Наташа Кинугава. Нетвёрдый переплёт. Сборник стихотворений. – М: 2024. – 64с., илл. Издательство «Наша молодёжь»

            Нетвёрдый переплёт подразумевает некоторую метафизическую мягкость, которая, будучи более природно-естественной, ласково обещает варианты роста, развития, приближения к совершенству, в отличие от твёрдого, косного, близкого к смерти…

            «Нетвёрдый переплёт» называется новая книга стихов Наташи Кинугавы (Натальи Баевой), и, будучи своеобычно звучащей и мультикультурной, компактно – структурно – организованной и вспыхивающей многими внутренними огоньками, ярко вписывается в литературное пространство.

             Сильно течёт река Кинугава, бликуя разнообразием смыслов, играя нюансами оттенков, и вполне логично, что реки, протекающие через души поэтов, уносят к векторам вечных образов:

            Утренняя звезда восходит вечером.

            И крыши домов спят под нею доверчиво.

            Экранам озёр

                      свечою она мерещится

            И колется, множится,

                         нежится, тает, плещется.

            Утренняя звезда старательно к утру готовится.

            В серые, рваные тучи колотится, ломится,

            Твердью бриллиантовой спорит с неверной Луной,

            Строит ковчеги свои будто праведный Ной.

             «Эсфирь» – стихотворение, открывающее книгу, разворачивается космосом, твердью небесной, которые так созвучны всему библейскому, и ветхий, вечный Ной тут словно перекликается с брильянтами запредельных пейзажей и панорам…

             Стихи Кинугавы хорошо пропитаны субстанцией вечности, при этом базируясь на конкретике обыденности, чьё обаяние может чаровать, а может…отливать онтологическим холодом бесконечной повторяемости – пусто, как вывернутый мешок.

            Поэзия необходима: она, работая с любым материалом, всегда адресуется к вертикали, если речь идёт о подлинной, а поэзия Кинугавы не оставляет сомнений в подлинности говоримого – а без стремления ввысь человек усыхает, душа черствеет, переставая реагировать на красоту и добро.

            Стихи Кинугавы красивы.

             …порою – легки огоньки, вспышки, кружение природного полёта:

            Ты уголёк, я огонёк,

            А вот и в гости мотылёк.

            Летит на свет,

            Не чует жар,

            Летит на смерть,

            На красный шар…

            Но смерть – частая гостья в поэзии Кинугавы, так, будто ничего страшного в таком гостевание нет, или подобным образом проступает желание расшифровать феномен феноменов – смерть?

            Тогда и абсурдные ленточки словно перевивают строки и строфы:

            Мама учит трехлетнюю дочку мыть сапожки.

            Ругается, дочка смеётся, не хочет, не будет.

            Мама орёт на хохочущую девчушку,

            лупит ей попу,

            и сама себе думает песенку:

            Итак, мы взрослые.

            А через пять минут мы – мёртвые.

            И утешает нас черёмуховый лёд.

            Нас, воспалённых, он вылечивает влёт,

            И во мгновение Недремлющего Ока

            Мы наберём живительного сока…

            Нечто от альфы алхимии, объяснявшей сложное через ещё более сложное, мерцает потусторонне в тайнописи стихотворения…

             Черёмуховый лёд резко отзывается в сердце тайным мистическим изломом: так, будто разгадав тайну, получишь ключи…от царства смерти.

             Потом – резко, железными нитями, скручивается гнездо стихотворения, туго начинённого неизбывностью разочарования, и привкус трагедии, разлитый по сосудам строк, можно ли компенсировать дальнейшим продвижением в недра яви?

            Я – мешок с заводными игрушками,

            Я – бессонных ночей кутерьма,

            И – солдатик ли, мышка ли, пушка ли, -

            Белый свет мой – кромешная тьма.

            Я, конечно же, думаю (глупая),

            Мой мешок Дед Мороз на спине

            Тащит весело детям испуганным,

            И появится скоро в окне.

            Я, конечно же, думаю: скоро же!

            Я – под ёлкой, развязан и пуст…

            Но Мороз оказался вдруг сторожем,

            Вместо ёлки – терновый вдруг куст.

            Живое часто спорит с мёртвым в поэзии поэта:

            Кто живой среди них, неигрушечный,

            Кто сейчас оживёт, кто потом…

            А солдатик на выстрел на пушечный

            Подпускает лишь мышку – с котом.

            Победит ли живое?

            Но книга Кунигавы полнится плазмой жизни, переливается токами её, лазорево вспыхивает и бирюзово отсвечивает различными вариантами реальности, вечно уходящий в неизведанность, то сбивающейся куда-то вбок, то вообще распыляющейся по снам.

            Мягкость союзна с нежностью, потому конкретика бытия вдруг расцвечивается суммами райских птиц:

            Лето в разгаре.

            Сухая земля клубится:

            Копаю грядку под ирисы.

            Райским ведь птицам

            Тесно скакать

                     по старым грядкам!

            Поэзия Кинугавы яркая – как оперенье упомянутых птиц…

            А то и – жар-птицы роняют перья: и на каждом – словно причудливая карта миров, где побывал поэт, обогатившись, и теперь делится щедро, будто познавший истины христианства Крез – со всеми.

             Парадоксальность действительности раскрывается гранями четверостиший:

            Жизнь – это вам не куплеты Трике:

            вот я на пике, а вот я – в пике!

            Только мудрец возразит: всё одно...

            Стою на вершине, а чувствую – дно!

            Двойственность всего воздействует на сознание, не оставляя вариантов – вершина так часто отсвечивает дном, как гроздья счастья срываются горем: которое, если посмотреть в космос корня, даёт больший опыт.

            В серьёзной степени обогащает душу.

            Стихи Натальи Баевой (Наташи Кинугавы) именно на это и рассчитаны – на обогащение души, при отчётливой способности утолить эстетическую жажду.

            Тем и ценна новая книга поэта.