В таком смятении чувств за всю свою жизнь я ещё ни разу не находился. Мне предстояло быстро принять важное решение, к которому я оказался совершенно не подготовленным. Ещё бы! Как это можно вот так сразу решиться на то, чтобы спешно бросить насиженное место и вместе с семьёй перебраться за океан — в Соединённые Штаты Америки… Но так выглядело с одной стороны. А с другой: прекрасное жильё, да плюс зарплата в триста шестьдесят тысяч долларов в год при должности директора крупной частной ветеринарной клиники, оборудованной самой современной диагностической и лечебной аппаратурой, сваливается на тебя не каждый день… Вот и попробуй отказаться от столь заманчивого предложения и перспективы обеспеченной жизни в старости. Но… на далёкой чужбине… Одним словом, мне надо было поставить свою подпись на нотариально оформленном работодателем контракте с бессрочным сроком действия и на отдельном листе изложить некоторые свои дополнительные условия, которые, как мне обещали, могли быть рассмотрены в мою пользу. К тому же в конверте, доставленном мне международной почтой DHL, кроме письма и контракта ещё лежали дорожные чеки «Американ экспресс» на кругленькую сумму для предстоящих расходов, связанных со сборами, а также два билета на самолёт с открытой датой вылета в один конец американской авиакомпанией «Дельта». Подобная щедрость подчёркивала всю серьёзность сделанного мне предложения, а я вот уже как неделю всё никак не могу собраться с мыслями и начиркать маленькую цидульку.
Но вот я наконец сижу за компьютером и сочиняю ответ. Однако после первой строки: «Здравствуй, дорогой Мотл!» — начинаю задумываться над тем, в каком ключе продолжить писать столь значительное послание. Первое, что приходит на ум, это: «Приятно был удивлён твоим неожиданным предложением», и далее: «Твоё щедрое и заманчивое предложение застало меня врасплох…» Другие творческие мысли без элементов тавтологии в голову не приходили. И всё потому, что два засидевшихся у нас беспородных котёнка не давали мне сосредоточиться на письме. Один из них — голубой масти, по кличке Нюська, — вдруг решил карабкаться по моей брючине, вонзая в ногу острые коготки, а другой — тигровый, по прозвищу Тигрис, — ловко взобравшись вверх по шторе и крепко запутавшись когтями в тюлевой занавеске, принялся вопить тонким душераздирающим голосом, прося помощи… Вбежавшая в комнату их мамочка — кошка Муська — тревожно уставилась на дитя не зная, как его спасти. Но после того как взгляд её красивых умных глаз устремился на меня и я без особого труда прочитал в них укор за бездействие, мне ничего не осталось делать, как бросить только что начатое занятие и приступить к вызволению из капкана маленького шалуна. Но пока я стою на стуле и освобождаю лапку котёнка от опутавших её шёлковых нитей, как опять ощущаю острую боль в ноге. Это опять упрямая Нюська взялась за начатое. На этот раз она, забравшись мне уже под брючину, пыталась по моей голой ноге с помощью острых когтей добраться до моего плеча, где она так любила восседать.
С неимоверным трудом, пересиливая кошачью иглотерапию, освободив котёнка из капкана штор, я извлекаю из брючины нахальную Нюську, усаживаю её на плечо и вместе с ней иду в ванную комнату за йодом и принимаюсь смазывать причинённые мне царапины. Запах йодной настойки Нюське не нравится, и она спрыгивает с моего плеча сначала на стиральную машину, затем на пол и, поставив хвост свечкой, стремглав убегает в комнату, где её братишка в сумасшедшем ритме гоняет деревянную катушку из-под ниток…
«Теперь можно сесть за начатое письмо», — подумал я, после того как оказал себе первую медицинскую помощь. Но что случилось с моим компьютером? Я стучу по клавиатуре, в надежде оживить его, а на экране дисплея темнота. Буквы не печатаются. Зато из-под стола отчётливо доносится шум борющихся котят. Оказывается, это неугомонные Тигрис и Нюська, играя в свои бурные кошачьи игры, подобрались к процессору и ненароком выдернули из него провод «клавиатуры».
— Это уже слишком! — воскликнул я, отгоняя котят от проводов и вставляя штекер в гнездо. — Через неделю будете жить в другом доме. Там у пожилой дамы — мамы нашего приятеля — нет компьютера и веселиться сможете сколько угодно. К тому же у неё в квартире в кадках растут три большие, под самый потолок, декоративные тропические пальмы с толстыми лохматыми стволами, как раз для вашего лазанья.
Сообразительные зверушки, приняв моё недовольное ворчание за команду угомониться, тут же приняли её к сведению. Они забрались на тахту к дремлющей мамочке и, словно малые детки, дружно прильнули к её соскам. А я, умилённо и блаженно наблюдая эту сцену, думал о том, что наша добрая терпеливая кошка, несмотря на причиняемую её соскам боль четырёхмесячными остро-зубастыми отпрысками, всё-таки позволяет им сосать молоко. Вывод напросился сам собой — у животных терпения и сознания порой оказывается гораздо больше, чем у некоторых людей. Вот так блаженно любуясь своим кошачьим семейством, незаметно, как-то самопроизвольно, мои мысли перенеслись к полученному письму из Америки от Мотла, в котором он подробно описал свой десятилетний период жизни в Израиле после добровольной эмиграции из Советского Союза.
