всём…
«А может быть, пёс действительно находится в инкубационном периоде болезни и бешенство начало у него проявляться, сделав психику такой неустойчивой и склонной к агрессии», — подумалось мне. Иначе, каким же надо быть подлым, чтобы кусать ни в чём не повинных животных — коня Яшку, который его катал в телеге, собаку Даню, с которым он сытно ел, правда, не из одной миски, но всё равно в одном помещении кухни.
Вот так незаметно в суете для собак подошло время ужина. Поменяв брезентовый поводок на стальную цепочку, мы развязали Митрошке челюсти. Полная миска мясной еды, по-видимому, отвлекла собаку от агрессивных мыслей, и он, не обращая на нас никакого внимания, под нашими взорами принялся её быстро поглощать… А когда корм оказался съеденным, Митрошка подошёл к миске с водой и жадно её вылакал, ни разу не поперхнувшись. По этим важным признакам, можно было уже уверенно говорить о том, что бешенства у Митрошки нет. Но тем не менее мой десятидневный надзор над ним не снимался.
*
Следующий день выдался тёплым и солнечным. На голубом небе не было ни облачка. Дождя не ожидалось. Юсик решил работать над памятником на свежем воздухе. Сказано — сделано. Одно нажатие кнопки, и электроприводы распахнули створки огромных железных ворот скульптурной мастерской. Затем мастер включил рубильник. Взревели мощные электромоторы, натягивая толстенные стальные тросы, которые стали медленно вытягивать по рельсам платформу с десятиметровым многотонным сооружением… И вот пластилиновая громада будущего памятника Фридриху Энгельсу, освещённая лучами утреннего солнца, во всю красу продемонстрировала всё великолепие нелёгкого труда моего друга. Теперь дело оставалось только за мной.
Облачившись во фрак Фридриха Энгельса, я вовремя вспомнил о Митрошке, за которым мне следовало неустанно наблюдать. Сходив в дом за подопечным, я решил оставить его подле себя, для чего цепь-поводок закрепил за скобу, приваренную к металлическому основанию деревянной подставки, на которой мне предстояло какое-то время неподвижно стоять, позируя мастеру.
Соседством со мной Митрошка остался недоволен. Он, по-видимому, надеялся на то, что будет мною отпущен на волю и сможет присоединиться к собакам, которые собирались отправиться на прогулку вместе с Яшкой. Но увы. За недостойное поведение с друзьями ему на десять дней пришлось поплатиться свободой. Фокс изо всех сил натягивал цепь, пытаясь с неё сорваться, однако все его попытки оказались тщетными. Стальная цепь не рвалась, а железная скоба могла спокойно выдержать даже рывок здоровенной кавказской овчарки.
Как только Яшка был запряжён в телегу и в окружении своры собак направился на прогулку, Митрошка сделал очередной рывок. Но опять безрезультатно. От постигшей неудачи он взвыл. Усы на морде встали торчком, шерсть на загривке вздыбилась, бородёнка затряслась, а глаза налились кровью. А толстый некупированный хвост оказался зажатым между задних конечностей, словно у трусливой собаки. Или как у пса, больного бешенством. Мне стало немного не по себе. Чтобы не допустить его агрессивного нападения на меня, мне пришлось, не меняя своей позы и оставаясь в неподвижном положении, грозным голосом дать ему команду:
— Митрошка, фу!
Как ни странно команда подействовала на собаку успокаивающе. Натяжение цепи сразу ослабло. Всё-таки не каждая собака отважится беспричинно напасть на ветеринарного врача, пусть даже он одет во фрак Энгельса, промелькнула у меня мысль. Не знаю почему, но мне внезапно стало жаль эту бывшую беспризорную собаку с типично совковым пролетарским мышлением, травмированной и деформированной психикой. Я выругал себя за то, что понапрасну подумал о его агрессивном настрое по отношению к моей персоне, от чего в моей голове непроизвольно стала проигрываться сложившаяся ситуация с этой собакой.
