Подымается протяжно
В белом саване мертвец,
Кости пыльные он важно
Отирает, молодец!
(Гоголь «Ганц Кюхельгартен»)
N.N. Ну что, с Богом! Мне очень нравится название у твоего театра. Я не успела ещё освоить всю эту предысторию: как, вообще, почему ты назвал «ЯХОНТОВ-ТЕАТРЪ», какая связь...
АНДРЕЙ. Я скажу. Как понятно, это в честь Владимира Николаевича Яхонтова, великого актёра, чтеца, который учился у всех: учился у Станиславского, у Вахтангова, у Мейерхольда. То есть, он как бы все эти школы прочувствовал. Приходил и к Михаилу Чехову, но там ему было не очень комфортно, он ушёл, и вот, в результате, «прибился» к Мейерхольду. У него был около двух сезонов и играл в одной пьесе Алексея Файко «Учитель Бубус» роль барона Фейервари. Потом должен был репетировать Чацкого в «Горе от ума», он был назначен. Но у Мейерхольда всё «по-настроению»: он решил, что хочет Гарина на эту роль, и, в один прекрасный день: «Гарин – и всё!», без всяких объяснений. Яхонтов ушёл из театра и стал заниматься своим театром, который назвал Театром одного актёра «Современник». У себя в театре, который открылся в 1927 году в Бетховенском зале Большого театра, он монтировал тексты разных авторов: Пушкин, Грибоедов, Гоголь, Достоевский, плюс какая-то газетная информация: он был первый, кто занимался литмонтажом. И поэтому я... мне захотелось, что бы это был...
N.N. И когда он родился у тебя этот ЯХОНТОВ-ТЕАТРЪ?
АНДРЕЙ. Он родился 16 сентября в 2015 году в Музее-квартире Алексея Н. Толстого. До этого мы репетировали первый спектакль – «СТАРУХА ХАРМС» – в марте-апреле 2014 г. в квартире Мейерхольда в Брюсовском. И вообще был разговор, чтобы наш театр там и жил. Но дошло дело только до первого показа эскиза спектакля, мы его там сыграли 3 апреля (а потом ещё три раза в июне в театре «Около дома Станиславского»); Наташа Макерова хозяйка Музея тогда была, а сейчас всех там...
N.N. Разогнали... и музей закрыли...
АНДРЕЙ. Да, да... Но зарождение театра было там, в Брюсовском; приходили разные замечательные люди, и Поюровский, и наш великий художник Сергей Бархин, и генеральный директор Бахрушинского музея Дмитрий Родионов и другие, была чудесная компания... И такая ещё «завязка» с ЯХОНТОВ-ТЕАТРОМЪ: я пошёл в Бахрушинский – С.М. Бархин просил Д.Н. Родионова помочь мне в поиске пространства для моего камерного театра, поскольку в Мейерхольде пространство маленькое и театр там быть не мог, – и Родионов сказал: «Вот, Андрей, все мои филиалы, выбирай, куда ты хочешь, я туда отправлю приказ и ты там обоснуешься». Ну, я думал-думал и взял особняк Ермоловой, решив, что нам будет там хорошо. Однажды мы там делали Новогоднюю ёлку с Александром Пономарёвым... Была очень смешная ёлка: я в роли замёрзшей Снегурочки, которая по ходу спектакля оттаивает. Смешно было... Но я тогда не знал, что Раиса Ильинична Островская, хозяйка особняка Ермоловой, в контрах с Родионовым, и поэтому приказ, который ей «сверху» был опущен, явился для меня такой «замедленной бомбой» будущего конфликта... И так мы не смогли там обустроиться, и слава Богу! Тогда я стал искать – где? Где? – ходил по всяким хорошим, я думал, что «хорошим», друзьям, у которых есть свои небольшие театры, начиная с Андрея Любимова, но именно «друзья» и не пускают к себе никогда...
N.N. Это правда.
АНДРЕЙ. В результате, я вышел на Музей-квартиру Алексея Николаевича Толстого, где нас сразу приняли и полюбили, и вот я там уже восьмой год и сейчас занимаюсь Сервантесом. Четвёртый спектакль уже...