Молодой мужчина пережил и познал многое — пылкую любовь к красивой женщине, женитьбу, несколько лет счастливой семейной жизни, затем неверность и предательство жены, развод, её жестокую мстительность и полное разочарование в жизни… Концовка этой, чуть не ставшей драматической истории с Мотлом, оказалась на редкость сказочной. Она могла присниться только в рождественском сне, и то не каждому. К умирающему Мотлу, которому жить оставалось совсем-совсем немного, волшебство пришло наяву и, как я понял, только потому, что доброту своей нежной, легко ранимой души и чувство сострадания, исходящее из его пылкого сердца к слабому, кем-то безжалостно брошенному больному беззащитному существу, он не променял на обеспеченный мещанский уют местечкового счастья.
*
Много лет тому назад семья Мотла Фридмана жила со мной в одном доме. Наши квартиры располагались на одной лестничной клетке. Мотл был ровесником моей дочери. Поэтому дети вначале вместе гуляли в дворовом палисаднике, а затем учились в одном классе обычной, никакой ни спец, советской школы. Главным критерием при выборе школы для наших семей являлось то, что эта школа — одиннадцатилетка — находилась рядом с домом. После уроков наши детки надолго не разлучались. Дело заключалось в том, что четвероногую живность соседи держать не могли по причине развившейся у старшего Фридмана после перенесённого им гриппа аллергии на шерсть животных. Вот поэтому мальчуган после уроков частенько приходил к нам и забавлялся с нашей собакой. Каждый раз, играя с нашей псиной, Мотл с большой надеждой мечтательно говорил мне, что как только его отец излечится от астмы, они непременно заведут собаку и кошку. Но, к сожалению, сбыться этому простому детскому желанию, было не суждено. Аллергическую болезнь врачи победить никак не могли. Астмоидный бронхит мучил отца Мотла постоянно. Тяжелые приступы астмы вначале у него наблюдались только весной и летом, а затем осенью и зимой. Димедрол и другие антиаллергические средства помогали крайне плохо. Как следствие, у него развилась сердечно-сосудистая недостаточность, которая сопровождалась гипертоническими кризами. Особенно часто приступы гипертонии стали проявляться в холодное время года. Скорая медицинская помощь всегда приезжала быстро. Им и лютый мороз был нипочем. Инъекция магния сульфата или, проще говоря, магнезии оказывала на больного с подскочившим артериальным давлением магический эффект. Правда, внутримышечное введение препарата являлось для старшего Фридмана жутким испытанием. Резкая боль в ягодице во время инъекции и длительно не рассасывающиеся затвердения вынудили гипертоника негативно взглянуть на услуги скорой медицинской помощи.
Однажды студёным вечером у Фридмана подпрыгнуло кровяное давление. Ртутный столбик измерительного прибора показывал ужасающие цифры — 210 на 160, а больной категорически не желал, чтобы его жена — Сара Моисеевна вызвала скорую медицинскую помощь. Ситуация сложилась патовая. Сидеть сложа руки и ждать, когда у близкого и дорогого ей человека грянет инсульт, женщина не смогла. Она, зная, что я ветеринарный врач, обратилась ко мне с просьбой сделать мужу укол магнезии. Шприц, как доложила, Сара Моисеевна, уже прокипячён. Требовалась только магнезия и мои руки. За мной, как говориться, дело не стало. Раствор магнезии в ампулах, как средство неотложной помощи собакам, всегда находился в моём саквояже. Приступы эпилепсии и эклампсии у собак в то время мы снимали, в основном, с помощью только этого лекарства.
Инъекцию препарата я делал под пристальными взглядами Мотла и Сары Моисеевны. Велико же было их удивление, когда, после того как была сделана инъекция, прозвучал вопрос Фридмана, заданный мне нетерпеливым и слегка раздражённым тоном, по причине того, что ему надоело лежать на животе в ожидании укола:
— Доктор! Когда же вы, наконец, введёте в мой тохес лекарство?
— Это значит куда? — не поняв, переспросил я.
— Это значит в задницу, а я всегда думал, что вы аид и меня сразу поймёте, — ответил интеллигент Фридман.
— Боря, не волнуйся. Анатолий Евгеньевич магнезию уже ввёл в твой многострадальный тохес. Ровно десять миллилитров — ровно столько, сколько тебе обычно вводит скорая медицинская помощь.
— Не может быть! — не поверил он. — Я только почувствовал какую-то лёгкую царапину. Подумал, что это доктор ногтем задел нежную кожу на моей заднице, когда дезинфицировал её спиртом. Наверное, вы разыгрываете меня, — продолжил он ворчание.
— Борис Матвеевич! Вот, видите, он пустой, — продемонстрировал я перед ним шприц.
А маленький Мотл, кинулся обнимать любимого отца за шею и после нескольких смачных поцелуев в небритую папашину щёку добавил к сказанному мною и его матерью:
— Папочка! Я сам видел, как доктор ввёл тебе в попку полный шприц лекарства.
Сказанного сыночком оказалось старшему Фридману достаточно, чтобы он смог, наконец, поверить в свершившуюся процедуру.