«Митрошка совсем не собирался на меня сейчас нападать. Оскала зубов-то не было. Что же касается вздыбленной шерсти, так это могло возникнуть у него от возбуждения, связанного с лишением полюбившегося ему моциона в обществе сородичей. К тому же бездомный взрослый кобель не привык к каким-либо ограничениям свободы, — рассуждал я, стараясь выгородить Митрошку, войдя в его положение. — Если бы не сложившаяся в районе неблагоприятная эпизоотическая обстановка по бешенству, то вполне вероятно, несмотря на покусы, которыми он ни за что ни про что наградил Яшку и Даню, мы не стали бы держать его на цепи. Рассудили бы просто — злобный, хитрый и подлый пёс таким вот безобразным образом пытался нагнать на нас страху, лишь бы мы не приставали к нему с уколами».
Ещё мне подумалось, что на пленённого кобеля следует воздействовать лаской, которая возможно исправит его плохое настроение. Делать-то мне всё равно сейчас нечего — только неподвижно стоять, и всё… А художника отвлекать при позировании разговорами на всякие злободневные темы не положено. Иначе ход его творческой мысли окажется нарушенным. Мастер будет вынужден выйти из погружения в ту эпоху, в которой он воочию видит перед собой вождя мирового пролетариата и скрупулёзно переводит его изображение в материал, подробно и со всеми мельчайшими чертами…
— Митрошка хороший! Митрошка хороший! — произнёс я спокойным ровным голосом без элементов заискивания.
Услышав своё имя и уловив поощрительную интонацию, Митрошка встрепенулся. Его толстый некупированный хвост на этот раз заходил из стороны в сторону, показывая удовольствие. Такое обращение ему явно нравилось. На полусогнутых ногах он приблизился ко мне. Усевшись напротив, своими карими, уже не злыми глазами уставился сначала на меня, затем на фрак Энгельса. Ещё через минуту немигающий взгляд перевёл на пластилиновую армаду вождя мирового пролетариата. Итак несколько раз подряд. Казалось он хотел излить свою душу, но не знал, как и с чего начать. Мне ничего не оставалось делать, как помочь четвероногому. Вот так у нас с Митрошкой непроизвольно возникла иносказательная беседа, которую он решил провести, как я понял, не со мной — ветеринарным врачом, а с образом великого теоретика мирового рабочего движения — Энгельсом. Причём в форме диалога. Но так как я не всё ему высказал, что хотел, то мне следовало вначале завершить начатое:
— Митрошка, ты больше не будешь подло кусать своих друзей? — спросил я его.
В ответ он, едва открывая рот, что-то промямлил невнятное. Вроде того, что, мол, они сами виноваты. И далее, немного осмелев, пояснил:
— Яшка, словно высокая гора, преградив мне дорогу к отступлению, за кусок сахара и ломоть ржаного хлеба решил выслужиться перед вами, а Даня — этот красавец-медалист в следующий раз не будет воображалой и выскочкой… Слишком высокого мнения о себе. Подумаешь — чемпион породы… По моему, собачьему, понятию все они получили по заслугам.