N.N. Нет, конечно, «сюжет» такой с этой встречей... Я теперь поняла, как ты нашёл этот Музей.
АНДРЕЙ. Да... Мой самый большой актёрский «срок» пребывания был в театре «Около» у Погребничко – тринадцать лет. Он меня держал, говоря, что «я у него в театре в качестве провокатора», так как я его эстетику не принимаю, не поклонник, мягко говоря... но мы не конфликтовали. Там я сделал ряд работ хороших в его спектаклях. Единственно, что я просил, чтобы меня не «учили» актёрскому мастерству. Погребничко сказал, что «всё нормально, делай свои роли сам, разрабатывай, а там я тебя буду немножко по мизансценам как-то поправлять...»
N.N. Так что будь добр...
АНДРЕЙ. И мы довольно мирно там жили...
N.N. Вообще интересно, ведь у Погребничко, действительно, на какое-то время, большее-меньшее, смогли пришвартоваться абсолютно разные художественные индивидуальности. Лёша Левинский, например...
АНДРЕЙ. Ты знаешь, в театре «Около», самое золотое время – это, когда были живы Кононенко-художник и его мыслитель театральный...
N.N. Шифферс?
АНДРЕЙ. Да, Шифферс.
N.N. Шифферс появлялся?
АНДРЕЙ. Да. Шифферс – идея, Кононенко – художник, то есть визуальный ряд, а Юрий Николаевич пристёгнут, чтобы фигуры расставлять и растаскивать. Как только исчезли эти оба замечательные имени – Кононенко и Шифферс – Юрий Николаевич, с моей точки зрения, абсолютно беспомощным стал и только свои старые спектакли в десятый раз перелопачивал. Лишился ряда хороших актёров и у него остались какие-то дети, которых он... а он же сам не педагог на самом деле, он ничему научить не может...
N.N. Но я вижу, что он для них стал каким-то гуру...
АНДРЕЙ. Гуру-то он, может, и считает себя, но, на самом деле, всё это очень вяло и бесцветно и мне только жалко детей, так как научить их ничему он не может, а его «система» – пять шагов вправо, пять шагов влево, шепотком, – у учеников не развивает мускулатура эмоциональную, понимаешь?
N.N. Ты меня поражаешь... знаешь, извини, мы про это говорить, конечно, долго не будем, потому что я вообще, наверно, про это публично не рискну... выпустить это в свет, так как он уже старенький, и... вообще, поклонение ему какое-то... Он сделал несколько работ, которые для меня, например, очень вдруг выстреливают. Мне вообще кажется, что когда исчез Кононенко, а потом Шифферс, он как бы стал обнаруживать публично их присутствие в своём театре, потому что до этого, – ну, Кононенко, все видели конечно, – а Шифферс был абсолютно анонимным. Никогда он не был написан в программках, никогда о нём не говорил Погребничко, то есть все знали Погребничко, а Шифферс был такой абсолютно тайной закрытой фигурой. И вот это удивительно – последние только, может, десять лет, когда это хоть как-то стало выходить, за что я ему просто очень благодарна. Может, у него и самого работает память об этих людях, а он что-то продолжает просто делать своё, не знаю...
АНДРЕЙ. Конечно, он может переживать по этому поводу, сожалеть... Он не может найти себе новое название постановочное для спектакля, боится большого материала, нет для этого энергии. А вся проблема в том, что у него нет своих учеников...
N.N. У него режиссура в Щуке, по-моему... Боже мой, я просто не знала, что Шифферс там прямо присутствовал, или они только индивидуально говорили?
АНДРЕЙ. Да, такой «серый кардинал»... Нет, он приходил, читал в театре лекции...
N.N. Лекции, да, это я знаю... Производил сильное впечатление или тоже уже было немножко ощущение «осколка»?
АНДРЕЙ. Да, пожалуй, «осколка»... Время другое, люди... И, может, ещё потому, что для меня «этика-эстетика» театральные в другом каком-то измерении...