Произнося нараспев: «Не мо-жет та-ко-о-го бы-ы-ы-ть», Борис Матвеевич, натянув кальсоны по самые подмышки и перевернувшись на спину, улыбнувшись мне, добавил:
— Спасибо вам, дорогой сосед и простите меня за лёгкое раздражение и за то, что не поверил вам. Сейчас только почувствовал, как начинают гореть мои щёки, а по всему телу разливается жар и сохнет во рту… Вот таким образом на меня действует магнезия. Но как вам удалось сделать мне такой большой укол, при котором я лишь ощутил лёгкую царапинку, словно укус комара? Вас ветеринаров, наверное, так учат делать инъекции животным, чтобы рогатые коровы во время уколов вас не бодали, а кони вас не били копытами… Ничего, если я Вас попрошу мне каждый день делать уколы. Я вам хорошо заплачу. Если вы не согласитесь, то я никого к своему тохесу больше не допущу… Если меня не хватит апоплексический удар, то я наглотаюсь своих снотворных таблеток и сразу отмучаюсь… Терпеть своё немощное состояние у меня уже нет никаких сил. Лучше сразу умереть, чем жить в ожидании смерти. Вы поймите меня, дорогой сосед, моя тохес вся в затвердениях. Сидеть не могу, дышать полной грудью не могу, голова гудит от повышенного давления… Разве это жизнь? Любимому сыну завести собаку даже не могу. А он ими так бредит… В этом и вообще во многом Мотл очень похож на погибшего во время фашистской бомбёжки моего старшего брата Соломончика. Собак он не просто любил, а боготворил… У нас в доме жила подобранная им беспризорная собака. Так он, когда не уходил к своей девушке, спал в обнимку с ней. И погибли все вместе — мама, брат, сестра, а вместе с ними и собака. Мотл весь пошёл в Соломончика. А тот в нашего дедушку Абрама…
Не успел Фридман договорить, как послышалось всхлипывание. Это плакала жена Фридмана. Её родственники, не успев выбежать из своего небольшого частного дома, тоже погибли, но только под гусеницами фашистского танка.
— Если за деньги, то вообще моя нога больше не переступит порог вашей уютной квартиры. А если по-соседски, безвозмездно, то буду рад помочь вам в этом деле. Что же касается собаки, то Мотл может забавляться с нашей сколько хочет… И спать может с ней у нас, и тоже в обнимку… А по поводу моей ветеринарной манеры делать инъекции, то доля истины в ваших словах есть, — ответил я Фридману.
— Почему же только доля, а не всё, — спросил он тихим голосом, еле шевеля пересохшими губами.
— Сейчас Сара Моисеевна измерит давление, назовёт цифры, и тогда я вам подробно отвечу.
— Боря! Давление у тебя пришло в норму. Уже сто сорок на восемьдесят, — довольным голосом произнесла она, не отрывая внимательного взгляда от ртутного столбика сфигмоманометра Рива-Роччи.
— Доктор! Не томите, — произнес больной.
— Так вот, Борис Матвеевич, — начал я загадочным тоном. — Почему я сказал про долю правды в ваших словах? Потому что нас учили в Московской ветеринарной академии безболезненно делать уколы, не только чтобы коровы нас не бодали, а лошади не лягали, но и для того, чтобы собаки нас не кусали, а кошки не царапали когтями, — рассмеявшись, закончил я.
И пояснил, что это, конечно же, шутка.
— Тогда в чем же заключается ваш секрет? — не унимался Фридман.
— Прежде всего, в любви к своему хорошему соседу, — ответил я серьёзно. И продолжил, чтобы действительно не томить своего оппонента: — Ваша задница, или, как вы её называете, тохес, действительно вся в затвердениях. Но это не гнойные абсцессы, а инфильтраты — то есть местное уплотнение и увеличение объёма ягодичных мышц. И всё это получилось из-за того, что во время внутримышечного введения холодного раствора лекарства, а проще говоря, жидкости в большом объёме, ткань тела выражает протест и замедляет не только быстрое всасывание, но и последующее рассасывание препарата. Вот это депонирование лекарства и приводит к затвердениям и болезненности в вашем тохесе.
— Доктор, но я так и не услышал от вас секрета техники безболезненного укола или это военная тайна?
— Борис Матвеевич, — ответил я, смеясь, — военная тайна это у военных. А я сугубо гражданский человек и никаких секретов у меня от вас нет. Всё очень просто. Прежде чем набрать магнезию в шприц, ампулы я подогрел под горячей водой. Температура вводимого раствора и температура вашего тела сравнялись. А в результате никакой отрицательной реакции тохеса, а точнее местной реакции, не последовало. И самое главное, тёплая магнезия, введённая внутримышечно, быстро стала всасываться и оказала, как вы успели почувствовать, быстрый лечебный эффект, словно при внутривенном её введении. Вот поэтому мои пациенты — собаки — меня не кусают…
— Вон оно что… Когда я вам подавала полотенце для рук, то я подумала, что вы не только руки помыли, но и ампулы, — с нескрываемым удивлением произнесла Сара Моисеевна.
— Сарочка! Но мне всё равно что-то не совсем верится в ветеринарное чудо… Я же совсем не почувствовал боли, — дипломатично обратился к жене Борис Матвеевич, одновременно пытливо глядя на меня.
— Правильно, что не верится, — ответил я и добавил: — Болевое ощущение от вливания я снял добавлением небольшого количества раствора новокаина, но уже после того, как набрал в шприц магнезию.
— И тоже тёплого?
— Конечно же. Вот он то, Борис Матвеевич, попадая в тохес первым, и вызывал его анестезию. Поэтому боли вы и не ощутили. А так как вы изначально, по привычке, настроились на сильную боль, то вход иглы в тело вы восприняли, как царапинку ногтем. А новокаин я вводил, совершенно не опасаясь за его возможное аллергическое действие. Когда вы мне рассказывали, как вам удаляли больной зуб, то непроизвольно обмолвились, что боли совсем не почувствовали только благодаря новокаиновой блокаде.