— Митрошка, ты не прав. Свой страх перед уколами ты ловко хочешь прикрыть якобы неучтивым поведением ни в чём не виноватых перед тобой друзей. Смотри, если, не дай бог, у тебя подтвердится бешенство. Собаки с таким диагнозом, по ветеринарному Положению, лечению не подлежат. Твоей хозяйке я слукавил, говоря ей, что в случае подтверждения у тебя особо опасной инфекции, отвезу тебя живого в Коломну на ветеринарно-санитарную станцию. Этого я сделать при всём желании не смогу. У тебя разовьётся буйная форма болезни. Ты начнёшь зверски кусать всех подряд. Меня в первую очередь. Склонность к неадекватному агрессивному поведению у тебя уже имеется. Если бы у тебя проявилась тихая форма бешенства — это совсем другое дело. Тогда бы можно было бы попытаться своими силами доставить тебя живого к районным ветеринарам. А так придётся тебя гуманно усыпить. И поверь мне, никто сожалеть об этом не будет. Ни твои новые сердобольные владельцы, ни четвероногие друзья, с которыми ты так подло обошёлся. Что же касается меня, то обо мне речь вообще не идёт. Тебя я совсем не знаю. Если бы не этот случай с покусами, ты мне показался бы довольно милым и оригинальным созданием. Но вот твой подлый характер… Скольких я в своей практике встречал бездомных беспородных собак, которых люди приняли в семьи, никто так безобразно себя не вёл. Сплошное очарование, покладистость и доброта. Плюс собачья благодарность и преданность. А ты? Одумайся, Митрошка, пока не поздно. Если бешенство у тебя не подтвердится и останешься в живых, лучшей семьи тебе во всей Московской области не найти. Но если ты болен бешенством, мне, как ветеринару, ничего не останется делать, как только лишить тебя страшных страданий и мучительной смерти от судорог и тяжёлого удушья. Одним маленьким уколом успокою тебя один раз и навсегда. Причём всё произойдёт совсем безболезненно. Укола ты даже не почувствуешь.
От услышанного Митрошка сник, понуро уставившись на меня. Он понял и осознал трагизм своего положения. Его усы зашевелились, а жесткошёрстная бородёнка задвигалась в ритм движения нижний челюсти. И как мне почудилось, его речь стала достаточно внятной и понятной. Мне уже не приходилось напрягать свою фантазию и домысливать им сказанное. Так вот, пересохший от волнения рот Митрошки произнёс:
— Что, доктор, меня на семейном кладбище, под раскидистой сосной, где покоятся другие хозяйские собаки, разве не похоронят?
— Конечно же, нет. Согласно ветеринарной инструкции по борьбе с бешенством, головной мозг собаки подлежит исследованию на наличие особых специфических включений, которые называются тельцами Бабеша — Негри. Выглядят они, Митрошка, красиво — в виде ярких бабочек с распростёртыми крыльями. Но те животные, у которых обнаружат таких бабочек, несут людям, да и всем теплокровным, неминуемую смерть. Поэтому больным бешенством животным, по действующему закону, никаких кладбищ и захоронений — только кремация. Причём без выдачи владельцам урны с прахом. Так что, Митрошка, моли Бога, чтобы у тебя не проявилось бешенство, и вообще, мой тебе совет — измени своё хамское поведение. Встань на путь исправления. Будь добрым и благодарным к своим друзьям, которые приняли тебя в свою стаю. Ты стал среди них РАВНЫМ, не считая, конечно, вожака Тролля. Но это особый случай, продиктованный законом природы. Называется он иерархией, — ответил я.
Сказанное мною Митрошка молча принял к сведению. Только, на время задумавшись, как будто что-то вспоминая, он дважды повторил слово «равным», словно передразнивал меня. По его напряжённой морде чувствовалось, что пёс хотел что-то возразить мне, но, как я понял, вовремя остановился. Животным ведь с ветеринарами вообще спорить не положено. Однако молчание собаки длилось недолго. Митрошка был бы не Митрошкой, если бы с моими доводами он безропотно и безмолвно согласился.
Потрясывая коротенькой жёсткой бородёнкой он еле слышно ответил мне, несколько раз прорычав по ходу изложения своих мыслей:
— С ветеринаром спорить не стану… Понял — себе дороже… На вашей стороне всегда правда. Вы лечите не только животных, но и всё человечество. Но в отношении упомянутого «р-р-р-авенс-тва» я не согласен и прошу у тебя разрешения побеседовать и поспорить уже не с тобой — простым коновалом, а с возвышающимся над нами пластилиновым титаном — автором трудов «по общественному строю и социальному р-р-р-а-вен-с-т-ву».