N.N. Расскажи тогда про свою «этику-эстетику», потому что я тебя, знаешь, увидела в первый раз в «Лесе» у Мокеева в роли Алексиса Буланова. Потом «Дон Кихот»... И ты для меня, и актёры, с которыми ты продолжал, и с Пономарёвым потом какие-то работы, и сейчас Стефан Андрусенко пишет музыку, и Серёжа Якунин, – то есть ты какая-то для меня часть тех Творческих мастерских того времени, но в целом я не знаю, откуда ты и что было между этим. Как ты проходил, за что ты цеплялся, от чего отказывался?..
АНДРЕЙ. Я, по своей биографии, был строителем новых разных начинаний, а именно, скажем, театра «У Никитских ворот», «Современник – 2»...
N.N. «У Никитских» ещё?.. Когда Паперный «Твербуль» сочинял?..
АНДРЕЙ. Ещё не сочинял... Это были первые пять лет, и город ещё Студию не финансировал, то есть, он не стал театром официальным. Это было самое лучшее время. Я играл Раскольникова, Леонида в «Бедной Лизе», графа Бобринского в «Холстомере», Унтера Пришибеева...
N.N. А «Современник – 2»?
АНДРЕЙ. «Современник – 2» Миши Ефремова? Я там тоже с самого начала.
N.N. В «Геракле» ты...
АНДРЕЙ. В «Геракле» я в очередь со Славой Невинным играл Периклимена, потом...
N.N. А в «Пощёчине», нет?
АНДРЕЙ. В «Пощёчине», нет.
N.N. Правильно, это же Школа-Студия...
АНДРЕЙ. Да, это Школа-Студия. В «Современнике – 2» «костяк» Мишины однокурсники-выпускники, а потом со стороны пришли пару людей – Вася Кортуков, я... Но я, вообще, с другой стороны. Я про это ещё расскажу... И там, в «Современнике», я играл в «Тени» Шварца, «Авгиевы конюшни» Михаила Рощина и была главная роль во втором сезоне, когда вышел спектакль по Юрию Мирошниченко «Зверь-Машка». Я ездил с театром на гастроли, в Ригу, куда-то ещё... Но до этого, я... на самом деле, моя биография началась раньше. Я учился в театральной школе № 232 на Трубной площади. С третьего набора этой школы и моими однокорытниками были Дима Писаренко, Таня Рудина, Оля Барыкина, Лёша Артамонов, Гена Кузнецов, Игорь Радов, Таня Гарбарчик, она же Татьяна Ахрамкова, которая много лет была режиссёром в театре у Андрея Гончарова, очень талантливая девочка; все думали, что она сменит его, но... Это был наш театральный класс, а Мастером у нас был Виктор Иванович Коршунов, и педагоги Малого театра приходили к нам на занятия: Солнцева Римма Гавриловна, другие. Но дело в том, когда я туда поступил – это 9-й класс - в это же время летом я узнал, что делает набор Олег Павлович Табаков в свою первую «табакерку» – Студию «На улице Чаплыгина», самую первую, в переулке Стопани в ДК пионеров имени Крупской...
N.N. По дороге на Чаплыгина...
АНДРЕЙ. ...а все занятия проходили в самом театре «Современник», на пятом этаже. Короче говоря, я пошёл поступать туда и меня взяли; то есть, я был одновременно и у Коршунова и у Табакова. Но я Коршуновым, скажем так, несколько манкировал, и для меня, конечно, Табаков был главный учитель: у нас там преподавали Гарик Леонтьев, Костя Райкин, Рахельгауз, Фокин, Сазонтьев. Олег Павлович особенно не преподавал, потому что он сам как бы «душа» Студии, а не педагог. Приводил к нам в гости Владимира Высоцкого, который пел для нас несколько часов и разговаривал с нами. С ума сойти!.. Дрознин-старший преподавал, Илья Рутберг, балерина Большого театра Алла Щербинина, Анна Николаевна Петрова по речи...
N.N. Он уже туда всех перетащил...