— Вы, доктор, — идише копф, — с нескрываемым восхищением воскликнул оживившийся Борис Матвеевич.
— Это значит кто? — снова не понял я его странного языка.
— Еврейская голова, вот кто вы, — перевёл он сказанное на русский язык и пояснил: — Моя мама и бабушка частенько разговаривали между собой при мне на идиш, чтобы я, несмышлёный мальчишка, не понимал, о чём они между собой ведут речь. Тем не менее этот язык мне удалось немного усвоить и что-то запомнить. Однако за точность и грамотность своих выражений поручится не могу. Ведь у нас, в СССР, идиш, которым прекрасно владели в Германии ашкенази, то есть по происхождению германские евреи, никогда не преподавался. А в настоящее время идиш вообще считается умирающим языком. Им пренебрегают даже в Израиле.
— В таком случае, какой же язык там является государственным? — поинтересовался я.
— Иврит, — ответил всезнающий Борис Матвеевич.
И, по-видимому, из-за пришедшего в норму артериального давления, словно лингвист принялся своим зычным голосом читать мне лекцию на интересующую меня тему.
— Иврит представляет собой современную модификацию древнееврейского языка. Сформировался он на основе языка мишнаитского периода. Относится к семитским языкам современной градации. Это высший пилотаж современной еврейской культуры. Многие книги духовной и светской литературы в Восточной Европе уже во второй половине девятнадцатого века печатались только на иврите. С этого периода иврит стал языком повседневного общения евреев Восточного Средиземноморья.
Вот если бы я был намного моложе, хотя бы в возрасте моей Сарочки, то тут же начал бы оформлять отъезд из Союза и, конечно же, не тратя драгоценного времени, приступил бы к изучению иврита. А теперь у меня на это не хватит ни сил, ни здоровья. К тому же меня сразу завалят на очередном конкурсе, сократят мою должность и уволят из института. Вот поэтому я не лезу на рожон … Вы же, наверное, знаете, что я доктор физико-математических наук, старший научный сотрудник, член учёного совета института. У меня уже есть пять защитившихся кандидатов наук. В настоящее время руковожу ещё двумя аспирантами. Мои документы находятся в ВАКе для получения диплома профессора. Вот сейчас болею, а мне все сто процентов зарплаты советская власть оплачивает больничный лист. Это нашим детям об эмиграции следует серьёзно подумать. А вам, доктор, особенно. Израилю или Америке нужны такие думающие специалисты, как вы. Правда, в Израиле наблюдается крайность — им, видите ли, нужны чистокровные евреи, а у вас, наверное, с этим делом не всё в порядке?
— Да нет, мне и здесь хорошо, в Советском Союзе. Это моя добрая Родина. Зачем мне ехать на чужбину. От добра добра не ищут, — закончил я разговор на совершенно не актуальную для меня тему.
Своё обещание, данное Фридману, я выполнил. Дней двенадцать подряд посещал соседа, делая ему внутримышечные инъекции. После каждой процедуры, милый мальчик Мотл в знак признательности сначала чмокал меня в щёку, а затем целовал своего папашу. Курс уколов магнезии оказали на Бориса Матвеевича благотворное лечебное действие и он, вскоре поправившись, вышел на работу. Моя методика инъекций ему так понравилась, что потом, в случае острой необходимости, он не один раз просил меня оказать ему скорую помощь.
Мотл днями напролёт проводил время у нас. Временами даже не хотел уходить к себе обедать. Но воспитанный парнишка с хорошими манерами в тягость нам никогда не был. Время летело так незаметно, что мы не успели оглянуться, как наши дети выросли. После окончания средней школы они получили высшее образование и приступили к работе. Правда, на тот период я уже жил в другом районе, но с Фридманами изредка перезванивался.
Однажды, после длительного перерыва, моя дочь позвонила Мотлу и узнала от него пренеприятнейшее известие. Оказалось, что уже как полгода он осиротел. Его родители разбились на «Жигулях». У Бориса Матвеевича, во время движения по загородному шоссе, когда они возвращались из Малаховки с дачи своих друзей, внезапно отказало сердце. Легковая машина, двигавшаяся на приличной скорости, потеряв управление, выскочила на полосу встречного движения и лоб в лоб столкнулась с большегрузным самосвалом. Удар оказался такой силы, что ноль третья модель ВАЗа оказалась смятой в гармошку, а люди превратились в бесформенную массу. К счастью Мотла, он тогда не поехал с родителями отмечать Пасху, но просил их привезти ему любимой мацы, которую пекла в Малаховке знаменитая тётя Соня. Сам же он в это время находился в районе Мневников. Там, около шлюза на Москве-реке, совсем недалеко от Серебряного бора, жила стая бездомных собак. Вот он и отправился туда с купленной накануне для них едой. Поэтому и остался жив. А ещё Мотл сообщил моей дочери, что уже оформил все документы на выезд в Израиль. Квартиру, мебель, как он сказал, «бебехи» продал. Собирался заехать к нам, чтобы попрощаться. Но случилось так, что я уехал в командировку на международный симпозиум и с Мотлом проститься мне так и не удалось. Навестив нашу семью, юноша просил передать мне за всё доброе большое спасибо. С этого самого момента он нам не писал, и мы о нём ничего не знали.
