ДМИТРИЙ ЧУКАРДИН, 1923 г. р.
«Последнее письмо»
В 1941 году на войну ушли три младших брата моей прабабушки Чукардиной Анны Васильевны (Егор, Пётр, Иван), её старший сын Дмитрий, который прямо перед войной окончил школу, и племянник Михаил Шамонин. Вернулись все, кроме сына.
Данные ОБД (обобщённый банк данных о погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны):
Чукардин Дмитрий Васильевич 1923 г. р. призывался в г. Елец Орловской обл., пропал без вести в ноябре 1942 г., звание — младший командир, последнее место службы — 202 ЗП (запасной полк), место гибели не указано. Отмечено, что разыскивает мать — Чукардина Анна Васильевна. Посылали запросы с 1942 до 1950-х гг.
Источник информации — ЦАМО (Центральный архив Министерства обороны Российской Федерации),
номер фонда 58,
номер описи 18002,
номер дела 613.
От Мити осталось одно письмо, полуистлевший треугольник, ему — этому треугольнику — больше 80 лет. Письмо написано простым карандашом, не всё можно разобрать, одной трети нет совсем, адрес обведён «химическим» карандашом, я ещё такие помню.
Митя был ранен, лежал в знаменитой Боткинской больнице в Москве. 1942 год?
Может быть, это его последнее письмо?
Что смогу прочитать — запишу)
Орл. обл. г. Елец. ул. Слепуха. д. 46. кв. 159.
Чукардиной А. В.
……………..
Москва 40 Б-ца им. Боткина 7 корпус «Б» 1-ая палата
Чукардину Дм. Вас.
…….
Пишу письмо в г. Елец…………………………………...
……………………………………………………………..
Во первых строках сообщаю, что письмо……………….
получил 3 числа. Еще…………………………………….
……………………………………………………………..
свои поклоны….. (Маме и Папе?)…………………………………
Шуре и братку Коле, тёте Нюре и Клане и их деткам Игорёчку, Милочке, Валюшке и Наде. Мама, моё здоровье ничего. Я целый день хожу на улице. У нас часто в клубе бывают концерты, приезжают артисты. Боли нет………, …. …………………………… то есть, то нет.
Мама напиши, получили ли вы мои вещи, …. ………. обязательно.
…ещё полежу……………………………………………………….
……………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….
Пока до свидания, остаюсь жив и здоров.
Передайте привет…………………………………………………..
……………………………………………………………………….
и моему товарищу………. и всем родным и знакомым
пишите быстрей письмо….. ……….быстро, быстро………..
……. ……………………………………………………………
На уголочках обратной стороны:
1. Писал письмо 4, пойдёт 5.
Коля, пиши мне письма……………………………………
……………………………………………………………….
4 числа отменили все лекарства……………………………
Пока до свидания … пишите …
2. Как Петя, что он там в Финляндии ещё?
Передайте привет Пете, Егору, Ване (все воюют. — Прим. авт.)
…………
1 печать (штамп) больницы
3 московские печати (одна овальная со словом ДОСТАВИТЬ)
2 елецкие печати
…………….
Ещё у нас хранится Митина фотография — портрет в картонной рамке, он всегда висел на стене у бабушки Нюши. Юное, нежное лицо. Сколько ему может быть здесь лет? 15, 16, 17?
Каждое 9 Мая мы достаём его и ставим на комод, на белоснежную красивую «дорожку», вязанную крючком, ручной работы, и говорим ему: «Митя, мы победили, Митя». И каждый раз к горлу подступает ком, а на глаза наворачиваются слёзы.
…………
НИКОЛАЙ ЧУКАРДИН, 1928 г.р. (мой дед)
«Герцеговина флор»
Из воспоминаний его дочери Чукардиной Н. Н.
…………..
Когда началась война, папе было 13 лет. Он рассказывал сам мне эту историю. Курить он начал рано. Дед Жора (дядя), его жена, бабушка Нюша (мать), сестра Шура — все работали на Табачной фабрике (жили все вместе на Слепухе у деда Жоры — брата бабушки Нюши). Табак дома водился. Папа уже лет с десяти начал курить. И вот, зимой 1941 года, когда немцы подходили к Ельцу, но ещё не вошли в город, а наши войска уже оставили его, брошенный в неизвестность, на произвол судьбы народ побежал по магазинам и складам — брать всё, что ещё там оставалось. Раньше писали — «громить магазины». А как выживать!?