АНДРЕЙ. Да. Все они там были... Боря Сморчков... То есть, гениальный такой педагогический сгусток, и для них мы были первая их педагогическая проба, а они для нас, как родители... Володя Поглазов меня увозил на лето на Селигер, на байдарках ходили, ловили рыбу... Они нас любили, тех, которым удалось поступить, конкурс был огромный... И вот это моя закваска главная была.
N.N. Там же были все, все с этого набора – весь первый курс ГИТИСа.
АНДРЕЙ. Почти, позже уже пришла Лена Майорова... Ну вот, а я потом... отошёл как бы в сторону... и уехал во Владивосток к Ефиму Давыдовичу Табачникову...
N.N. Как так отошёл? Что случилось?
АНДРЕЙ. Ты знаешь, для меня самого загадка: я в Студии был старостой, считали, что я самый «подающий надежды», и студийцы все говорили: «Во, везёт тебе, с тобой всё будет нормально». А потом, уже на грани поступления в ГИТИС, делали некий «перерасчёт» в человеках, и я отпал. Я знаю только, что Олег Павлович хотел взять чьих-то детей на курс; пытался выяснить истинную причину, но...
N.N. То есть не все, кто там был, пошли...
АНДРЕЙ. Не всех он взял... Ну, мне единственное, что только сказали Володя Поглазов и Костя Райкин, что я слишком нервный, эмоциональный... говорили что-то такое невнятное... А мой папа – писатель, мама – журналистка, у них был свой круг знакомых: В.А. Эуфер, И.Л. Вишневская и среди них Ефим Давыдович Табачников, замечательный режиссёр, прошедший войну, и который был тогда режиссёром у Гончарова в театре, очень конфликтно там существовал. В конце концов, его «сослали» во Владивосток, назначив главным режиссёром Приморского театра драмы имени Горького. И он меня позвал: поехали, говорит, Андрей, со мной, по сцене походишь, а я там заодно курс буду вести, практика для тебя будет хорошая. И я поехал к нему почти на два года во Владивосток, играл там какие-то небольшие рольки...
N.N. А на курс поступил?
АНДРЕЙ. На курс пошёл, хотя мне особенно ходить не надо было, я уже «готовый» актёр был, но я ходил... И потом уже, после этих двух лет, чуть меньше, возвращался в Москву...
N.N. Без диплома...
АНДРЕЙ. Без диплома, да, но я получил тарификацию, потому что один сезон работал в городе Мичуринске, так как мне хотелось провинциального театра настоящего понюхать...
N.N. Там Саши Попова родители, Александр Николаевич и... – в Мичуринске в какой-то момент, я не помню, в какие годы, – Поповы были, Лариса и Юра... может, в другие годы...
АНДРЕЙ. Главный режиссёр был Глеб Томилин. Я там один сезон работал. Со мной была моя первая жена, вокалом занималась, хорошо пела; мы там жили в гримёрке в театре. Театр – здание деревянное, очень красивое, большой зал такой с балкончиками... Зимой был пожар, театр загорелся, мы прыгали из окна второго этажа в сугроб и конец сезона уже ездили по районам на выезды, такая система тогда была... А потом я уже вернулся в Москву... Дальше надо проверить по годам, где когда раньше что было: «Современник – 2» или «У Никитских ворот»...
N.N. «Современник»: в 1987 они закончили курс и организовали, по-моему, сразу театр.
АНДРЕЙ. А, «Современник», да; я имею ввиду «У Никитских ворот»...
N.N. А «Никитские», кажется, даже раньше немножко появились, в 87-м они уже были...
АНДРЕЙ. Нет, «У Никитских ворот» открылись в День театра 27 марта 1983 года... Потом, после «Современника – 2», был «Улисс» Михаила Мокеева, где были замечательные «Лес» Островского, «О преступлении», где я заменил в Миколке Женю Миронова...
N.N. Серьёзно?.. Так, «О преступлении» игралось в ДК Зуева, правильно? И таким амфитеатром сидели зрители, с одной стороны, с другой... Женю Миронова я вообще не помню...
