Со мной в инфизкульте, в Центральной Лаборатории Технических Средств работала техником Лена Склярская.

            Скорее, правда, числилась, чем работала, появляясь на рабочем месте лишь от случая к случаю.

            Что, впрочем, ей всегда сходило с рук.

            Речистой задиристой полудиссидентке, тридцатипятилетней обладательнице незаконченного высшего образования, а вдобавок матери старшей дошкольницы Полины и жене доцента кафедры гимнастики Юрия Константиновича Гавердовского. 

            Мне они — Лена и Юрий Константинович — очень симпатизировали.

            И — помогали.

            По мере сил и возможностей.

            Скажем, помогли найти новую работу внутри ГЦОЛИФКа, когда стало совсем невмоготу на старой…

            Да и потом, когда я институтские стены окончательно покинул, уйдя на вольные хлеба, вывели меня на некоего тренирующего дядечку по фамилии Сцепуро, который мог (за очень приличные по тогдашним временам деньги) устроить мне справку с места работы и соответствующую запись в трудовой книжке.

            Тем самым пролонгированно подстраховывая свободного художника от государственных претензий в тунеядстве.

            Пронесло.

            Сыграла другая завязка…

            Литсекретарская.

            Но я здесь не об этом.

            А о том, что у Лены Склярской было два троюродных брата.

            Хотя, возможно, троюродных братьев у неё было и несколько больше.

            Однако мне она сообщила о наличии этих двух.

            Ибо каждый из них был не только Лениным братом, но и поэтом.

            Признанным.

            Пусть даже и отчасти...

            Один, которого звали Андрей Внуков, получил некоторую известность и во всеуслышание именовался поэтом, ибо регулярно вёл свою рубрику «Юмор в коротких штанишках» в утренней воскресной передаче «С добрым утром», каждое воскресенье  звучавшей по первой программе Всесоюзного радио.

            А второй — Владимир Лапин, будучи поэтом разновозрастным, писал рецензии на самотёк, приходивший в детский  юмористический журнал «Весёлые картинки», и всякие прочие внутренние  рецензии, состоя членом профессионального комитета литераторов.

            Профкома.

            Группкома (если на тамошнем слэнге...)

            Какого-то из.

            Их у нас на Москве существовало несколько штук.

            В лучшие времена, кажется,  аж четыре...

            Причём Лапин вроде как не просто состоял рядовым членом  своего группкома, а  уже примыкал к группкомовской головке...

            Были ли вообще знакомы друг с другом Ленины троюродные братья, знали ли о существовании каждый каждого? — так и осталось для меня загадкой.

            Видимо, и останется.

            Что не столь важно.

            Ведь Андрей Внуков мне в моей жизни так никогда и не встретился.

            В отличие от Владимира Лапина.

            Встречавшегося мне на протяжении её достаточно часто.

            Для начала предприимчивая стратегически Елена Ароновна нас просто познакомила.

            Пригласив к ним с Юрием Константиновичем в гости.

            Ленина идея заключалась в том, чтобы Володя взял надо мной шефство.

            Полноценного всеобъемлющего толка.

            Со всеми дополнительными литературно-бытовыми нюансами.

            Шефство, в обозримой перспективе сулящее мне вступление в группком и обретение таким образом профессионального статуса,  автоматически лишающего государства законного права обвинить меня в пресловутом тунеядстве...

            Помнится, Лапин, практически не печатавшийся тогда как взрослый автор, вслух читал нам  стихи о заблудившейся-потерявшейся марийке.

            Глазами я их прочитал много позже.

            В какой-то из Володиных журнальных подборок времён перестройки.

            А то уже и в лихие девяностые.

            Когда его вещи стали периодически публиковать...

            Ну а возвращаясь назад, в квартиру Гавердовских, скажу, что Володя  пригласил меня к себе .

            И — я его посетил.

            Спустя совсем немного времени.