Папа же давно мечтал попробовать папиросы «Герцеговина флор», красивые пачки которых стояли на полках магазина «Царапкоп» (это — в просторечии, а переводилось — что-то вроде Центральная рабочая кооперация, но точно не знаю), на углу напротив Мясного базара. Он побежал туда. Благо от Слепухи это было близко. Но магазин был уже пуст, двери настежь, полки пусты, народу никого. Папа выскакивает из магазина и — по улице Советской, по обеим сторонам идут немцы. Идут в колоннах по одному, оружие наготове, в касках, на груди металлические бляхи. Один сказал: «Хальт», — сорвал с головы папы шапку-ушанку, автоматом показал идти вверх по улице. Немцы идут вниз, стреляют по любой движущейся цели, папа и сзади немец с автоматом идут вверх по Советской. Не доходя до угла Карла Маркса, папа бросился в открытый двор, потом через забор, дворами, садами, огородами — бежал и бежал. За спиной раздавались автоматные очереди.
Немцы были в Ельце всего пять дней. Но и за эти дни папа успел совершить героический поступок, о котором никто, кроме нас, не знает. Как-то он подсмотрел, где немцы прокладывали кабель. Ночью он взял лопату и топор, прокрался к этому месту, раскопал траншейку, перерубил кабель топором, снова заровнял землю. Когда пришёл домой и рассказал матери об этом, она плакала и ругала его: «Что ты делаешь, убьют ведь!!!»
…В одну из ночей к ним постучали тихо в окно. Дом стоял внизу, с краю — это были наши разведчики. Они расспросили о положении в городе и сказали, что скоро будет наступление наших войск.
Немцы отступили от Ельца, а война продолжалась. И надо было жить, а точнее — выживать. Где-то в 43-м вернулся домой из госпиталя «дядя Саша» (Щедрин Александр Константинович) и они поженились с «бабушкой Шурой» (старшая сестра папы). Саша был весь изранен, отрезано пол-лёгкого, рёбра распилены. Пришёл он жить тоже на Слепуху. Стали жить вместе: семья деда Жоры (он сам — на войне), семья бабушки Нюши (она с больным мужем, двое детей — Шура и Коля, Митя был на войне, и уже с сентября 42-го от него не было известий), и Саша поселился с ними. Был он сирота, отец рано умер, мать вышла второй раз замуж, у неё родился ещё сын, а Саша рос сам по себе.
И вот начали Саша и папа ездить на поездах по городам и весям, продавать или менять на еду махорку. Махорка была в цене, есть было нечего, а махорка, понятное дело, была. Шура тоже работала на табачной фабрике. Попадёшься в военное время с такими делами — расстрел.
Однажды ехали они в вагоне теплушки; запрыгивали на ходу, спрыгивали заранее, задолго до населённого пункта; папа стоял, прислонившись к двери, которая ходила ходуном, теплушка была такая старая, что еле-еле держалась, и вот на повороте дверь теплушки отрывается и летит под откос вместе с папой. Он на ней лежал, распластавшись, ухватившись за какую-то скобу. Дверь рухнула на ледяной откос и понеслась по ледяному насту вниз. Папа очнулся, когда дверь, долетев до кромки леса, ударилась о дерево и остановилась. Придя в себя, он понял, что руки-ноги целы, голова цела, кругом ни души, и надо идти пешком до ближайшей станции. Шёл долго, когда пришёл, Саша его там ждал. И не надеялся уже увидеть живым, но сидел и ждал. Ну, живы и — слава богу.
В другой раз хорошо распродали табак, наменяли и накупили продуктов, сидят на какой-то станции, ждут товарняк — домой ехать. А тут как назло — патруль, проверка, всех «мешочников» — в кутузку, до разбирательства. Дядя Саша с мешками, а папа и вовсе — за пазухой деньги. А дальше, как в кино: забегают станционные чины, кричат: «Всех выгнать вон! Сейчас большое военное начальство прибудет на станцию! Всё очистить! Навести порядок! Всех гнать!» Наши — ноги в руки и бежать.
Опять спаслись. Сколько всего такого было… … …
…………..
ЕВГЕНИЙ НЕДЕЛИН, 1929 г. р.
«Ремень брата»
В нашей семье сохранилась история жизни Неделина Евгения Тихоновича, 1929 года рождения. Корни его с Воргла, из Рябинок. Судьба его — никакая не особенная, а, скорее, типичная для русского человека XX века — а вот время было особенное.
Историю эту рассказала его жена — Неделина Валентина Константиновна, 1932 года рождения. Долгое время с 1953 года наши семьи жили по соседству, дружили, помогали друг другу, и сейчас, в 2025 году, новые поколения поддерживают эту связь.