АНДРЕЙ. Я сейчас расскажу. Был очередной выпуск табаковского курса, на котором Михаил Мокеев был педагогом, и ему удалось сразу «пробить» для курса театр; нет, тогда он назывался ещё не «Улисс», как-то по другому... «Мастерская Михаила Мокеева».
N.N. Он же входил в Мастерские, они взяли его...
АНДРЕЙ. Да, это всё рядом: «Мастерская», кажется, 1988 год, а как «Театр Улисс» уже с 1991... Одним словом, спектакль по-началу игрался в ДК имени Зуева на Лесной улице. Когда был выпуск курса, Женя Миронов и Машков, они... ну, Машков там месяц-полтора ещё поиграл в ДК и потом сразу откололся вместе с Женей Мироновым к Олегу Павловичу Табакову. Вот, и я заменил Женю Миронова в спектакле, а роль Машкова Васе Кортукову перешла... Потом возникли Театральные мастерские, где были Саша Пономарёв, Клим и другие. И Миша Мокеев. Я был в группе у Мокеева и мы играли «Лес», «О преступлении» и был ещё вариант Достоевского под названием «Праздник топора» с группой Сергея Летова «Три О»...
N.N. И потом был Чехов...
АНДРЕЙ. Да, «Платонов». Был ещё спектакль «Немой официант» по Г. Пинтеру. И мы играли эти спектакли на разных площадках: чаще всего в Театре им. Станиславского, тогдашнем, когда он не был ещё Электротеатром. Играли в ЛенКоме, на Малой сцене, в фойе. Играли в Театре на Таганке, на старой сцене, ну и ездили на гастроли, на театральный фестиваль в Архангельск в 1990 году.
N.N. Ещё какое-то было пространство... «Платонова» я видела вообще в каком-то отдельном...
АНДРЕЙ. Это был филиал Театра им. Моссовета на Фрунзенской, чудная площадка...
N.N. Вот, вот... я помню, где это было...
АНДРЕЙ. Потом, значит, директор «Улисса» ушёл, приворовав какую-то сумму денег, и Миша решил, что он будет сам директором и заниматься бухгалтерией, но это невозможно, тем более, что Миша ничего в этом не понимал. Спонсор театра исчез и через какое-то время «Улисс» прекратил своё существование. Потом в 1993 году я попал в театр «Эрмитаж» к Михаилу Захаровичу Левитину. Он меня взял и первое, что мне было предложено – и я обалдел от того, что он мне произнёс! – Я, говорит, буду сейчас ставить «Женитьбу» Гоголя и хочу вас, Андрей... дальше многоточие... пробовать на роль Свахи. Представляешь! У меня всё защемило. Я подумал: как он угадал мою эксцентрическую природу? Ну, дальше «прикид» читки, скандал от актрисы, распределённой ранее на роль Свахи, и ряд «сцен» от звезды театра Виктора Гвоздицкого. И Левитин тогда предложил мне играть кого-нибудь из женихов...
N.N. Ну, конечно, два таких эксцентрика в одном театре...
АНДРЕЙ. Было несколько репетиций замечательных, я помню сам по ощущению...
N.N. А он кого играл – Кочкарёва?
АНДРЕЙ. Нет, Подколёсина... Репетиции очень яркие были... До премьеры я не дошёл и из спектакля вышел. Левитин меня держал всё в театре: я репетировал в Бабеле какого-то виолончелиста-аристократа и опять до премьеры не дошёл. Говорю Левитину: - Михал Захарыч, давайте я от вас уйду, потому что как бы нет смысла. – Нет, говорит, ты мне нужен, нужен! – Предлагал преподавать у него на курсе. Почти два сезона он меня держал, но я потом ушёл. И, в результате, пришёл я к Погребничко. Там были хорошие работы в его спектаклях: в «Гамлете», Шарлотта Ивановна в «Вишнёвом саде», ну, и он нам дал сделать с Пономарёвым «Дон Кихота». Говорит: «Мы, с вами, Андрей, конечно, не стыкуемся, но я вами дорожу и хочу, чтобы у вас был свой спектакль. Что хотите – предлагайте». Я говорю: «Дон Кихот». Он: «Хорошо».
