Газета «Домашнее чтение» интересна прежде всего как воплощенная мечта. «Лихие 90-е» (отвратительно расплывчатый штамп, подразумевающий попущение криминалитету и негативной вседозволенности) сделали возможным немыслимое. Когда с Еленой Плаховой (по мужу Егоруниной) осваивали азы предполагаемого призвания (на журфаке МГУ в 1969-1973 годах), воображение не простиралось до запредельных границ: рухнет коммунистический диктат, исчезнет политическая цензура, личные убеждения перестанут считаться преступлением.
Наши однокурсники (возможно, это мое пристрастное впечатление) были помешаны на литературе. Лекции по зарубежной классике читали блистательные Елизавета Петровна Кучборская, Юрий Филиппович Шведов и Сергей Вацлавович Рожновский, да и декан Ясен Николаевич Засурский, обозревая средства массовой информации США, не без куража ударялся в анализ произведений Драйзера, Хемингуэя, Дос Пассоса, Френсиса Скотта Фицджеральда; русскую преподавали Владимир Александрович Архипов, Людмила Евдокимовна Татаринова, Владислав Антонович Ковалев и стремительно изгнанный за пропаганду шовинистических идей Юрий Дмитриевич Иванов (его мы, насмешничая, называли в стенгазете Иванов-Водкин). Семинары Анри Суреновича Вартанова, тонкого аналитика искусства, и замечательного литературоведа, исследователя советской прозы, Анатолия Георгиевича Бочарова, были переполнены.
Студенты обменивались своими собственными опусами. Азартно витали вопросы: «Читал рассказ Вадика Дементьева?» (сын секретаря Союза писателей РСФСР), «Как тебе стихотворение Юры Хомайко»? (мой одногруппник, приехавший из Харькова), «Поэма Гали Тюриной сатирическая или без иронии?». Сияли представители писательских династий: Сергей Смоляницкий (стал одним из пионеров частного книгоиздательства), Олег Салынский, Маша Березина (дочь сценариста Валерия Осипова)... Вдохновенно декламировал (на испанском!) Федерико Гарсиа Лорку староста курса Витя Анпилов (благородно не доносивший, а это была его обязанность, на злостных лентяев, прогульщиков занятий, не помечавший их фамилии галочками и крестиками, дабы лишились стипендии), впоследствии видный харизматичный лидер партии «Трудовая Россия», полномочный выразитель идей и интересов рабочего класса. В Коммунистической аудитории, где простаивало без употребления старинное пианино, сестры-близняшки Ася и Лена Грандовы, аккомпанируя себе в четыре руки, пели романсы Есенина и Бунина. Искрометный, авантюристичный Гриша Лернер (объявленный в пресловутые 90-е королем и основателем могущественной ОПГ, будто не было криминальных корумпированных авторитетов круче, чем он, в хапужнических правительственных сферах и силовых структурах!) слагал рифмованные застольные здравицы: «За то, чтоб ложь, измена, подлость дорогу к сердцу не нашла, я пью за то, чтоб наша гордость всепокоряющей была!» Гриша Симанович (он в зрелые годы сочинит яркие головоломные детективы) переводил с английского, его почти маршаковское переложение, кажется, Вильяма Блейка (но, может, и Роберта Бернса) до сих пор в памяти: «На свете нет тесней оков, чем власть проклятых стариков!». Воспринималось смело, учитывая преклонный возраст тогдашних правителей СССР, членов брежневского Политбюро.
Неудивительно, Лена Плахова, питомица (как и все мы) концентрированно не столько журфаковской, сколько царившей на Моховой, во двориках с памятниками Ломоносову, Герцену, Огареву, филфаковской атмосферы (при этом вольготной неформальности, неакадемичности у нас, благодаря либеральному, широчайшей эрудиции мэтру Засурскому, было больше, чем на зауныном филологическом), выбрала стезю изящной словесности.
