Обложка новой книги стихов Игоря Вольфсона «Гирлянда» увенчана монеткой. Это, как мне кажется, символ любого путешественника, готового бросить монетку в местный водоём, чтобы однажды вернуться на его берег.

            Каждый текст Игоря Вольфсона и есть по сути такая монетка – маленькое, звенящее, сверкающее в солнечных лучах воспоминание о путешествии, которое хочется сохранить в памяти, чтобы однажды вернуться. Путешествует лирический герой автора не только по странам и городам, но и внутрь самого себя. Впрочем, неверно было бы, на мой взгляд, отделять автора от его лирического героя – в случае Вольфсона эти две фигуры тождественны.

            Лирический герой этот вопреки тенденциям современной поэзии не рефлексирует, не страдает, не анализирует свои травмы, а радуется каждому прожитому дню, умея подмечать любые счастливые мелочи, на которые мы, читатели, не обращаем внимания в обыденной рутинной жизни, и только в текстах Вольфсона они играют для нас новыми красками.

            Я – счастливейший смертный на этой земле:

            Я с утра пробежался по спящей Рамбле.

            Автор учит нас на своем примере быть благодарными за каждый момент нашего бытия, даже не самый приятный.

            Порою полезно промыть свои гланды

            Прозрачною пайкой больничной баланды.

            Много ли в этом традиции «благодарности Бродского»? Нет, совсем немного, несмотря на то, что Игорь Вольфсон живёт в Петербурге. И, казалось бы, мог наследовать Бродскому. Скорее, здесь видится фонарный свет Мандельштама, недаром и имя его не раз звучит в книге «Гирлянда» - и в контексте Тифлиса, и в рамках Калинина, и вообще в эпиграфах к пяти-шести текстам.

            Смешное прозвище «Калинин»,

            Как блажь стального седока,

            И – захолустье. Впрочем, там,

            Ища последнего приюта,

            С женой ютился Мандельштам.

            Впрочем, не к одному Серебряному веку обращается Вольфсон, он запросто ведёт беседы с Пушкиным, не скатываясь, к счастью, в этакое панибратство, а как бы чувствуя родственную душу поэта.

            Смех, аж подрагивают жилки –

            Послушай, Пушкин, посмотри:

            Жужжат, с утра жужжат косилки

            Там, где царили косари.

            Самым ярким текстом условного «Пушкинского цикла» Вольфсона, на мой взгляд, является текст, имеющий рабочее название «Провал Кюхельбеккера», в книге, кстати, неотражённое, поскольку автор предоставляет читателю возможность и самому догадаться, о каком пылком повесе ведётся речь.

            Всё меньше цвета.

            Серый пар, –

            Он позабыл уже пожар

            И краски лета.

            Но звуки звонки!

            Коль мир окрестный сир и наг,

            Его спасёт скрещенье шпаг

            Во имя жжёнки.

            Однако несправедливо было бы считать, что Вольфсон только ведёт диалоги с великими и радуется своим путешествиям – в книге есть место и боли, и тяжести утраты, осмыслению смерти.

            Но автор не погибает вместе со своим героем, напротив – он как бы возрождается через смерть, прожив её, как может только он один.

            Не смогли вы меня уберечь,

            И лежу я, присыпан землёй,

            И надгробная звучная речь

            Переходит в тоскующий вой.

            С прежним миром не трогая связь,

            В новом поиске щупло бреду,

            Только слушаю речи, смеясь,

            И восторженно кличу беду.

            И отныне материи нет,

            Я – иголка, нашедшая стог,

            И игольчато вспыхнувший свет

            Вдруг пронзает дремучий чертог.

            Финальный текст сборника как бы подводит итог всем путешествиям – наша жизнь для Вольфсона и есть одно большое путешествие. И когда (если!) оно закончится, то от всех нас останется светлое воспоминание о лете, в котором мы счастливо растворились как монетка, брошенная кем-то в фонтан.