В тундре

Ни ощущения толпы,

Ни чувства, мол, один в пустыне.

Лишь снежная клубится пыль

Под фонарём в ночной равнине.

Ни плохо и ни хорошо.

Ни битвы за себя, ни бегства.

А так, как будто голышом

Стоишь под небом, точно в детстве

Над тёмною речной водой

И над белеющим исподним.

И ни один из всех плодов

Не сорван во саду Господнем.

Безглагольное

Тень птицы на извести белой

церквушки на свежий раствор

похожа…

Хорошее дело!

И церковь — не церковь, собор!

Вот тень моя, будто подсвечник,

чуть выше окна, на стене.

Для птицы — сосновый скворечник,

для веры, мирянину, мне —

хоть искорку малую в сердце

неровного ради огня…

А в крохотном сереньком тельце

есть то, чего нет у меня.

Враги

Разбросало нас по заграницам:

Для иных и я — в чужой стране.

И в кошмаре не могло присниться,

Что «врагами» будем на войне.

Были одноклассниками, стали

Говорить на разных языках.

Мы любили реку цвета стали.

Жаль, другая нынче — та река.

И стою, как оглушённый, в сенцах

И курю, пытаясь боль унять.

Я сказал, что еду в ополченцы.

Ты спросила: Убивать меня?

На ступеньках июня

На ступеньках июня

Солнце, как половик.

И покажется: втуне

Ни один жизни миг

Мной не прожит, не прожит.

Всё — не зря! Правда, пап?

Ну кивни, что ли — Боже! -

Той берёзкой хотя б.

Скрипни форточкой в лето.

Как ворОт верея.

Та дорожка из света

На ступеньках — твоя?

В посёлке тюрьма и один магазин…

В посёлке тюрьма и один магазин.

К нему, ровно в восемь утра,

за водкой идут старший прапорщик ФСИН

и тот, кто носил номера

на робе, в тюрьме отбывая срока.

А после — в посёлке осел.

С похмельица бывшему грустно ЗеКа

и прапору худо совсем.

В карманах — голяк, на пузырь не набрать.

Надежда лишь на продавца:

— Галюнь, выручай! Брат я или не брат?!

— Галюнь, я ж те был за отца!..

Запишет опять в долговую тетрадь:

«Две литры»,

«Пошамать чего…»

В посёлке, где каждый «отец» или «брат»,

у Гали и нет никого.

А урка и прапор зайдут за балок,

«на ход ноги» чтобы принять.

В посёлке, где даже мент свой тянет срок,

не трудно на Бога пенять.

Не трудно забыться до новых восьми

утра и опять — в магазин…

Куда как труднее остаться людьми,

Где воля тебе не грозит.

У собора

Я не знаю как он называется,

Этот белый собор предо мной…

Но душа, точно голубь срывается

И трепещет по-над мостовой.

Я не знаю, что чувствую, Господи!

Жизнь свою ли, отцову спустя,

Плачу, плачу под крышами острыми,

Где могу я быть слаб как дитя.

Горячая точка

Из друзей моих мёртвых

Нету павших в бою.

Но из аэропорта

Борт военный на юг —

Знаю — завтра уходит.

С ним и друг мой живой.

Под церковные своды

Провожаю я свой

Взгляд с молитвою, точно

Самолёт вдалеке.

И горячею точкой

Стынет воск на руке.

Самокруточка

Стужа. Машет деревенька,

Как платочками, дымком.

Колуном мужик задренькал -

Чурачок за чурачком.

Чтоб не стыть, берись вертеться.

Хошь курить, умей крутить.

Без «махры» — не труд, а дельце.

С табачком полегше жить.

Закрутил чиновник гайки,

Людям затянул хомут.

Греет дедова фуфайка,

Самосад и Божий суд.

Самокруточка — деревня:

Всё теперь сама, сама.

Пусть «бычок» кислит, как ревень,

Но не вяжет, как дурман.

Сигареточка — Рассея,

Не проси огня у тех,

Кто твое добро рассеял,

Подбивал тебя на грех.

Слава Богу, есть махорка,

Есть газетка, спички есть.

Нечо пред вражиной шоркать,

Под чужую дудку петь.

Крестики-нолики

Улеглась шумиха

В глубине души.

Господи, как тихо!

Будто не грешил.

Зреет облепихой

Над рекой закат.

Господи, так тихо,

Что Тебя слыхать!

Только трётся оземь

Лодка на мели.

Крестики стрекозьи.

Камешки-нули.