Семья Неделиных жила в Ельце, в Ямской слободе. Дом стоял на улице Свердлова, бывшей Архангельской, огороды выходили на Ямскую Одноличку. Двор был большой, общий на несколько домов и семей. У Неделиных было двое детей, мальчики, и ждали третьего ребёнка, но тут началась война. Мать побоялась рожать в такое страшное время, где-то сделала «подпольный аборт» и умерла от потери крови. Отца призвали в армию, но так как он остался один с двумя детьми, оставили служить в Ельце, и стал он возить какого-то военного начальника.
Жаль, что мы не очень внимательно слушали Валентину Константиновну, много подробностей и деталей я не запомнил. Разговор шёл за праздничным столом, народу было много, все говорили одновременно, каждый о своём, она рассказывала эту историю моей бабушке. Уже в начале декабря 1941 года немцы подошли к Ельцу. Из одной деревни (или села, название не запомнилось) бежала от немцев, от войны, в Елец женщина по имени Наталья. Взяла она с собой самое дорогое: сына Владимира, лет десяти, и Красное Знамя из сельсовета, которое обернула под одеждой вокруг груди. Так и побежала. Не знаю, почему именно она спасала знамя, был ли у неё муж и где он был, или всех мужчин уже забрали на войну, но этот факт (про знамя) точный, рассказанный ею самой. В Ельце она стала искать «угол», ходила по улице Свердлова, зашла в открытый двор, ворот там не было, соседи посоветовали попроситься к Тихону Неделину, — у него двое сыновей без присмотру растут, да и сам мужчина один замучился. Тихон постояльцев взял. Стали они жить впятером.
Немцы Елец захватили всего на несколько дней. Потом наши город быстро освободили — 9 декабря 1941 года в день Георгия Победоносца. Но до конца войны было ещё очень далеко.
Старший сын Неделиных окончил ремесленное училище, и его отправили за Урал работать на военном заводе. Сколько ему было? Лет четырнадцать-пятнадцать.
Однажды в городском театре давали концерт. Тихон Неделин привёз своего начальника с женой к театру, а сам отъехал домой поужинать, благо театр рядом. Поел, прилёг да и заснул. Концерт давно закончился, жена начальника мёрзнет в туфельках на снегу (дело было ранней весной), начальник, что называется, рвёт и мечет, а Тихон мирно спит. Закончилось это тем, что Неделина отправили на фронт, а фронт к тому времени был на Курской дуге. Похоронка не заставила себя ждать.
А тут пришло письмо от старшего брата, но писал не он, а не то сосед по палате, не то сердобольный доктор. Просил старший брат своего младшего брата, чтобы приехал тот к нему попрощаться, что умирает он в больнице там-то и там-то по такому-то адресу.
В этом месте опять я не помню подробностей, но в общих чертах — случилась беда. Решили двое елецких ребят бежать домой: изнуряющая работа, голод, тоска… Не то Неделина на вокзале подстрелили, по законам военного времени, не то он попал под поезд, но — лежит он в госпитале далеко от Ельца, от дома, от брата.
Брат Женька поехал. Где под вагонами, где на крышах вагонов… Могли тоже подстрелить. Но он добрался, нашёл госпиталь, нашёл брата, только немного не успел. Вынес доктор ему от брата подарок — кожаный ремень; ждал его брат, верил, что приедет, готовился.
Остался Женька Неделин круглым сиротой.
Но тётка Наташа, которая жила в его доме, не обижала, обстирывала, кормила. И своего сына, и чужого — одинаково.
Время шло. Кончилась война. Женька выучился на электрика. В 1953 году женился. Начали они с женой строить дом на задах своего огорода, фасадом на Ямскую Одноличку. Молодые, весёлые, трудяги. Жили дружно. И с того времени стали соседями нашей семьи.
Дядю Женю помню и я. Мне он напоминал героев советских фильмов 1950-х годов, типа Николая Рыбникова («Высота», «Весна на Заречной улице»), — та же походочка, та же фуражка, всегда чуть набекрень, добрый юморок во взгляде, ощущение простой, доброй силы.
Был у Неделиных пёс — Цыгануля, тоже добрый.
Росла у них в саду огромная груша бергамот, и как только начинала созревать, выносил дядя Женя на улицу полные вёдра груш — бери кто хочет! Был языкаст, улыбчив, гостей встречал так: «Заходи, не стесняйся, будь как дома, хочешь — дверь открывай, хочешь — закрывай!»
СЕМЁН АНИКЕЕВ, 1924 г. р.
