Над морем девочка летит…

Над морем Девочка летит! – как птица…

Раскинув руки над водой,

над темной, скользкой глубиной–

стремится

туда, где керченский рассвет

пытался застегнуть браслет руке пролива,

Пантикапейский ветер пел,

никто не ощущал предел

и был счастливым…

Туда,

где облачный закат

гору окрасил Митридат–

мелькают лица…

Туда, вперед, за далью- даль,

где утолимая печаль –

не утолится…

Голубоглазая сестра

уже сказала: «Мне пора!»–

она прощалась…

И взмахи белых рук подруг,

и одиночества испуг–

вдали смешалось…

Над морем Девочка летит, над морем!

Над счастьем ли она летит?...

Над горем?...

Уже грядущий юбилей

сжимает радиус нулей–

как закругляет –

но тем дороже каждый миг,

и каждый вздох, и каждый стих,

что окрыляет,

и стержни прошлых, светлых вех

дают надежду на успех

и, словно в сказке,

мы попытаемся взлететь,

увидеть высь, чтоб захотеть

остаться

над счастьем Девочкой лететь,

над горем –

лететь…

лететь–лететь, лететь

над мо-о-о-ре-ем!!!

Сиреневое

Цвела сирень…С ума сойдя под вечер,

запахла так, что стало выше сил

дождаться намечающейся встречи,

и ветер эту встречу торопил,

и плыло всё в сиреневатом мраке,

дышало всё сиренью и весной,

сиреневые влажные собаки

вино лакали лужицы цветной…

Сгустилась ночь в тени сиреневеток,

лиловый дождь улёгся на покой,

и мелких лун разменные монеты

рассыпались сиреневой рукой…

Перелётные индейцы

Весною возвращаются индейцы –

поют весну под шепот маракас,

пока неповоротливый троллейбус

считает такты мелодийных фраз.

Средь площади ростовской привокзальной

в лазурном оперенье – паренёк,

индейский экзотический красавец,

и звонкие товарищи при нём.

Многоголосый хор их сладкозвучен,

и дети тянут руки матерей

к мирку, который кажется им лучшим,

и удивленья жаждают скорей.

На флейтах укрупнённого калибра,

для русских, торопливых и глухих ,

нам пели перелётные колибри

и перья родины в России грели их.

Они не продавали нам билетов,

мы – кланялись за всякий сувенир,

и кто-то шерстью ламы стал согретым,

а кто-то понял, как огромен мир.

Но дело не в товарах на асфальте,

ни в пончо, ни в сомбреро братьев Че –

индейцы пели без оттенка фальши,

как вопленица на родном плече.

...К сосредоточью мирового плача,

далёкого от мелочных обид,

тянулись постигавшие задачу

терпеть, молиться, верить и любить.