Такого крутого виража в нашем разговоре с Митрошкой я не ожидал. Оказывается, Роксана недооценила приблудного бездомного пса, без паспорта, рода и племени. Приютила и обогрела собаку с нутром типичного пролетария-начётчика, по-видимому, не один день посещавшего партийный кружок в Подмосковье. Вот, оказывается, где кроются корни его ненависти к дружным благородным собакам, воспитанным в согласии и дружбе, лишённым чувства зависти, ревности и беспричинной злобы.
— Пожалуйста, Митрошка. Выговаривайся и спорь, сколько твоей пролетарской душе будет угодно. И правильно, что это будешь делать не со мной, как ты обмолвился — простым коновалом, ничего не смыслящим в этих вопросах, а с самим господином Фридрихом Энгельсом, точнее не с ним лично, а с его изваянием.
Тут Митрошка, скорчив на морде заискивающую гримасу, подобострастно повиливая хвостом, поинтересовался у меня, как ему следует обращаться к фигуре вождя мирового социалистического движения и всего пролетариата: панибратски — Фридрих или официально — Энгельс?
— Называй господина Фридриха Энгельса — Homo Энгельс. Слово Homo с латинского языка означает человек. Ты ведь, Митрошка, собака. Посему именно так тебе надлежит обращаться к человеку. И ещё хорошо запомни, что род твой собачий по латыни называется — Canis.
Вот так я стал невольным слушателем беседы беспородного Canis Митрошки и умнейшего человека своей эпохи Homo Энгельса, за что в итоге и поплатился. Но об этом позже…
Canis Митрошка: Скажи Homo Энгельс у тебя были братья и сёстры?
Homo Энгельс: Их у меня было восемь.
Canis Митрошка: И у меня было столько же. Вот совпадение, какое. А ты где и когда родился?
Homo Энгельс: Я родился двадцать восьмого ноября тысяча восемьсот двадцатого года в Бармене, Рейнской провинции Пруссии.
Canis Митрошка: А я родился в посёлке Пески Воскресенского района Московской области, но дата рождения мне неизвестна. Помню, что мать родила меня ночью. Скажи, Homo Энгельс, а кем являлись твои родители?
Homo Энгельс: Мой отец Фридрих Энгельс был текстильным фабрикантом. Умный, волевой и энергичный. Мать — Элизабет Энгельс, урождённая Ван Хаар, происходила из интеллигентной семьи. Она хорошо знала мировую литературу и искусство. Весёлая, обладающая тонким юмором, чуткая и заботливая, она любила меня больше всех остальных моих братьев и сестёр. Я её первенец.
Canis Митрошка: А мой отец проходимец из города Воскресенска. Беспризорный метис — жесткошёрстный фокстерьер, а мать простая дворняжка шести лет отроду. Мать меня не то что не любила — вообще посчитала не жильцом на белом свете. Если ты Homo Энгельс у своей мамаши был первенцем, то я родился самым последним. У нас, собак, последний плод называется поскрёбышем. Так вот, моя мамаша, посчитав меня скорым покойничком, даже облизывать не захотела. А о том, что надо перегрызть мне пуповину, вообще забыла. Старой сукой она была, но до кобелей оставалась большой охотницей. Не одна охота у неё без самцов не обходилась… Так вот, на моё счастье плодный пузырь сам лопнул ещё в утробе, но я рта не раскрывал… Сцепил плотно губы и десёнки беззубого рта и, почувствовав слабые схватки и потуги, скорее ринулся к выходу… Мелким плодом я оказался, поэтому в родовых путях надолго не задержался. Вот и живым остался. А если бы промедлил, то наверняка бы задохнулся, нахлебавшись околоплодной жидкости. А уж про материнскую любовь я лучше помолчу… Всегда мне доставался самый плохой сосок. Сосу, сосу, а молока в нём почти нет. Жалкие капли… Всегда оставался голодным… Пищал от голода, а матери хоть бы хны… Если же мне когда и удавалось взять самый нижний молочный сосок, то моя любимая мамаша, конечно же в кавычках, брала меня за шиворот и злобно отрывала от него. На моё место тут же кто-то из её любимчиков присасывался. Не любила она меня, и всё… И заметь, Homo Энгельс, никто из моих братьев и сестёр за меня не вступался. Все были только рады досыта нажраться за мой счёт. Вот так-то. Равным себя я не чувствовал…
От этого у меня, наверное, и нет доверия ни к кому из близких. Скорее всего, именно по этой причине характер у меня стал независимым и бесстрашным. Впрочем, как и у тебя, Homo Энгельс. Угроза хозяйского наказания меня совсем не страшит. Опасаюсь только коновалов, вроде этого, застывшего на постаменте в твоём фраке. Эти ветеринары уж очень больно уколы в задницу делают. А потом ещё, я слышал, и оскопить они нас могут, сославшись на благородную цель по сокращению численности нашей беспризорной популяции… А как кастрированным-то жить? Уже не кобель, а неизвестно что. Лучше уж сразу помереть…
Ты, Homo Энгельс, наверное, рабски не подчинялся и не повиновался своему отцу-фабриканту?