«Одно-единственное письмо с фронта»
Аникеев Семён Дмитриевич. Родился Семён в Ельце, в Александровской слободе, ушёл на фронт добровольцем, погиб под Курском, похоронен в деревне Ушаково на Курской земле. Есть единственное письмо с фронта.
«Письмо от известного вашего брата и сына Аникеева С. Д. Здравствуйте дорогие родные мама папа Аня и брат Вася. Во первых строках моего письма сообщаю я вам, что письмо кот. писал Вася 19 я его получил за кот. я очень Вас благодарю. Дорогие мои родные сообщаю я вам что я сейчас нахожусь в наступлении мама наступаем день и ночь идём вперёд и вперёд освобождаем деревни сёла, районные центры мы дрались за станцию Касторное и освободили её, Мармыжи тоже освободили. Так что дорогие немец отступает панически. Находясь в бою под (замазано цензурой. — Прим. авт.) переходим через трупы немецких офицеров и обыскиваем их, снимают с них часы наганы и другое. И вот я вам пишу письмо вытащил у офицера бумагу и конверты и другие. Дорогие родные мы захватили очень большое богатство трофей машин очень много склады и т. п. Итак дорогие родные идём вперёд на запад. Сейчас пишу вам письмо в деревне, кот. мы только что освободили и девчата за столом с нами вместе. Папа передайте Меренков наш Елецкий убит под ст. Касторной — он живёт где Табачная фабрика. Вот и всё, что я хотел бы вам сообщить о себе и затем До свиданья Ваш сын С. Аникеев».
АЛЕКСАНДР НАЗАРОВ, 1927 г. р.
«В товарняке на фронт»
По слухам, немцы всё ближе и ближе стали подходить к Москве, и в нашем направлении к осени начали появляться первые беженцы. Потом неожиданно у нас появился наш дядя Гриша, брат отца, он был в форме лейтенанта, в плащ-палатке, с наганом в кобуре на поясе, с вещмешком за спиной. Он начал рассказывать: мы сдали Орёл, несметные полчища танков, беспрерывные бомбёжки; кто смог, те, бросив всё, бегут, и я со своей частью, пока остановился дня на 2–3 здесь. А здесь по нашей улице пошли стада коров, овец, все истощённые, грязные. Сколько их прошло, и куда их гонят… они почти все погибли в дороге. Уже после освобождения Ельца от немцев мы бегали в излучину Лучка, там, на дне оврагов лежали и гнили сотни трупов коров, овец и другого скота. Через два дня дядя Гриша ушёл со своей частью из города. Мы с ребятами бегали по улицам, смотрели, что где делается. За городом в западной части начали рыть противотанковые рвы, за кладбищем ставить ежи, сваренные из кусков рельс. А мы с ребятами задумали ехать на фронт. Нас было четверо: я, Симак Вовка, Никола — Папа Римский (так его звали на улице) и Коля-Василёк. Договорились, набрали кое-какой еды в мешочках, и, конечно, не говоря никому, мы махнули на переезд, в сторону Капаней, там поезда идут на подъём и можно спокойно прыгнуть на вагон. Стали ждать. Вот появился поезд, идёт в сторону Орла, проходит мимо нас, тихо идёт. Мы бегом прыгаем на подножки и быстро перелезаем через борт вагона, оказывается — товарняк, гружённый углём. Мы устраиваемся поближе к переднему краю, так лучше, защита от ветра и пыли. Развязав свои мешочки, перекусили, у кого что есть, начали рассуждать, как мы будем проситься в красноармейцы. Но тут на станции Телегино поезд остановился. Мы прижались к глыбам угля, чтобы нас не заметили. Осмотрщики прошли мимо, постукивая молотками по колёсам. Поехали дальше. Вдруг прямо на наш поезд летит самолёт, пролетел над нами. Это двухмоторный немецкий самолёт с белыми крестами и чёрной окантовкой на крыльях. Но бомбить нас не стал, видимо знал, что уголь нужен им — фашистам. К вечеру начал перепорахивать снежок, стало холодать. А вскоре мы, мокрые, грязные, подъехали к городу Ефремову. Темно, огней нет, только около станции мигают фонари. Снег не перестаёт. Нам только погреться. Подходим к дверям станции, а тут — милиция. Откуда? Куда? Мы, запинаясь, начали говорить, что к тёте едем. Никаких тёть! Под конвоем нас перепроваживают в последний поезд на Елец. Больше поездов нет и не будет. Немец на подходе к городу. На окраине Ефремова уже идут бои. Так что мотайте быстрее домой. Проводники и один милиционер с нас не спускали глаз. А мы и не собирались никуда бежать. Намёрзлись, наголодались, рады месту, и спали пока ни приехали в Елец. В Ельце зашли на рынок, где Каракумский мост, у ребят были деньжата, купили арбуз, на прилавке разделили и закусили. А потом побрели по домам. Теперь — что говорить дома? Ребятам хорошо, у них родители заняты своими делами и не спросят, где они были и что делали. А как мне — не был дома целый день, не ночевал, и сейчас вот вечереет, а не иду домой, боюсь отца, он у меня не любит непослушаний. Ребята давно дома, в окнах зажглись огни. Я походил, походил около дома, смотрю, из калитки вышла моя тётя Паня: что ты домой не идёшь? Мать с отцом волнуются. Я ей вроде наплел, что играли с ребятами, сели в пустой вагон и там заигрались и решили покататься, а потом заснули. Но, конечно, они в это не поверили, но наказывать не стали. Я смыл угольную пыль, поел и лёг с отцом спать, ночью он меня обнял. Я очень ему был благодарен. Я понял, что был неправ перед родителями. Вот так окончилась моя поездка на фронт.