N.N. А Пономарёва ты позвал?
АНДРЕЙ. Погребничко говорит: «Приглашайте режиссёра, художника и делайте работу, сколько вам нужно там, сезон, год. Я финансирую – это будет официальный спектакль театра». Я позвал Сашу Пономарёва в качестве постановщика, пьеса моя – «Правда о Дон Кихоте и Санчо», художником, по первому разу, пригласили Юру Харикова. Юрий Николаевич его не знал, говорит, «хорошо», но потом, после нашей первой встречи, он навёл справки про Юру Харикова и при следующей встречи говорит нам...
N.N. Не потянем!
АНДРЕЙ. Говорит, это невозможно же, он ставит в Мариинском театре «Князя Игоря», это невозможно... Давайте другого. И появился Серёжа Якунин, слава Богу. Был грандиозный спектакль, выдающийся. В своей заметке в газете «Культура» – «Рыцарь Печального Образа близ дома Станиславского» – Лев Аннинский писал:
«Название спектакля: “Правда о Дон Кихоте и Санчо в двух аутодафе наводит на мысль о бароккальности, но это впечатление обманчиво. По инсценировке Андрея Кочеткова (он же самозабвенно исполнил и главную роль) при поддержке Института Сервантеса в Москве (институт, надо думать, обеспечил сюжетную верность испанскому оригиналу) Александр Пономарёв срежиссировал зрелище, отдающее отнюдь не купеческой роскошью, а королевской бедной строгостью, притом в современном игровом (то есть проникнутом духом игрища) варианте.
Дело не только в игре актёров, а ещё и в общей «кукольной» аттракционности происходящего. Тут решает изобретательность художника Сергея Якунина, связавшего из мятой, рваной и сшитой на живую нитку бумаги всё, чем экипирован Рыцарь Печального Образа и чем декорируют жизнь люди, потакающие его безумствам.
Рекорд этой рукотворной виртуозности ставит Санчо, который, слушая вдохновенный бред своего патрона, мастерит из бумаги раструб, укрепляет на нём иголку и, вставив правой рукой иголку в бороздку, левой крутит граммофонную пластинку, извлекая из неё арию Кармен... На маленькой сцене Театра ОКОЛО дома Станиславского такие трюки детально просматриваются и греют мою зрительскую душу. Что не мешает мне следить и за общим смыслом происходящего.
Смысл такой. Высокий безумец знает, что он безумец, и «низкие» обыватели это знают. Он себя считает околдованным, очарованным, одержимым, а для них он – помешанный. Из жалости к нему они разыгрывают рыцарский спектакль, а он из жалости к ним в этом розыгрыше самоотверженно участвует.
Высокий образ идеалиста, завещанный векам гениальным Сервантесом, - это модель, на которой последующие века этот идеализм проверяют на прочность.
Наш ответ: рыцарство и благородство имеют шанс только при условии, что все участники потешного эксперимента сделают вид, что в это верят.
Очень, знаете ли, своевременный взгляд на вещи».
Но тем не менее, нам спектакль прикрыли после двух сезонов.
N.N. Да, очень мало шёл.
АНДРЕЙ. Погребничко сказал, что к нему приходят зрители и говорят, что «это выламывается из вашей эстетики», ну, всякую такую фигню, и в итоге он его снял с афиши. Это было накануне юбилея романа Сервантеса, 400-летие, и я уже «нарыл» каналы от Института Сервантеса в Москве, с тем, чтобы театр пригласили в Испанию со спектаклем... Потом, через две-три недели, был пожар в театре и все декорации и костюмы спектакля сгорели. Пономарёв сказал, что это наказание свыше – Бог наказал за то, что он снял «Дон Кихота»...
N.N. А вот он мне как-то про эту связь не говорил...
АНДРЕЙ. Потом театр «Около», как ты знаешь, почти десять лет существовал на Малой сцене. Кстати, очень хорошее пространство, я там играл...