*
Молодой и талантливый инженер Мотл Фридман сразу получил должность научного сотрудника в одном из научных центров Израиля. Оказалось, что в этом учреждении работало немало выходцев из бывшего СССР. Причём несколько человек раньше непосредственно работали с его отцом. А у одного из них старший Фридман был научным руководителем его кандидатской диссертации. Одним словом, Мотл попал, если так можно выразиться, в родной коллектив и стал с ним един. День пролетал за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем. Скучать было некогда. Научная работа днём, а вечером изучение иврита и арабского языков отнимали всё свободное время. Через три года языки были Мотлом освоены, и он не только бегло говорил на них, но и писал без ошибок. Всё встало на свои места. Земля медленно вращалась вокруг своей оси и Мотлу казалось, что эта спокойная размеренная жизнь есть не что иное, как пребывание в раю. Вот так, не успел Мотл оглянуться, как прошло ещё три года.
Но, как всем хорошо известно, райской жизни для мужчины без любимой женщины не бывает. И вот однажды, она, красивая, кареглазая шатенка, с тонкой талией, длинными стройными ногами, тохесом в виде кругленькой луковички и шикарным бюстом третьего номера появилась в институте. Звали её Инесса. Холостые и женатые мужчины — все без исключения — сразу обратили на неё внимание. Одни из них просто смаковали её появление, другие мечтали с такой прелестницей переспать. Но молодой физик из города Одессы знала себе истинную цену. Её семья, состоявшая из отца солидного возраста и моложавой матери, перебрались в Израиль не как «бедные родственники». Отец, генеральный директор одной из финансовых пирамид, сначала перевёл в подставную фирму на Кипре все активы своей компании и только после этого покинул страну. Остальное было делом техники… Около сотни миллионов американских долларов гарантировали его семье безбедное житьё на родине далёких предков.
По этой причине шикарные машины поклонников, их толстые кошельки не производили на материально обеспеченную Инессу должного впечатления. Идти на содержание ни к одному из ухажёров она не собиралась, а просто так для интереса трахаться с женатыми мужчинами или юнцами, которых вот-вот должны были призвать в армию, она не желала. Вволю нагулявшаяся красавица приехала на новое место жительства, где о её прошлом никто ничего не знал, как водится в таких случаях, решила начать свою жизнь с «чистого листа».
Мотл и Инесса, как говорят в подобных случаях избитой фразой, влюбились с первого взгляда. Молодые люди, казалось, были созданы друг для друга. Общие рабочие интересы, взгляды на жизнь и так далее… Многие сослуживцы Мотлу просто завидовали. Ещё бы. Инесса могла запросто конкурировать с титулованной красавицей Израиля. И как в таких случаях обычно бывает, отношения влюблённой парочки через год закончились заключением брака.
Три года семейной жизни пролетели у молодых незаметно. Всё вроде было хорошо, но чего-то им не хватало… Оказывается, у супружеской пары имелось одно заветное желание — завести детей. Но Инесса всё никак не могла забеременеть. Причиной этого врачи считали сделанный ею аборт в семнадцатилетнем возрасте и возникший после этого воспалительный процесс. Он-то и привёл к появлению спаек в фаллопиевых трубах. Инесса прошла один курс лечения от бесплодия, затем другой. Но всё оказалось тщетным. Однако врачи-гинекологи не теряли надежду помочь бесплодной женщине. Третий курс лечения должен был по их расчётам привести Инессу к поставленной цели. Однако и он не помог. Нужной проходимости труб не было.
В один из тихих вечеров Мотл с Инессой смотрели спутниковое телевидение. И неожиданно они увидели передачу, как в Одессе проходит митинг обманутых вкладчиков. Вместо обещанных сказочных процентов, люди, вложившие последние деньги в пирамиду, на дверях офиса обнаружили замки. Как сообщили телекорреспондентам рядовые сотрудники фирмы, вначале из офиса исчез гендиректор, а вот вчера куда-то сгинул и его заместитель — он же, по совместительству, главный бухгалтер. При этом даже не соизволил выплатить работникам причитающуюся зарплату за последний месяц. Все деньги исчезли. Митингующие люди, враз ставшие нищими, несли плакаты с обращением к отцу Инессы: «Такой-то! Верни деньги! Пусть не будет обещанных процентов, но зато будет чем кормить малых детишек». А одна молодая женщина с большим круглым животом, видимо на последнем месяце беременности, в истерике кричала:
— Махровый жулик! Отнял у нас всё. Теперь у нас нет денег ни на жильё, ни на детскую колыбельку… Будь проклят ты и всё твоё семейство!
— Вот, оказывается, почему у нас с тобой нет детей, — с горечью воскликнул Мотл, обращаясь к жене. — На вашей семье оказывается грех и проклятье бедных граждан. Пока твой отец не вернёт деньги обманутым людям, ты не забеременеешь и матерью не станешь.
Инесса ничего не ответила мужу. А что она могла сказать в ответ? Ведь их благосостояние зависело во многом от отца. Он оплачивал им комфортабельное жильё и расходы на врачей-гинекологов. И она придумала, как противостоять доводам мужа. В первый же выходной день Инесса предложила Мотлу съездить в Иерусалим к Стене Плача, чтобы оставить там записочку для Всевышнего с просьбой дать им сыночка или дочку…
Сказано — сделано. Записочка вложена в стену. Осталось только ждать и надеяться, что их просьба будет услышана Всевышним… Но Мотл вырос в советской семье евреев атеистов. Он слабо надеялся на исполнение этого обращения, но где-то в подсознании у него всё-таки крепко засела мысль о господней каре. По твёрдому убеждению Мотла, грех отца Инессы, обманувшего, точнее обворовавшего многих людей, отдавших последние кровные сбережения, чтобы затем на полученные проценты и возвращённые после оборота деньги купить подходящее жильё и вообще поправить своё материальное положение, оказывался гораздо сильнее четырёх жалостливых коротких предложений-прошений, написанных рукой его дочери.