Опишу дни, проведённые до взятия немцами города и после освобождения Ельца от фашистов.
3 декабря. Утром мы с Володькой Красновым, моим другом детства и школьных лет, а к тому же соседом, пошли в сторону старого городского кладбища, там, на западной окраине, красноармейцы рыли окопы, правда неглубокие, так как земля промёрзла, и рыть маленькими лопатками было очень тяжело. Рыли до пота и маскировали высохшей травой и притрухивали снегом для маскировки. Красноармейцы были одеты в шинели, ушанки, а на руках — варежки с одним пальцем. Вооружение было — винтовки, ручные гранаты, стоял пулемёт «Максим», к северному концу кладбища по линии окопов стояла танкетка. Дальше мы не пошли, там был коммунарский сад, и тоже рыли окопы. По Кладбищенской улице (ныне улица Льва Толстого) мы пошли к центру города. Дойдя до угла улицы Комсомольской, мы остановились, увидав толпу на стадионе, что находился на углу Коммунаров и Комсомольской. Мы спрятались за углом строящегося дома, угол Комсомольской и Льва Толстого, — эти дома строили ребята из ремесленного училища, выстроили только до первого этажа, и стройка замерла. Вот мы и выглядывали из-за угла в сторону стадиона. На стадионе забор был повален, и с улицы Коммунаров подъехали грузовые машины под чехлами. Таких мы ни разу не видели. Кругом стояли красноармейцы с винтовками, близко никого не подпускали. По кубикам на петлицах мы поняли, что эти машины охраняли не простые красноармейцы, а командиры-лейтенанты. Потом они сняли с машин чехлы, и тут обрушился шквал огня; мы стремя голову кинулись бежать вниз по Комсомольской, ближе к нашим домам, а вслед, через наши головы, летели огненные шары, а с неба падали железные детали — какие-то крылатые металлические штучки. Я поднял одну — проволочные крестики с лопастями. А вдали, в стороне села Казинка, раздавались взрывы. Потом всё стихло. Дальше мы остались у себя дома. Потом, ближе к вечеру, мы заметили, скорее, сперва услышали голоса, а потом заметили, что в крыше двухэтажного дома, где жил Володька Краснов, торчат две рогатульки. Потом мы узнали, что это были красноармейцы-корректировщики от наших орудийных расчётов, что стояли за ж. д. вокзалом, вот они и переговаривались по телефону с командирами орудий. Потом был двух или трёхразовый залп в сторону кладбища. Там и сейчас видны разбитые стены в двух местах. К ночи стали слышны беспорядочные выстрелы, пулемётные очереди, взрывы. Было очень страшно. Отец взял на руки тепло одетую сестру Таю и отнес её к Володькиным родным — тёте Варе и её матери, у них был хороший подвал, и там они прятались. А я с матерью и тётей Паней был дома, потом и отец пришёл домой. Мы ходили друг к другу по садам, всё было разгорожено, каменные ограды были перенесены на улицы. Прямо почти около нашего дома была сооружена целая баррикада из камней, оставляли лишь проход для человека. Напротив нашего дома, в Узком переулке, тоже были баррикады, а ниже нашего дома, к улице Комсомольской, были поставлены ежи из ж. д. рельс. Вот такая была оборона на нашей улице. Ведь наши домишки стояли тогда на окраине, за ними были колхозные бахчи, и дальше тянулись поля, поля… до самых Капаней.
