Будучи в Питере, я всякий раз стремлюсь сюда. Вернее так: ноги сами меня туда приводят – на шумный и блестящий Литейный проспект. Причем, неважно – с какой стороны к нему идти. Либо – от Владимирского собора, без видов на золотые купола которого, говорят, никак не писалось Достоевскому. Либо – с противоположной стороны – от узорчатого дома Мурузи, где с балкона второго этажа любил внимать питерской ауре Бродский. А двумя этажами выши тем же самым, но гораздо раньше до него занимались Мережковский и Гиппиус – завороженно лицезрели сверху град Петра.
В окна им вполне возможно из дома через перекресток напротив могли заглядывать обитатели квартиры по фамилии Маршак. Тем, в свою очередь, в обратном направлении – через Литейный и Спасо-Преображенский собор было рукой подать до квартиры Чуковского. В итоге смотревший со своего балкона на Литейном проспекте Бродский исторически оказывался подпертым обиталищами двух литературных классиков, которым суждено будет сыграть заметную роль в судьбе великого изгнанника, будущего Нобелевского лауреата.
Когда, судившая его за тунеядство советская Фемида поинтересуется отзывами на его стихи со стороны авторитетных рецензентов, Бродский уверенно назовет имена соседствующих с ним в зоне литературной гравитации Литейного поэтов – Чуковского и Маршака.
Мой путь на Литейный проспект, впрочем, пролегал чуть-чуть иначе – через Карамзина, точнее – салон его блестящей супруги, собиравшей в 30-ые годы XIX века тут же поблизости, на Гагаринской улице, весь цвет музыкально-литературного Петербурга. Однажды на удачу сняв на неделю квартиру в низеньком старинном особнячке, я с удивлением обнаружил, что поднимаюсь теми же каменными ступенями, что помнили на себе шаги Вяземского, Лермонтова и Глинки. В окна смотрит ещё одно детище архитектурной классики, казенистый с портиками трехэтажный особняк с датой рождения на фасаде – 1836. Сюда в разные годы с Литейного будут бегать на занятия в школу всё те же Мережковский, Бродский, Маршак...
Но сквер поблизости будет назван не их именами, а другим – Даниила Гранина, что жил по одну сторону гимназии. Хотя по другую, уже не на Гагаринской, а через двор, на Моховой ваял свою бессмертную литературную славу автор "Обломова" и "Фрегата Паллада". Кто знал, что в Питере придется заходить в дом под окнами квартиры Гончарова, подниматься к себе по коридорам, слышащим голос автора "Мцыри" и каждое утро, выходя к троллейбусу, невольно бросать взор на балкон Бродского. А иногда – на него и выходить...
Да, в эти самые "полторы комнаты", что на углу Литейного и Пестеля. Попасть, наконец-то, в пространство не сколько места жизни земного Бродского, сколько бессмертного обиталища духа поэта. Интересное концептуальное решение увековечивания памяти о нем. Совсем не мемориал (хотя место намоленное), скорее – литургия. С погружением не столько в его литературный мир, сколько в мир выдающегося творца вообще. Не знаю, для чего, но почему-то именно это место доме Мурузи волновало больше всего. "Полторы комнаты", балкон, виды с него на Литейный и Пантелеймоновскую церковь в одну сторону, на Спасо-Преображенский собор – в другую...
Среди прихожан одной из них (а может и двух сразу) могли быть не только Гончаров и Карамзины, но и Некрасов с Салтыковым-Щедриным (их сосед Достоевский – вряд ли, он больше тяготел к Владимирскому собору). И тот, и другой, также оказались в культурной гравитации Литейного, что подарил городу ещё один интересный литературный музей – Некрасовский.
Место – намоленное русской литературой абсолютно. Где формировался не только выдающийся стихотворец, но и в компании с его "Современником" и "Отечественными записками" складывался оплот всей русской словесности XIX века. Походить по комнатам этой знаменитой квартиры, заглянуть в творческую мастерскую великих, что не раз бывали в этих стенах, соприкоснуться с подлинными вещами, окружавших в жизни героев этой истории, изучить подлинные документы, книги, письма, корректуры журнальных статей.
Трудно назвать русского писателя XIX века, которого с почтением не встречал бы в этих покоях на Литейном камердинер Некрасова. Как и невозможно назвать фамилию талантливого отечественного литератора, которого бы из этого дома на Литейном проспекте не поощрял морально и материально этот выдающийся поэт и самоотверженный литературный редактор.
После Некрасова Литейный проспект вас к приведет к Ахматовой, в знаменитый Фонтанный дом, в музей – с полным погружением в мир поэта. Начиная с личных вещей, помнящих прикосновение рук Анны Андреевны, мебели, книг, документов, зеркал, ловящих её царственный образ, до чуть ли не всех стихов великого поэта, вынесенных в литературной части экспозиции на огромный стеклянный стенд и взявших на себя роль исторического фона длинной жизненной драмы Ахматовой.
Плюс тут же – вымахавший в мощнейшую ветвь привитый к проахматовскому поэтическому древу росток пронзительной поэзии опять же неизбежного в Питере Бродского. Музейное соседство двух близких по духу гениев на одном этаже знаменитого Фонтанного дома (в одном случае – в форме мемориала, в другом – натюрморта) – хороший ход. Шаги по ахматовской квартире – плавное, если не сказать, осторожное погружение в мир поэта. Соседний зал Бродского с философичным нагромождением сопровождающей его доподлинной разнообразной утвари (то бишь, натюрморт, как поименовали всё это дело авторы экспозиции) – настоящий взрыв. И в обоих случаях через посетителя пробегает ток подлинного соприкосновения с миром великих поэтов.
В литературном устье Литейного, переходящего уже во Владимирскую сияет Достоевский. Его музей-квартира. Кузница "Братьев Карамазовых", "Дневника", размышлений о судьбе России и её пути. Вместилище семейных, бытовых, литературных и идейных драм. Всё написанное им без посещения сих вечностью наполненных пенатов гения – неполно. Без осязания живущих в этих стенах чувств и звуков – прочитанное у Фёдора Михайловича основательно не впитать. Без той же умилительной записочки корявым детским почерком "папа дай гостинца", или испуганной детской надписи на коробке курительного табака писателя: "Сегодня 28 января умер папа"...