— Надо бы сказать об этом тестю прямо в глаза. Если жулик вернёт деньги людям, возможно, тогда и снимется его грех: у дочери родятся дети, а у него появятся внуки, — прошептал Мотл.
Но что это? Кто это еле заметно тыкается головой в его щиколотку? Мотл взглянул и обомлел. Советский атеист не верил своим глазам. Оказывается, Всевышний услышал их мольбу и без всякого промедления послал им… Только не сыночка или доченьку, как просила Инесса, а маленькую худющую собачку породы шарпей.
Мотл когда-то в юности читал об этой старинной китайской породе, упоминаемой ещё в манускриптах времён правления династии Хань. Правда, он так и не понял откуда берёт начало эта порода — с Тибета или с северных провинций Китая. Но сейчас это уже никакого значения не имело. Судьба распорядилась так, что через двадцать веков, шарпей оказался в Израиле…
Мотл без малейших раздумий подхватил невесомого щенка и, прижав к себе, стал его внимательно рассматривать. Первое, что ему бросилось в глаза, точнее не в глаза, а в нос, — это тяжёлый запах, исходящий от собаки. Вся кожа животного оказалась покрытой гноящимися открытыми язвами и болячками. Оттого, что Мотл слишком сильно сжимал щенка, из-под кожистых складок, характерных для этой породы, стала вытекать сукровичная жидкость с тяжёлым ихорозным запахом. Но Мотл на это не обратил никакого внимания.
— Собачка! Скажи мне, как тебя зовут и где твой хозяин? — ласково обратился он к щенку.
Но пёсик его не слышал. А как он мог слышать голос Мотла, когда в его обеих ушках хлюпал гной. С глазами творилось ещё хуже. Веки были крепко завёрнутыми вовнутрь. Едва приоткрыв их, Мотл пришёл в ужас. Гноившиеся глаза закрывали толстые синевато-молочного цвета бельма. Щенок такими глазами, к тому же полными густого зелёного гноя, практически вообще не мог ничего видеть. Но, несмотря на отсутствие зрения, животное отлично чувствовало тепло добрых человеческих рук. В знак благодарности, маленький шарпей своим мягким бархатным язычком стал вылизывать руку Мотла. Молодой мужчина едва не заплакал от того, что больному щенку он не может сам помочь.
И тогда он, впервые за многие годы вспомнив о том, что у него, на его прежней родине, остались друзья, позвони он которым прямо сейчас и они тут же придут на помощь… Не сдержавшись, Мотл произнёс:
— Если бы я жил в России…
Но его голос перебил другой — женский, капризный:
— Мотл! Сейчас же брось эту маленькую гнойную вонючку. Я не сяду с тобой в одну машину с этой зловонной тварью, — произнесла Инесса с раздражением и явным чувством брезгливости.
Но Мотл не слушал её. Он с интересом изучал собачьи зубы. Верхние зубчики резцов были как новые. Значит щенку не более пяти, шести месяцев, сделал он свой вывод.
— А кто вы есть — девочка или мальчик?
Пальцы физика-исследователя скользнули в промежность собаки и нащупали мошонку.
— Мальчик! Ты есть наш мальчик. У Мотла будет жить маленький мальчик… Но почему у тебя в мошонке только одно яичко? Куда делось второе?
И тут ему вспомнился некогда услышанный от меня рассказ о том, как на выставке собак в Москве породистого щенка сняли с ринга только за то, что он оказался крипторхом, а я настоял на продолжении его участия в выставке. Щенок по красоте экстерьера занял первое место. Его очаровательным хозяйкам — симпатичным сёстрам-близняшкам строгие судьи вручили приз и памятные подарки. А что в грамоте, кроме фразы, написанной крупным каллиграфическим почерком — «Образцово выращенная собака», в самом низу, мелким шрифтом было указано — «Без права разведения», так это школьниц-десятиклассниц нисколько не смущало. Они испытывали безмерное счастье оттого, что их питомец оказался не только образцово выращенным, но и самым красивым среди его сверстников. Девочки потом рассказывали зрителям, что они два года копили на щенка деньги, отказывая себе в модных колготках и посещении кафе и кинотеатров…
— Вот, оказывается, из-за чего тебя выбросили на улицу твои владельцы. Им нужен был только будущий чемпион с возможностью участия в разведении. Ведь вязка с кобелем-чемпионом экзотической китайской породы могла стоить хороших денег. А коли бизнеса не будет, то и кормить такого урода с одним яйцом незачем, видимо рассудили деловые люди, и без всякого сожаления вышвырнули щенка из дома, чтобы убирался он на все четыре стороны…
Инесса всю дорогу пока они мчались домой сидела, демонстративно отвернувшись к приоткрытому окну. Кондиционер включать Мотл не рискнул, боясь ещё сильнее застудить собаку. Всю дорогу они и ехали молча, не говоря друг другу ни слова. Мотл решил вначале завести жену домой, а потом отправиться с найдёнышем в ветеринарную клинику.
К подъезду дома они подъехали одновременно с родительским шестисотым «Мерседесом». Оказывается, те решили навестить свою любимую доченьку. На вопрос тестя: «Ну, как вы съездили в Иерусалим и вложили ли в Стену записочку с прошением?» — Мотл, не сдержав эмоций, ответил:
— Не только вложили, но и сразу же получили сыночка.