            Жил он где-то у чёрта на рогах.

            С женой Галей и, кажется, тремя общими детьми дошкольного возраста.

            Крохотная, малоформатная Галя была одной из трёх дочерей знаменитого славной славой советского прозаика Эммануила Казакевича.

            Покойного.

            Да и сам тридцатитрёхлетний тогда Владимир Лапин тоже  имел непосредственное отношение к славе.

            Правда, в относительно далёких уже личных детстве и отрочестве.

            Когда считался поэтическим вундеркиндом.

            О нём и его мальчишеском стихотворчестве с придыханиями писал Корней Чуковский в своей выдержавшей уйму изданий и переизданий книге «От двух до пяти».

            А ещё усилиями обоих отцов-основоположников и мэтров отечественного детлита  (Чуковский плюс Маршак) у юного, шестнадцатилетнего Владимира Петровича, издалась и собственная книга стихов.

            «Тетрадь Володи Лапина».

            Что иначе как большой редкостью по тем временам не назовёшь…

            Мой визит в лапинскую  квартиру (не помню точно, был ли там телефон, но вроде как наличествовал) так и остался единственным.

            Особенного Володиного рвения на предмет моего реального продвижения в пёстрый мир  профессиональной литературы я не почувствовал.

            А надоедать человеку не особо хотелось.

            Да и насколько я слышал от Лены — жизненных сложностей  у Лапина об эту пору  хватало.

            Даже с лихвой.

            Начиная повышенным интересом к его персоне истового правозащитника со стороны  компетентных органов, и кончая фатальными семейными неурядицами…

            Следующий раз пересеклись мы с Лапиным  года через четыре.

            Эпизодически.

            На уровне переписки.

            Это я послал в «Весёлые картинки»  книжку-подборку моих околодетских природно-погодных стихотворений под названием «Про дожди, про дождики и про ливень...».

            Ну и попал на внештатного рецензента журнального самотёка Лапина.

            Точнее  — под….

            Хотя — справедливости  ради — стоит сказать, что Владимир Петрович признал, что «автору предложенной для публикации подборки банальность вообще-то  нествойственна…»).

            Очередная наше общение с поэтом Лапиным случилось в 1989-м.

            Это я, наконец, 2 февраля 89-го оказался принятым в комитет московских литератором.

            Сделавшись членом секции поэзии.

            Володя же не числился членом здешней поэтической секции.

            Он состоял в какой-то другой.

            Кажется, в секции критики.

            Но заодно был и председателем профкома.

            Хотя вроде  на момент моего вступления —  его заместителем.

            А председателем литераторского профкома был тогда колоритнейший во всех отношениях персонаж: драматург Иван Иванович Менжирицкий.

            Впрочем, так продолжалось не слишком долго.

            Профком раздирали какие-то нешуточные страсти, и Лапин имел к ним самое прямое отношение.

            Короче говоря, в результате  этой надковёрно-подковёрной возни и борьбы власть в профкоме перешла непосредственно  к Владимиру Петровичу.

            Сам же профком потихоньку стал уменьшаться в размерах, рискуя со временем окончательно распасться.

            Может, в конце концов, и распался.

            Вопросом не владею.

            Перестав следить за развитием ситуации после 1997-го года.

            Когда, будучи принятым в Союз писателей Москвы ещё в 1995-м, покинул  литераторский профком, оставив руководить вместо себя секцией поэзии Юру Лаврушина — сына вдовы тончайшего поэта-лирика  Владимира Соколова, красавицы и литературного критика Марианны Соколовой-Роговской...

            Как ясно из витиеватого предыдущего предложения — некоторое  время я был законно избранным председателем поэтической секции профкома, сменив на сей условно - руководящей должности Валеру Липневича.

            Кажется, году в 1992-м

            Или — чуть позже…

            Ну и в течение всех моих провластных лет встречался с председателем профкома .

