Бывают странными пророками
поэты иногда.
Михаил Кузмин
Странными, ох и странными бывают и сами пророки. Взять хотя бы этого из малых – Иону: сначала он не хотел пророчить и пытался сбежать, уплыть из-под Божьего призора. Потом, пострадавший от Господа и Левиафана, проглоченный и исторгнутый, пошёл-таки обещать воздаяние и погибель какому-то чужому месту, городу и всё с такой неистовой силой, что люди одумались, отступились от зла, так что Бог отменил приговор, кара не состоялась. Иона стал успешным пророком для того, чтобы почувствовать себя орудием несправедливости, орудием милосердия; он ещё долго потом докучал Богу жалобами, мол, как же так, люди послушались моих предостережений и проклятия не сбылись, выходит я врал, я не пророк, я лжепророк, ну да, я их спас, но стоило ли?
Кажется, что поэзия Полины Синёвой тоже сомневается сама в себе, тяготится сама собой, она, может, и хотела бы прекратиться, но это не получается. Что-то в этом мире исполняет роль Левиафана, заглатывает поэта и, помытарив по областям для поэзии не предназначенным, возвращает к прежним трудам и дням. С новым опытом? Ну возможно…
Синёва не похожа на гневающегося и бушующего пророка, у неё не тот темперамент: она готова смешить Бога своими планами и уж совсем не собирается требовать от Него каких-то оправданий, вообще чего-то требовать…
Всем хорош Бог, который идеально соответствует нашим представлениям о Боге, только вот в него совершенно невозможно поверить.
и мы встретим его
послушаем
пожмем плечами
скажем
ну да
ну да
Не то чтобы мы в того, который есть, который смеётся, особенно верили…
Книга Синёвой разделена на три части: «Погружение», «Внутри», «Снаружи». Соблазнительно увидеть тут гегелевскую триаду: Тезис, Антитезис, Синтез, но такие прямолинейные выкладки не срабатывают.
Казалось бы, Иона после пребывания во чреве должен выйти на свет Божий совершенно другим человеком – преображенным, прошедшим инициацию, каких ещё психологических штампов не хватает? Страшно то, что всё неимоверное, кошмарное, чудесное произошедшее с Ионой скучно в моменте и совершенно забывается, как только чудо-юдо рыба-кит, наш таинственный Левиафан разверзает пасть.
Ну что, Иона, стало ли легче тебе после чрева китова? Или снова-здорово также хреново?
На вопрос: меняется ли что-нибудь от пребывания во чреве китовом есть множество ответов, один из которых непременно правильной, но может и так, что это великое множество – пустое. А если адресовать вопрос непосредственно к книге, то он будет звучать так: можно ли без ущерба для смысла перемещать отдельные стихотворения из первой части в третью и наоборот? Или вообще поменять местами первую и третью части? Надо ли удивляться тому, как причудливо тасуется колода, или это не важно?
Вон у Кафки в «Процессе» все главы были без авторской нумерации, и мы сейчас читаем последовательность выбранную Максом Бродом. А что имел ввиду Кафка? Роман, который бы начинался с казни Йозефа К. это был бы другой роман?
Как бы расставили стихи в книге «Внутри кита» Иона, кит, бог, кто-то пятый, подразумеваемый? А можно ли быть уверенным, что мы видим в книге именно авторскую расстановку, ведь тот автор, который выведен во второй части, это не совсем Полина Синёва или совсем не Полина Синёва, как Пушкин, стоящий на набережной с Онегиным не совсем ведь Пушкин. «Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот…» В смысле кит.
А может и так, что когда составлялось, писалось, сочинялось, порядок был актуальным, а теперь после всего вот этого: молчания, времени, света, тишины – не сбился ли счёт?
Странное ощущение, но книга кажется мне подвижной, весьма подвижной. Даже неуловимой.