Homo Энгельс: Нет, не подчинялся.
Canis Митрошка: Я тоже никому, даже вожаку стаи Троллю не подчиняюсь. Стараюсь держаться независимо. Но он такой здоровый и сильный. Мечтает мне когда-нибудь глотку перегрызть…
Скажи, Homo Энгельс, это правда, что ты своей сестре Марии писал письма на родном немецком языке, чередуя с латинскими, древнегреческими, итальянскими, испанскими, португальскими, французскими и голландскими словами?
Homo Энгельс: Сущая правда.
Canis Митрошка: А я познал только язык кошек и людей. Если кошачий «мяу, мяу» у меня вызывает только ярость и ненависть к ним, то людской ненормативный — бальзам для души моей. Нецензурная брань ещё с детства мне стала родной. Но в этом интеллигентном доме ничего подобного не услышать. А мне временами бранного человеческого языка так не хватает, словно кислорода для дыхания.
Homo Энгельс: Каждому своё.
Canis Митрошка: Однажды зимой, когда я вёл свободный образ жизни, мне пришлось целую неделю укрываться от стужи в поселковом агитпункте. В нём по вечерам читали лекции по марксизму-ленинизму. Матершины никакой не было. Поэтому из докладов о тебе мне не всё удавалось разобрать, но кое-что всё-таки запомнилось. Как, например, живя в Бремене, ты много занимался спортом, хорошо фехтовал шпагой, скакал верхом на лошади, катался на коньках и плавал…
Я тоже раньше занимался спортом. На лошади и сейчас временами катаюсь. Правда не верхом, а в телеге. Боюсь упасть. Однажды мне пришлось даже и поплавать. Это когда меня, маленького щенка, юные садисты бросили с высокого железнодорожного моста в Москву-реку. Хотели живого утопить, пионеры эдакие… Плавать я не умел, но тут же научился. Наплавался в ледяной воде на всю оставшуюся жизнь. Теперь даже за большой кусок сырого мяса в воду не полезу… Скажи, Homo Энгельс, ты бывал в Англии?
Homo Энгельс: Да, некоторое время жил в Манчестере — колыбели текстильной промышленности. Жил среди рабочих, изучал их бедственное положение и работал над своей книгой «Положение рабочего класса в Англии».
Canis Митрошка: Мои предки по линии отца-подлеца жесткошёрстного фокстерьера тоже жили в Великобритании, в шахтёрском районе Уэльса. А ещё мои предки жили в графстве Чешир и Шропшир. Кто-то из моих прадедов, помнится мне, отхватил на выставке собак в Бирмингеме хороший многофунтовый приз. Правда, давно это было, году эдак в тысяча восемьсот семьдесят втором. Быть может, ты там присутствовал? Но вряд ли ты, конечно, запомнил моих предков. Тебя-то больше рабочий класс интересовал, чем мы — Canis.
Homo Энгельс:Иначе быть просто не могло. К тому же я собаками вообще не занимался. Все мои мысли и чаяния были посвящены другому. Разрабатывал проблему социалистической революции и стремился заглянуть далеко вперёд, чтобы в общих чертах наметить те задачи, которые встанут перед пролетарскими партиями после завоевания власти, когда социализм превратится в действительность.