С Леной Плаховой я тесно сошелся на картошке, куда студентов традиционно сплавляли собирать осенний урожай. Меня выбрали бригадиром, крайне неудачно, «норму» мои подопечные не выполняли, потому что я пребывал в убеждении и заблуждении: нельзя делать приписки и рапортовать о сданных 100 мешках вместо реальных 50, а также пихать вместо клубней камни. Лена и ее подруга Лена Прохорова мою позицию (катастрофически бесперспективную! провальную! позорную! стыдную! по отношению к государству и однокашникам, проигрывающим соревнование за звание передовиков) разделяли. Закончилось свержением, разжалованием, но обе Лены от меня, низринутого, не отвернулись, помню наш спор на глинистой меже — о фотографии Александра Грина, помещенной в его однотомнике (кто-то привез растрепанный сборник с собой): может ли такое лицо принадлежать человеку полноценно выраженной мужской ориентации? Вот чем были заняты наши извращенные, не в сторону сельского хозяйства повернутые мозги.
И мужа Лена выбрала согласно своей приверженности: Саша Егорунин долгое время трудился ответсеком, потом замом главного в еженедельнике «Литературная Россия». К тому времени, когда супруги набрали вдоволь жизненного и профессионального опыта (Лена работала в журнале «Слово»), грянула свобода. И осуществилось, как по мановению волшебной палочки, взаимное семейное желание: создать газету — легкую, непретенциозную, без идеологических установок и скулосводящих статей о том о сем из серии «редкая птица долетит до середины», без комплиментарщины и неумеренного восхваления юбиляров, без помпезного отмечания знаменательных дат, без утомительной хроники малозначащих событий и пафосного официоза, камертон звучал симпатично: привечать тех, кто близок по духу и складу восприятия бытия, кто нравится прежде всего стилистически и эстетически, манерой излагать, а не конъюнктурным угодничеством. Редакционный ансамбль тоже сложился на диво органично, волшебно, будто сам собой, но, конечно, угадывалось дирижирующее начало безупречно неснобистского вкуса Елены Петровны, «принцессы Грезы» (так мы ее величали за глаза и такое название носила одна из популярных рубрик), в коллективе лидерствовали аскетично беспристрастный энциклопедист-всезнайка Игорь Михайлов, очаровательная умница Ольга Уварова (ею, безупречно совершенной, я любовался вне связи с творческим процессом, для чего приходил млеть в скромную комнатку, где вершилось священнодейство формирования очередных номеров), добрейший человек и уникальный профессионал-дизейнер Павел Китайкин, его наваждением были лошади, о них и ипподроме он мог изливаться (рисуя макет) бесконечно восторженно.
Регулярные дискуссионные (чайные и не только) посиделки штатных и внештатных авторов (не было деления на «когорту» и «пришлых») носили характер царскосельских лицейских кутежей и, с пушкинской бесшабашностью, многолюдно перекочевывали в краснопресненскую квартиру Саши и Лены Егоруниных, где подрастала дочка Майя, полемика затягивалась до рассвета. Душой коллектива, мамой не только для дочери, а для всех нас, оставалась Лена. Она как никто умела защищать и отстаивать друзей, ободрять вовремя произнесенным суждением, вселяла уверенность в тех, кого не признавали ортодоксальные и номенклатурные вершители литературных судеб. Лично я благодарен Лене за состоявшиеся подборки моих коротеньких наблюдений-эссе и написанную ею (кажется, единственную появившуюся в прессе) рецензию на мой роман «Закройщик времени». К Лене с уважением относилось начальство полиграфического комплекса «Московская правда», поэтому газета «Домашнее чтение» выходила в свет, я бы сказал, в режиме наибольшего благоприятствования, наборщики осуществляли верстку трепетно, нота искренности пронзала и сплачивала всех.
Известность, тираж, востребованность «Домашнего чтения» объяснялись, помимо замечательного контента (так принято сейчас выражаться, представляю, как отдуплился бы в связи с этим термином — типа «кондом» — Набоков) еще и последним, увы, всплеском интереса к литературе, хлынувшей к людям после многих десятилетий запретов и гонений. Газета в полной мере отвечала чаяниям своих поклонников, приверженцев, подписчиков. Быть может, если воспрянут и вернут себе былую значимость буковки, метафоры, рифмы, возникнет и желание исследовать незабываемый феномен зародившейся в бесперспективности и неожиданно счастливо воплотившейся газеты «Домашнее чтение».