я список кораблей
сегодня утром
дочитала
до самого конца
Читая это стихотворение, главное – припомнить нужную цитату. Не о том, что редкая птица, даже журавль, долетит до середины, дочитает до середины, чего-то ещё до середины. Но вот слова Анненского из его статьи «Что такое поэзия?»: «Я вполне понимаю, что и каталог кораблей был настоящей поэзией, пока он внушал». Полина Синёва от много наследия отказывается, чтобы прочитать каталог, список кораблей, как нечто свежее и на злобу дня, как нечто мо́гущее внушать. И не только каталог следует читать, как передовицу в газете. Время в книге ещё почти-что не существует, какое-то протовремя, поэтому сравнение устаревшего каталога кораблей с ещё более устаревшей газетной передовицей вполне уместно.
Можно ли представить себе менее реальный ход времени, чем в реанимации от прошлого к настоящему, но раз есть выжившие, живущие, то и такое бывало, так постоянно бывает.
А что ещё в этом каталоге кроме кораблей? Да чего только нет! Не забывай
не убивай их
старый велосипед
кружку с отбитым краем
открытку без обратного адреса
нож с отломанным кончиком
будильник с уставшей пружиной
вещи, вещи, весь вещный мир, такой ненадёжный, так легко попадающий в поэзию. И кажется, что Полина Синёва называет их в первый раз. Да и пусть они все видавшие виды, подержанные.
Поэты отличаются друг от друга своим зрением, своим видением предметов и перспектив. У Полины Синёвой всё зависло между болезненной ясностью и болезненной неясностью. С одной стороны:
пленка с туманом
проявляется дольше других
а с другой:
так хорошо видно
что хочется снять очки
---
иногда
хочется более размытых контуров
То, что в офтальмологии называется астигматизмом, то в поэзии – даром двойного зрения.
Самой сильной частью книги является вторая, центральная часть – «Внутри». Остальные части, может, и не хуже, но им не надо столько силы, завязка и развязка сюжета, если такие термины применимы к такой книге, находятся во второй части. Мы никогда точно не знаем, кто кому послан в наказание кит Ионе, Иона киту, они оба автору, они втроём богу, сколько есть ещё сил продолжать эту прогрессию, эту дурную бесконечность…
«Внутри» разделено на пять глав, пять монологов: говорит Иона, говорит кит, говорит бог, говорит автор. Вот сейчас начнётся пятый монолог, который всё и объяснит. И ничего не происходит. В другом месте Синёва вспоминает знаменитую мысль Борхеса о том, что в мировой литературе всего четыре сюжета и предлагает пятый сюжет – неслучившееся, ничего. Вот и не случается пятый монолог. И кто бы мог его произнести, не произнести? Полина Синёва? Борхес? Пустота? Читатель?
Что бы было, если бы ничего не было? Если бы Адам не сорвал яблоко, Дездемона не потеряла платок, поезд не вышел бы из точки А в точку В? В Талмуде или в какой-то другой умной книге сказано: если ты рассуждаешь о том, что выше и о том, что ниже, о том, что было до и том, будет после, лучше бы тебе не родиться на свет. Добавлю от себя, но если ты родился на свет, то непременно будешь задаваться такими вопросами.
Верлибры Синёвой ценны тем, что время от времени, сквозь толщу строк пробивается рифма. Как будто голос пророка сквозь китовую плоть.
ты же умеешь писать в рифму
вот и не позорь фирму
ты же умеешь
ямбом
амфибрахием
дактилем
птеродактилем
И Синёва продолжает: вяжет веники, разнообразит форму. Задаёт неудобные вопросы.
Поэзия Синёвой не то чтобы лишена особых примет, но чувствуется, что автор все эти приметы не слишком ценит, сваливает в кучу, бери какую хочешь, как пакет из пакета с пакетами. По настоящему Синёву интересуют молчание и слово, свет и тьма. Как же неимоверно трудно создавать поэзию без подпорок имен, дат, мест, примет и привычек, поэзию как таковую, платоновскую идею поэзию не стесненную конкретными воплощениями.
Основной элемент поэзии – молчание. Смысл и значение стихов – это разница между видами тишины, той, что была до слова и той, что наступает после.
После прочтения книги Синёвой тишина вокруг совершенно иная.
каждый уходит отсюда и уносит
только свою кровь свою жизнь
свою смерть свое тело свою душу
и ничьи больше
Другая тишина!