Canis Митрошка:Ну, Homo Энгельс, ты махнул… Я, например, дальше своего мокрого холодного носа ничего не вижу, а ты заглядывал — «далеко вперёд»… А насчёт общих или главных черт это правильно. Но вот, если бы ты не поленился и описал в своих научных трудах все детали устроения жизни при социализме, причём самым конкретным и подробным образом, как хороший сценарист пишет сценарий для научно-популярного фильма, вот тогда бы окружающий меня народ в общей массе не бедствовал бы, с трудом сводя концы с концами.
В своей короткой собачьей жизни я не раз становился свидетелем, как слушатели этих самых партийных курсов по рублю сбрасывались на «Московскую» для согрева, а после «опрокинутого гранёного стакана» горевали, что до получки еле-еле дотягивают. Поговаривали, как только закончат они эти самые курсы и окончательно вступят в коммунистическую партию, то получат вожделенный партийный билет под названием «хлебная карточка». Благодаря ей они тогда смогут исправить свой семейный бюджет. И об этой партийной приманке для пролетариата ты почему-то единого слова не написал. А именно на неё герои твоих научных трудов косяком повалили в коммунистическую партию, как бездомные кошки на запах валерьянки.
Ты, Homo Энгельс, человек абсолютно честный, но твоей теорией воспользовались миллионы карьеристов, неучей и проходимцев. Поверь мне, через несколько десятков лет они станут могильщиками твоего учения. Так своим слушателям говорил шепотком один из приезжих московских докладчиков. Но у меня-то слух звериный. Потом мне стало известно, что его из лекторов выгнали. Хлебную карточку отобрали… Больным признали и в дурдом «Белые столбы» определили. Кто-то из слушателей, видимо, «стукнул» куда следует…
Но хочу тебе, Homo Энгельс, выразить признательность — за то, что в своей книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» ты хорошо написал про нас — собак.
Homo Энгельс: Про собак я ни одной строчки не написал. Я же тебе, Canis Митрошка, ясно сказал, что собаками я не интересовался. Не до вас мне было.
Canis Митрошка: Как же не писал. Ты, наверное, уже сам забыл, что творил. Лектор зачитывал выдержки из твоей книги. Особенно мне пришлось по нраву про то, как ты затронул сексуальную тему — о половых сношениях между родителями и детьми, братьями и сёстрами. И вообще, о неизбежности беспорядочных совокуплений в нашей собачей повседневной жизни. Это как раз про меня и мои бравые похождения…
Когда мне исполнилось восемь месяцев, то я повязал свою сестрёнку. По первой течке… Сама, сука, напросилась. Она такая симпатичная была. Вся гладенькая с коротенькой шёрсткой. А в год — мамашу-развратницу. Она каждую течку случалась, и всё с разными кобелями. Сплошной промискуитет. Когда же ни одного кобеля не оказалось рядом, она так и не смогла пересилить половую охоту и пристала ко мне, забыв про кровное родство. Можно сказать, изнасиловала родного сыночка. А по мне-то, всё равно, кого крыть. Кобель он есть кобель… Так что, Homo Энгельс, когда ты излагал о беспорядочных половых связях, как в воду глядел. Признайся, сам, небось, любил пошалить вдали от благоверной… Без неё-то долго пришлось пожить тебе на чужбине. А как без самки-то…
Homo Энгельс: Всё ясно, Canis Митрошка, каких «собак» ты на меня вешаешь. Действительно, в своём труде мне пришлось сослаться на неупорядоченные половые сношения того далёкого переходного периода — от животного мира к человеческому. Я писал о том, что ссылки донжуанов на беспорядочные связи у животных возвращают нас, людей, к тому пункту, от которого они должны были нас раз и навсегда увести. А на сугубо интимные вопросы вам, Canis Митрошка, отвечать не стану. Об этом история умалчивает, и пусть всё так и остаётся в глубокой тайне.