Ночь с 3 на 4 декабря. В стороне кладбища и северо-западной стороне города была сильная перестрелка, по ночному небу летели искры трассирующих пуль. Мы были удивлены и напуганы, когда отец привёл в дом замёрзшего, в ледяной шинели, красноармейца. Мы, конечно, никто не спал, сидели под коптюшкой и грелись около горящей печки, часто подкладывая дрова. Дело было так: отец вышел на двор и видит притаившегося человека. Отец спросил: «Кто ты?» Он ответил: «Я красноармеец, пробираюсь к своим, но кругом нас немцы, нам пришлось отступать, разреши мне немного погреться». Отец, конечно, впустил его в дом и устроил около печурки на полу. Часа через два-три мы его разбудили, дали ему немного сухарей, лучшего у нас самих не было, он поблагодарил, и отец его вывел через сады в сторону Лучка. Как и куда он делся потом, нам, конечно, неизвестно.
С ночи 3 на 4 декабря немцы вошли в город. Всё это было на наших глазах.
Утром 4 декабря отец ушёл к Красновым, к Тае. Стрельба прекратилась. Отец принёс Таю домой, её положили на кровать около печки. Она, бедная, намёрзлась и сильно устала. Прошло немного времени, рассвело. Выглянув из калитки на улицу, я увидел, напротив, через дорогу, подходивших людей. Они шли, озираясь по сторонам, в зелёно-серых шинелях, на головах у многих какие-то платки, намотанные на каски, обуты тоже кое в чём, стояли сильные морозы. В руках были винтовки, впереди них шёл здоровенный немец с ручным пулемётом в руках наперевес, за ним цепочкой шли остальные немецкие солдаты.
Далее началась ходьба немцев по нашим домам, двери были нараспашку. Шли и шли к центру города фашисты, к нам зашли двое. На ломаном русском языке спрашивали: «Рус зольдат, коммунист, евреи, партизан?» — и заглядывали во все углы. «Матка, сало, яйки». У нас этого, конечно, не было. Забрали чёрный хлеб, выпеченный в форме французских булок. С дяди Вани Романова, который через дорогу жил, сняли валенки. А его гармонь (он был хороший гармонист и отцов друг) я заранее завернул в старую скатерть и спрятал за сарай в снег. Он, дядя Ваня, этого не знал. Он удивился, когда немцы, заглянув в гардероб, ничего путного не нашли. А дядя Ваня думал, что гармонь его пропала, он её туда прошлый день положил. После, когда 9 декабря город был освобождён, я ему преподнёс его друга — гармонь. Он был очень рад.
Итак, город у немцев. Прибежал ко мне через огороды Вовка Краснов, с ним мы отправились в центр города. Нам было очень интересно, что где делается. Проходя мимо дома на углу улиц Комсомольской и Свердлова, мы увидели, что из окна старого покосившегося домика торчат сапоги. Потом взрослые его вытащили на улицу: это был молоденький лет 19-ти младший лейтенант. Пробегая по улице Льва Толстого мимо банка, видели лужи крови. Видно, здесь было много раненых и убитых. А подходя к зданию Табачной фабрики, на обочине, у ворот увидели лежащего красноармейца. Он лежал головой по направлению к банку. В руках держал самозарядную винтовку Токарева, около него валялись кучи стреляных гильз. Посмотрев на это ужасное зрелище, мы бегом побежали на Торговую. Там шныряли по распахнутым дверям магазинов людишки с мешками, набирали что попадется в мешки. Тащили всё: сырое тесто, какую-то рухлядь, бумагу, спички и т. п. Подойдя к магазину «Динамо» (сейчас — «Посуда»), мы увидели, что на улице около распахнутых дверей валяются ружейные ремни и хоккейные коньки. Мы с Вовкой взяли по пачке ремней, они были брезентовые, нам хорошо было бы привязывать коньки, и взяли коньки, правда, разные, но решили, что пройдут на самокат. Пошли вниз по Торговой к памятнику Ленина, где в здании кинотеатра «Ударник» на балконе стоял бюст Сталина, он был покрашен чёрной краской, как раз напротив этого здания нас остановил немецкий патруль. С автоматом в руках, закутанный в какие-то шарфы, на сапоги были надеты какие-то нами ни разу не виданные лапти, либо из соломы, либо из какой-то травы. Он у нас отнял наши ремни и велел нам убираться. Мы пошли мимо кинотеатра «Ударник» к магазину «Очки-оправа», на углу к нам подошёл немец в очках, тоже одет кое-как, но видно из штабных работников. В руках у него было ведёрко с кистью