            Сиречь Владимиром Петровичем Лапиным.

            На заседаниях профкомовского президиума, которые проходили по несколько раз в год.

            По адресу Москва, ул. Малая Грузинская, 28.

            Где у профкома имелась  служебная  комнатёнка.

            На первом этаже.

            Хоть, может, и на втором.

            В том самом доме, где жил и умер Владимир Высоцкий и просто жил-поживал себе Никита Михалков…

            В профком с моей родовой Беговой я приходил пешком.

            Что занимало у меня 35 минут.

            От порога до порога.

            Обратный путь в этом смысле ничем не отличался от дороги туда.

            Однако однажды случилось часть пути назад  (две остановки) проехать на 5 троллейбусе.

            Втиснувшись в него ровно напротив Ваганьковского кладбища.

            Сообща с Лапиным, утверждавшим, что он лучший мастер по ремонту пишущих машинок.

            А у нас — обе социалистические венгерки «Эрики» были не на ходу…

            На месте Володя с поставленной (себе) задачей не справился.

            Провозившись битый час..

            Но к следующем по счёту заседанию президиума профкома ход одной из «Эрик» до известной степени выправил.

            Той, которую унёс от меня под мышкой для починки у себя на дому.

            И — денег никаких не взял.

            Принципиально!

            Впрочем, время пишмашинок стремительно уходило в прошлое.

            Уступая дорогу наделённым клавиатурой компьютерам.

            Посему наша (до известной степени) починенная Лапиным «Эрика»  вскорости подарочно перекочевала  в подвал.

            К старшему дворнику дома 24 по Беговой улице  Рустаму —  выпускнику Литинститута, прозаику…

            Примерно тогда же встретились мы с Владимиром Лапиным на похоронах общего знакомого.

            А заодно и общего подчинённого.

            Убитого в пьяной драке поэта Вадима Антонова.

            По мнению Александра Межирова и Евгения Евтушенко — лучшего поэта России на рубеже  восьмидесятых-девяностых.

            Вадима Антонова, про которого в интернете — почти ничего…

            Антонова, с которым мы — жалкая людская горстка —  простились под Новый год: 31 декабря 1995-го.

            В лютый московский мороз.

            Кроме Володи и меня, из литераторской братии, на прощании присутствовали ещё только  Лёша Дидуров (на отпевании в церкви), жена Евгения Витковского, она же дочь прозаика  Елизара Мальцева поэтесса Надежда Мальцева (в церкви и на кладбище) да Владимир Иосифович Глоцер (всюду), успевший побывать за время своей взрослой жизни литературным секретарём как Маршака, так и Чуковского, плюс ещё очень много кем...

            Ну а из литературно-музыкального мира в последний путь Вадима Антонова провожали певица Ирина Воронцова, жена композитора  Игоря Егикова.

            Бывшая на всех этапах прощания с Вадимом, включая домашние поминки где-то в районе московской улицы Лихоборские Бугры.

            И бард Андрей Селиванов, отнюдь не самый близкий знакомый Антонова по дидуровскому рок-кабаре «Кардиограмма».

            До поминок, помнится, в результате не доехавший, но абсолютно неожиданно — прямо на кладбище пожаловавший вдове покойного, моей ровеснице Люде Гореловой, аж 300 долларов (очень приличные по тогдашним временам деньги…).

            С шестидесятилетним же январским Володей Лапиным прощались при гораздо более внушительном скоплении народа.

            Писательского — тоже .

            Тоже  зимой.

            Ближе к февралю.

            Девять с малым годочков спустя.

            Почти двадцать лет тому назад.

            В ритуальном зале крематория Боткинской больницы.

            В двадцати минутах ходьбы от моей родовой Беговой.

            Заправляла Володиными похоронами его молодая, совсем недавняя жена Даша.

            Единственная дочка знаменитого славной славой поэта Владимира Корнилова.

            Покойного.

            Врач по профессии…