Canis Митрошка: Ладно, можешь не отвечать про свои левые похождения, но у последователей твоего учения это здорово получалось…
Так что половые сношения, начавшиеся у вас, людей, в самом древнем переходном периоде, у многих до сих пор продолжаются. Особенно у партийных самцов. Они не хотят лишать себя сексуальных удовольствий. Всё в том же агитпункте, как мышь затаившись под диваном, я не раз наблюдал за беспорядочными половыми связями будущих парторгов заводов, хлебопекарен и мясокомбинатов. Больше всех мне запомнился слушатель с цементного завода. Не мужик, а половой гигант. За неделю, что я там прятался, он покрыл нескольких дамочек — брюнеток, блондинок, худых, полных, визгливых и молчаливых. При этом он ссылался на твои труды, в которых ты якобы писал о том, что «хороший левак — укрепляет брак». А самочки, со словами: «Если Фридрих Энгельс так сказал…» — без лишних разговоров и раздумий тут же шли на случку.
На что уж я сильный кобель и то такого количества сук мне даже за месяц повязать ещё ни разу не удавалось. А ты, Homo Энгельс, говоришь о том, что «раз и навсегда увести от похотливости, свойственной нам, зверям». Заблуждался ты товарищ буржуй. Твои мысли о социалистической революции и светлом и чистом пролетарском обществе не стоят и сахарной косточки. Вот такое моё собачье мнение будет…
Homo Энгельс: О чём вы говорите, Canis Митрошка, это исключение. А о «левом уклонистском движением» вы всё напутали.
Canis Митрошка: Хрен с этими левыми похождениями. Одних влево тянет, других вправо — к однополым бракам. Дело их личное — как говорят у нас, собак, это дело хозяйское. У каждого свой вкус… С кем хотят, с теми пусть и сношаются. Ориентация-то у всех разная. Любвеобильному сердцу-то ведь не прикажешь… Я, метис, тому наглядный пример… А вот насчёт «исключения»? Это ты сильно заблуждаешься. Слишком большая образованность и интеллигентность тебя с истинного пути сбила. В том агитпункте, в котором я наблюдал беспорядочные сношения одного активиста, это ещё были цветочки. А вот в продовольственном магазине, что в городе Воскресенске, такое творилось… Мне там тоже пришлось одно время покантоваться. Как раз после того самого опасного для моей жизни заплыва в ледяной воде…
Так вот, своих подчинённых — продавщиц — директор магазина у себя в рабочем кабинете днём крыл, словно петух кур на птицеферме. Они-то от него в прямой материальной зависимости находились. Попробуй откажи начальнику — сразу ревизия и недостача дорогого товара появится… Дальше следствие и тюрьма. Или полностью возмещай причинённые убытки. Покрывай их. А чем покроешь? Скудной зарплатой, что ли? Вот самки между собой и толковали, что пусть лучше их директор будет крыть, чем им самим покрывать вдруг неизвестно как возникшую недостачу. А вечером с ними таксисты сношались. Эти всегда за деньги, как по счётчику. Так происходило по будням, а по субботам — у половых тружениц проходили коммунистические субботники. Его женщинам устраивали похотливые сотрудники ОБХСС. Жуликоватые продавщицы-то у директора магазина продукты не воровали, а занимались мелкими обвесами покупателей, вот поэтому и не могли отказать безвозмездному половому общению органам правопорядка… Тот завмаг милиционерам деньги отстёгивал регулярно, сам видел, но зверям в людском обличии хотелось ещё и разнообразия в половых связях… Вот тебе, Homo Энгельс, и «исключение»… Я мог бы тебе ещё массу других примеров привести из своей беспризорной собачьей жизни, да не стану — мой мочевой пузырь жуть, как переполнен… Целую миску воды выхлебал. Политическая беседа жуть как на него давит. Еле терплю. Приковали меня цепью, не выгуляв перед этим…