и клейстером и пачка каких-то листовок. Он показал нам, как их нужно приклеивать на стену, а сам зашагал в сторону магазинов. Мы постояли, пока он удалился подальше, поставили ведро и эти листовки и бегом махнули вниз к горсовету. Забежали в церковь Михаила Архангела, ворота были открыты. Там лежали кучи всякого барахла, открытые чемоданы, мешки, валялись альбомы с фотокарточками, рваные брюки, рубашки, ботинки и много, много всякого тряпья. Это были вещи людей, которых задерживали заград. отряды, и, если годны к военной службе, в бане их переодевали в военное обмундирование и отправляли на фронт — на передовую линию. Дальше мы побежали вниз к заданию горкома партии (сейчас училище искусств), там попали в подвальное помещение, двери все были нараспашку. Здесь мы увидели кучи каких-то бумаг, может, каких-то документов, лежали противогазы в сумках, стояли около стен бутылки с зажигательной смесью. Нам там делать было нечего, спустились до улицы Орджоникидзе, пошли вверх к Комсомольской, всё время нам встречались немецкие патрули, но на нас не обращали внимания, на углу у поликлиники увидели лежащего красноармейца, это был младший лейтенант с одним кубиком в петлице, но без сапог. Лицо и руки уже обледенели. Трупы не убирали до самого освобождения. Мы, продрогшие, побежали домой. Дома родители волновались, где мы и что с нами. Мои думали, что я у Вовки, а те думали, что Вовка у нас. Вот так мы провели первый день в оккупации.
На следующий день, 5 декабря, часов в 10 утра, я вышел на улицу, вижу, идут немецкие патрули. Ходили они по двое. Прошли мимо Узкого переулка в сторону улицы Комсомольской, переулок был как раз напротив нашего дома через дорогу. Из-за каменной баррикады показалась фигура, одетая в фуфайку, ватные брюки, валенки и в шапке-ушанке. Паренёк был мне знакомый, я поманил его рукой, он быстро пересёк дорогу и вбежал в сенцы. Оказалось, он был в истребительном батальоне и выполнял какое-то задание. Ему нужно было перебраться к Лучку, где его ожидали товарищи. Паренька звали Коля Лебедев. Я его знал раньше до войны, он был старше меня года на три. Я его переправил по садам и огородам в сторону Лучка, дальше он уже ушёл один. Неожиданно я его встретил после освобождения города при захоронении наших бойцов у братской могилы на площади Революции. Мы с моим отцом и ещё несколькими людьми подбирали убитых на улицах города и по окраинам, где шли сильные бои, и свозили их к площади, где уже была вырыта большая, глубокая могила. Туда постелили плащ-палатки, уложили рядами тела убитых, накрыли красным полотном, откуда они его только взяли? И, под залпы оружейные, начали закапывать могилу. Вот в это время подошёл ко мне Коля Лебедев и подвёл к своему командиру, Черкасову, который раньше был начальник узла связи. Вот он и принял командование истребительным батальоном. Коля рассказал ему, как я помог ему выбраться из опасного положения. Черкасов пожал мне руку и поблагодарил за помощь. С тех пор мы были с ним знакомы и при встрече всегда здоровались.
9 декабря город был освобождён от немцев. Бомбёжки города продолжались до Орловско-Курской битвы.
АЛЕКСЕЙ ПИСКУЛИН, 1925 г. р. (мой дед)
«Елецкие сапоги»
Однажды нам позвонил Артём Шахов, декан спортивного факультета ЕГУ им. И. А. Бунина, и сообщил, что в процессе работы над книгой об истории елецкого спорта, он изучал архивы городской газеты «Красное Знамя», вдруг мелькнула знакомая фамилия — Пискулин. Газета была за апрель 1941 года. Фотография. На фотографии — юноши. Под фотографией написано: «В Красном уголке железнодорожного училища. На снимке (слева направо): учащиеся А. Пискулин, Н. Стеблецов и П. Бардаш играют в домино. Фото А. Дорофеева». 80 лет тому назад.
Трое юношей (моему деду исполнилось только что в марте 16 лет) — не подозревая о том, что ждёт их впереди, совсем скоро, меньше, чем через два месяца, — играют в домино, улыбаются, ждут первомайский праздник.
А такого праздника, как ДЕНЬ ПОБЕДЫ, ещё не было.
Справа и слева от фотографии прочитываются отрывки двух заметок: город готовится к Первомаю и сообщение с театра военных действий в Европе.
Справа — «В предмайские дни».