И, не давая тестю и теще опомниться, быстро извлёк больного щенка из салона и поднёс жутко смердящего пёсика к их лицам…
От страшного запаха тёщу стало тут же тошнить, а тесть, сразу побагровев, со словами: «Шлеппер! Голодранец! Я не понял твою дурацкую шутку», сжав кулаки, по бычьи двинулся на Мотла.
Но Мотл оказался молодым человеком не трусливого десятка. Не дрогнув голосом и не думая отступать, он чётко произнёс прямо в бесстыжие воровские глаза тестя:
— Пока не вернёте деньги вами обворованным людям и их детям, у вас будут только четвероногие внуки.
Услышав такое, тесть, словно кобра, злобно прошипел:
— Ты пожалеешь о сказанном… Я сотру тебя в порошок… Уничтожу тебя… Пожалеешь, что на свет родился …
Затем хлопнув дверцами «Мерседеса» поехали прочь. Только тогда, когда машина родителей скрылась из виду, Инесса, слышавшая всё, вышла из машины и, не сдерживая слёз, направилась домой. Мотл же поехал к ветеринарным врачам за спасительной помощью для больного малыша.
Вот и первая попавшаяся ветеринарная клиника. Отдельно стоящее добротное здание и огромная щитовая реклама. Прекрасная асфальтированная дорога до самого подъезда. Вроде всё солидно и надежно.
Несмотря на выходной день, ветеринарная клиника оказалась открытой. Посетителей никого. Скучающий врач пожилого возраста встретил Мотла словно родного. Осмотр собаки занял около часа. Прогноз болезни оказался неутешительным. Но ветеринар обещал приложить все силы, чтобы подлечить тяжело больного щенка. Что же касается восстановления зрения, то врач вообще не смог сказать ничего конкретного. Собаке нужно будет провести на глазах несколько операций. Вначале убрать заворот век, а потом бельма. И всё без гарантий на положительный исход… Лечение, по предположению доктора, должно было занять не менее полугода. Потом он сел за компьютер и долго-долго на нём щёлкал. А щенок в это самое время неистово вылизывал руки Мотлу, этим самым высказывая, таким вот бессловесным образом, благодарность за спасение и признаваясь в любви и преданности своему доброму хозяину.
Наконец, ветеринар включил принтер и, поправив пейсы, взглянув на выскочивший из него лист, монотонно зачитал длинный перечень лечебных процедур, список необходимых медикаментов и назвал общую стоимость лечения собаки. Сумма для Мотла оказалась умопомрачительной и означала, что он должен будет не пить, не есть, а только работать на терапевтическое лечение собаки. А на хирургическое вмешательство ветеринара-офтальмолога потребуется дополнительный заработок. Но чего не сделает папочка ради любимого сыночка…
— Ветеринарное лечение очень дорогое, причём, не только у нас — в Израиле, но и во всём мире, — пояснил врач новоиспечённому владельцу животного, прервав его невесёлые мысли и продолжил: — Вот если бы у вас оказался «дядюшка Сэм», выступивший в роли финансового гаранта, то наша клиника могла бы прооперировать больного в кредит. А иначе мы не можем. Наши спонсоры поймут нас неправильно…
— Нет у меня никакого «дядюшки Сэма». Вот мой «дядюшка Сэм», — указывая на щенка, сострил Мотл, понимая, что лучшей клички для собаки ему не придумать.
— Тогда, как договорились, привозите собаку к нам каждый день, а мы будем её лечить по мере вашей платёжеспособности, — теребя пейсу и не выражая особых эмоций, ответил старый ветеринар.
Домой возвращался Мотл в плохом настроении, из-за чего едва не проехал супермаркет, где собирался купить корм для щенка. Ругал себя за то, что так грубо обидел тестя, тёщу и, конечно же, Инессу. Вообще, он стал сомневаться в правильности своего поведения с ними. С одной стороны, в девяностые все друг друга не только кидали на деньги, но и вообще из-за них убивали. Новоиспечённым бизнесменам хотелось любой ценой быстро разбогатеть, создав стартовый капитал. Одни обещали высокие проценты от вклада, другие наивно верили, словно мыши, в бесплатный сыр, размещённый в мышеловке… Одним словом, обманутые были сами виноваты, что поверили в баснословные 1300 процентов годовых. Жулики, хорошо зная психологию халявщиков бывшего СССР, этим и пользовались.
И если их дочь, узнав об устроенной её отцом финансовой пирамиде и всю правду о его грязных деньгах, промолчала, то Мотл мириться с этим не мог. Он, был воспитан в другой по менталитету семье и совершенно в ином духе. Ведь его родители никого не обманывали. Много и честно работали. Вот и скопили на машину. Мать, сколько он её помнил, начиная с осени, вплоть до наступления зимы, ходила всё в одном и том же демисезонном пальто бордового цвета. А с наступлением холодов в тяжёлой чёрной каракулевой шубе, доставшейся ей по наследству от бабушки. У отца было всего два костюма. Один повседневный, другой праздничный, который он одевал по торжественным дням и на заседания учёного совета. Зато сорочек было не менее двух дюжин, чтобы каждый день можно было одевать свежую. Причём отец под каждую рубашку подбирал галстук определённого цвета. Это мама так приучила отца. Он всегда выглядел элегантным. Семья жила небогато, зато счастливо и без подлого и жестокого обмана других людей. А его тесть? Видел бы он слёзы тех, кого ограбил, лишив их навсегда не только накопленных средств, но и крыши над головой. Многие вкладчики, как стало понятно из телепередачи, даже заложили свои квартиры, а теперь банки их отнимали в счёт погашения долга. Если бы были живы мои папа и мама, они бы не подали этому жулику даже руки, не говоря о том, чтобы дать согласие на брак с его дочерью. «Правда я живу не с жуликом, а с его дочерью… Инесса же не может отвечать за действия отца», — наивно рассуждал Мотл, крутя баранку и неотступно следя за поведением щенка.