N.N. Да, отличная площадка, я к ней привыкла...
АНДРЕЙ. А теперешний новый большой зал, что они построили, – совершенно безобразен. Никакого духа от Кононенко не осталось. Но это уже не важно... И когда я к Погребничко пришёл в очередной раз и сказал, что хочу делать «Бедных людей», он мне ответил: «А, Андрюша, не хотите ли это сделать в другом театре?» Ну, так мы и расстались и... появился ЯХОНТОВ-ТЕАТРЪ.
N.N. Ты в нём один и зовёшь на каждый проект разных людей или у тебя есть какой-то костяк?
АНДРЕЙ. У меня есть своя маленькая группа, художник, композитор, звук-свет, но как актёр я... ну, у меня два-три, максимум, четыре человека, а больше быть не может, по принципу камерному...
N.N. Ну, это в названии...
АНДРЕЙ. Да, это заложено в названии. Я сам пишу пьесы, режиссирую и играю. А остальные функции – директора, административные – они у нас не существуют, я в этом ничего не понимаю, хотя хотелось бы спектакли показать хотя бы в Ленинграде, потому что мои спектакли – они питерские...
N.N. Они питерские, я тоже так думаю...
АНДРЕЙ. И, знаешь, герои моих спектаклей, – сейчас, правда, Сервантес, – это всё питерские авторы: Гоголь, Хармс, Достоевский... Была на спектакле Ирина Озёрная, она была завлитом в «Эрмитаже» у Михаила Левитина долгие годы и обожает Хармса левитинского, замечательный спектакль. Посмотрев мой спектакль, она сказала, что теперь есть два грандиозных спектакля по Хармсу, левитинский и мой...
N.N. Пономарёвский она... Мы не скажем Пономарёву...
АНДРЕЙ. Не скажем... Нет, у него какое-то другое высказывание. У меня всё выстраивалось через судьбу автора: не было Хармса, к которому привыкли, смешной или не смешной, сатирический. О моём спектакле Пономарёв написал: «Наконец добрался до спектакля Андрея Кочеткова «Старуха Хармс» в музее Алексея Толстого на Спиридоновке. Стоический путь этого «странного» человека (Андрея, не Алексея) заслуживает отдельного разговора, но два слова о спектакле... Все и всё на месте, что очень сложно в «Старухе», о постановках которой вспоминаешь с недоумением. Все попытки, которые я видел, производились с помощью «чечётки и попукивания», натужно и грубо, а здесь лирика чистой воды. Это явная удача. Человечно, нежно, тонко»... Ты Хармса видела ведь, да?
N.N. Видела лет пять назад.
АНДРЕЙ. Первая же мизансцена, когда... – ну, понятно, что мы в формате музейного пространства, – существует некий заколоченный дом, заброшенный рояль, который закинут какими-то тряпками... Дом заколочен, но начинает постепенно оживать, раскрываться и оттуда выходят музыканты, Танюша, Никита Логинов: они расколачивают это пространство для того, чтобы вспомнить или чтобы вновь возник, появился сам Хармс, чинарь Даниил, и он, наконец, выходит из этого домика и рассказывает нам свою историю. Вот такой вот ход. И мне кажется, что это больше, чем просто тексты Хармса, это одновременно жизнь и судьба того времени, тех художников, творцов, которые были уничтожены.
Продолжение следует
Чинарь Даниил — Андрей Кочетков («Старуха Хармс»; пьеса — А. Кочетков, режиссёр — А. Кочетков; ЯХОНТОВ-ТЕАТРЪ, Москва, 2015; фото Никиты Муравьёва)
Леонид — Андрей Кочетков («Бедная Лиза» по Карамзину; режиссёр — Марк Розовский; Театр-Студия «У Никитских ворот», Москва, 1987; фото Юрия Бойко)
Чинарь Даниил — Андрей Кочетков («Старуха Хармс»; пьеса — А. Кочетков, режиссёр — А. Кочетков; ЯХОНТОВ-ТЕАТРЪ, Москва, 2016; фото Владимира Луповского)