Горторгом разработан (план) торговли в предмайские дни. По этому плану во второй половине апреля магазины города реализуют текстильных товаров на сумму 115 тысяч рублей, обуви на 30 тысяч рублей, галантерейных, швейных изделий на 50 тысяч рублей и так далее. А всего магазины получат промтоваров более чем на 450 тысяч рублей.
На 1100 тысяч рублей продовольственных товаров реализуют магазины торга в предмайские дни. Среди них: кондитерских изделий на 90 тысяч рублей, халвы на 60 тысяч рублей, колбасных изделий на 20 тысяч рублей, консервов на 15 тысяч рублей, макарон на 12 тысяч рублей, масла животного на 25 тысяч рублей, различных копченостей на 50 тысяч рублей, овощей на 70 тысяч рублей и т .д.
Слева — В РУБРИКЕ — обзор военных действий за 14 апреля.
Великая Отечественная война ещё не началась, а в Европе война уже полыхает с 1 сентября 1939 года.
Мой дед — Пискулин Алексей Алексеевич.
Родился в Ельце. По окончании семи классов пошёл учиться в железнодорожное училище. В 1941–1942 годах работал помощником машиниста паровоза. Водил воинские эшелоны со своим дядей Пискулиным Александром Ивановичем. С 1943 года — на фронте, ушёл добровольцем. Воевал на Втором Украинском фронте. Там же вступил в партию. Несколько раз был ранен, затем сильно контужен. После контузии был комиссован. В 1945 году вернулся в Елец после длительного лечения. Работал в депо, водил грузовые поезда, затем — пассажирские. Был первым машинистом в Ельце, который повёл пассажирские поезда на тепловозной тяге.
Был награждён правительственными наградами: орденом Трудового Красного Знамени, орденом Ленина. Делегат XX съезда КПСС. Почётный железнодорожник.
Вот что знаю я о том, как попал на фронт и воевал мой дед.
С 1941 года он стал работать помощником машиниста паровоза, ездил со своим дядей Пискулиным Александром Ивановичем. Водили воинские эшелоны, чаще всего на Касторную и Воронеж. В июле 1942 года немцы наступали на Воронеж, и упорные бои шли как раз под Касторной, нужно было доставлять туда боеприпасы и вооружение. Немцы были уже совсем рядом с Касторной, и именно туда необходимо было ехать. Поездка была опасная и очень рискованная. Дежурным по депо был отец — Пискулин Алексей Иванович, именно он послал в эту поездку своего брата и сына. Путь был такой: из Ельца на Грязи, от Грязей на Воронеж, от Воронежа на Касторную. Тут начались налёты вражеской авиации, но дядя был опытным машинистом, они удачно маневрировали и избегали попадания бомб. До Касторной оставалось совсем немного, но при очередном заходе вражеского самолёта стало ясно, что бомба попадет в состав. Дядя приказал помощнику и кочегару прыгать с паровоза, после спрыгнул и сам. Бомба попала прямо в паровоз.
Кругом были уже враги. Неразбериха. Один наш офицер посоветовал: «Идите строго на юг. Там наши». Они шли месяц до Пятигорска. Никакой власти нигде не было. Людей в деревнях не было, но огороды и сады были полны овощами и фруктами, это и помогло им выжить. В Пятигорске наши герои обратились в органы советской власти. Фронт шёл за ними по пятам и был уже недалеко от Пятигорска. Алексей «приписал» себе год и записался в военкомате в армию. Его направили в Йошкар-Олу учиться на связиста. Дядю снова направили работать на железную дорогу, он стал водить поезда из Ашхабада куда-то на Волгу. Судьба кочегара нам неизвестна.
В 1943 году Алексей Пискулин был направлен на Второй Украинский фронт, воевал в Житомире, Виннице, с боями дошёл до Венгрии, до окраин Будапешта. В одном из боёв был сильно контужен авиационной бомбой, лежал в госпитале очень долго. Когда его комиссовали, сам он не мог добраться домой, вызвали отца, и тот забрал сына в Елец. Было на то время Алексею Пискулину всего 19 лет.
И снова стал он водить поезда уже машинистом.
После пятидесяти лет стал инструктором, наставником машинистов пассажирских поездов.
О войне дед вспоминать и рассказывать не любил, но ещё один штрих всё же как-то зацепился в семейной памяти. Прислал ему отец прямо на фронт из Ельца новые сапоги. Специально заказывали. Прослужили они ровно одну атаку. Попали бойцы под сильный артобстрел, залегли, зарылись — кто как мог. Когда стали подниматься снова в бой, оказалось, что сапоги все посечены осколками, подошв нет вовсе, и кожаные пятки оторвало. А ноги остались целы! Спасли елецкие сапоги!