Инесса встретила Мотла молча, обиженно поджав губки. Мотл тоже, не говоря ей ни слова, отправился на кухню и, найдя подходящую посудину, выложил в неё всю банку консервированного корма, состоявшего из риса, смешанного с мясом. Глядя за тем, как Сэм с жадностью поглощает корм, Мотл вдруг ощутил непреодолимый голод. А Инесса, первый раз за всю их совместную жизнь, не предложила ему ужина. К тому же, где-то под ночь, она наконец раскрыв свой ангельский ротик с пухленькими губками, заявила, чтобы он укладывался спать в комнате для гостей… И с ехидцей в голосе добавила:
— Если тебе зловонная собака дороже любимой жены…
— Да не дороже тебя, моя любимая Инесса, пойми ты, наконец, это. Мы говорим совершенно о разных вещах… Как можно спокойно жить, если больное беззащитное существо попросило тебя о помощи. Ведь щенок обратился ко мне, вероятно, чувствуя своё безнадежное состояние и возможно близкую кончину… Он взмолился о спасении. Я не в праве был ему в этом отказать, — ответил твёрдо ей Мотл. И после небольшой паузы, вызванной подступившим к горлу «комом» в виде кратковременной нервной спазмы, продолжил: — Что же касается гостевой спальни, то, конечно, ты права — в этой огромной квартире я гость. Ведь твой отец оплачивает наше жильё. Завтра же переедем в мою прежнюю квартирку. Она хоть и небольшая по площади, но зато не окроплена слезами обманутых людей и несчастных беременных женщин. А денег нам на жизнь хватит… Мы не будем зависеть от твоих родителей. Вспомни, как мы счастливо в ней жили первые годы после брака…
Но, оказывается, Мотл плохо знал свою жену. Инесса и представить себе не могла, что она будет ютиться в тесной квартирке без ванны джакузи и больше не сможет посещать бутики и делать дорогие покупки от Versace, Dolce&Gabbana, Gucci, Prada и других модных мастеров дорогой эксклюзивной одежды и обуви.
— Не знаю. Поживи со своей смердящей собакой у себя дома, но без меня. Я должна подумать о нашем будущем и определиться при новых сложившихся обстоятельствах, — ответила она, пожимая плечиками.
И вскоре Инесса определилась, заведя любовный роман с шефом Мотла. Это при том, что она ещё была официально не разведена. Женщина демонстративно, при всех, а самое главное, при муже, целовалась с любовником, страстно извиваясь змеёй и прижимаясь к нему пышным бюстом. Мотл готов был провалиться сквозь землю, лишь бы не видеть всей этой наигранной пошлой театральной слащавости. Но что он мог сделать? Спешно уволится? А как же тогда лечение его сыночка Сэма? Ведь большая часть его зарплаты уходила на ежедневные врачебные процедуры и дорогущие импортные лекарства.
Эффект от посещения ветеринарной клиники говорил сам за себя. От собаки уже не пахло. Язвы и болячки поджили. А маслянистая эмульсия швейцарского производства, которую врач втирал в многочисленные складки кожи шарпея, не только способствовала заживлению ран, но и безболезненному отслоению коросты.
Жёсткая, стоящая торчком светлая шёрстка, которая раньше была какого-то мертвенно грязно-матового цвета, стала излучать живой блеск. Сэм уже не поджимал хвостик, как во время болезни, а держал его поднятым и загнутым колечком. В его маленьких ушках, слегка согнутых вперёд, уже не хлюпал гной, и он ими отлично слышал. Но вот что касается глаз, то здесь дела обстояли не так хорошо, как хотелось бы Мотлу, да и, наверное, самому Сэму. Гнойный конъюнктивит удалось вылечить, но заворот век на обоих глазах и бельма остались. На их ликвидацию с помощью офтальмологических хирургических операций требовались большие деньги. Мотл их копил, взяв подработку на бетонном заводе. В ночную смену он вязал мягкой проволокой арматурные пруты, которые затем заливались раствором бетона и превращались в крепкие железобетонные плиты. Через три месяца, скопленных денег должно было хватить на проведение глазных операций. К тому же Мотл заканчивал приведение в порядок отпечатанных глав рукописи своей будущей книги, подготовленной ещё при совместной жизни с Инессой. Одно из издательств обещало принять, как они выразились, фундаментальный труд к выпуску в свет. Это обещало стать хорошим финансовым подспорьем. Мотл отмечал, что положительные подвижки с лечением Сэма заслоняли от него семейные неурядицы. Мотл, стиснув зубы, как когда-то этому научил его отец, старался не обращать внимания на происки жены. Однако он не учёл важного фактора. Сравнительно молодой, но не по годам обрюзглый шеф — невысокого роста с ярко выраженной на лице нездоровой пастозностью — не пожелал терпеть проигрышную для себя ситуацию в сравнении с хорошо сложенным худощавым Мотлом. Выработав с Инессой хитроумный план, он обратился за содействием к своему дяде, который являлся боссом всего научного центра. И тот обещал племяннику больше не продлевать финансирование научной программы, которую вела группа Мотла.
Продолжение следует