Homo Энгельс:Я же, Canis Митрошка, хотел для трудового народа как лучше сделать. Оставил светское общество, званые обеды, марочный портвейн и шампанское… Посвятил всё свое время исключительно общению с настоящими рабочими — пролетариатом. Хотел всем равенства…
Canis Митрошка:Р-р-р-авен-с-тво? Лучше бы ты, теоретик, Homo Энгельс, не затрагивал эту тему. От одного этого слова у меня шерсть встаёт дыбом, а зубы от злости стучать начинают… А мой переполненный мочевой пузырь… Разве Р-р-р-а-вен-с-тво есть в нашей жизни? Ты думаешь, из-за чего на самом деле, я укусил коня Яшку и сородича Даньку? Не знаешь. То-то же. Скажу тебе откровенно — за то покусал их, что нет у нас в доме р-р-р-а-вен-с-тва. Сколько я живу в этой интеллигентной семье, столько и завидую остальным животным. Взять, к примеру, коня. Что Яшка не выполнит — сразу получает угощение — сахар, печенье, хлеб… Да и просто так его всегда угощают. Бедлингтон-терьера Даньку тоже балуют. Только его одного допускают в кухню во время приготовления обеда, и самые вкусные куски мяса ему — «овечьей морде» — достаются. И всё потому, что он больше похож на овцу, чем на собаку, и умеет вальсировать, стоя на задних лапах. Подумаешь, дело, какое… Если бы не мои непомерно отросшие прибылые пальцы-шпоры, которые мне не только танцевать, но и ходить зимой по снежному насту мешают, я бы хозяевам ещё не так бы сплясал… А под гитару, за кусок колбасы или сыра, я и спеть бы смог из своего фривольного репертуара дворняги жесткошёрстной… Да талант мой никому, оказывается, не нужен… Меня и слушать не хотят… Хозяйские любимчики меня затмевают…
Вот тебе и Р-р-р-а-вен-с-тво для всех. Тьфу! Чушь и бред сивой кобылы… Это ты, Homo Энгельс, да сподвижник твой Маркс во всём виноваты, что мне не удаётся наравне со всеми угощение хозяйское получать, несмотря на вашу классическую теорию Р-р-р-а-вен-ства… Вы оба вроде Жюля Верна — фантасты и щелкопёры буржуазные… Р-р-р-р-р…
Эпилог
Вот на этом грозном рыке и оборвался диалог необузданного в своём постоянном гневе Митрошки. Разъярённый пёс, будучи без намордника, злобно оскалив пасть и щелкая зубами, словно голодный волк, стремительно бросился на пластилиновый монумент Энгельса в надежде свести с ним счёты. Однако цепь оказалась слишком короткой. Митрошке не хватило всего нескольких сантиметров, чтобы впиться острыми зубами в мягкую пластилиновую ногу фигуры революционера и мыслителя. Зато он оказался на подставке, рядом со мной.
Перестав рычать, он принялся с интересом обнюхивать казённый фрак, некогда принадлежавший Фридриху Энгельсу. Тщательно изучив музейный экспонат спереди, пёс переместился мне за спину.
«Неужели я переоценил свою ветеринарную неприкосновенность, и злобливая, психически неуравновешенная собака сейчас меня трусливо тяпнет сзади в икроножную мышцу», — пронеслась в моей голове тревожная мысль…
Но что это такое тёплое заливается мне в ботинок? Что это? Не меняя положения тела, я лишь слегка повернул голову и скосил взгляд на собаку — и мне сразу всё стало понятно. Подлый Митрошка, задрав лапу, украшенную петушиной шпорой, обильной струёй мочи нещадно поливал фрак вождя мирового пролетариата. А его хитрые и горящие довольным блеском глаза смотрели на меня, и он, как бы извиняясь и оправдываясь, прошамкал:
— Доктор-ветеринар! К вам не имею ничего личного… Таким вот образом я выражаю свой звериный протест Homo Энгельсу за придуманную им для взрослых людей сказочку-небылицу про р-р-р-р-а-вен-с-тво…
