— Яковлев! Куда девался Яковлев? Никто не видел Яковлева? Штативы и генераторы надо грузить!
В шесть часов тихого и морозного утра, в туманной тишине возле окружной трассы, где конечная метро, — шум и гам.
Грузовики, как дюжие мерины, столпились возле съёмочной площадки. Все ищут Яковлева, чтобы погрузить металлические стойки — «систенды», рамы, осветительные приборы, генераторы, штативы, реквизит, несколько грудастых манекенов.
Все ищут Яковлева и не могут найти.
Мужички с гордым и независимым видом второстепенных киношных персонажей, потрёпанных жизнью, но не побеждённых, не вынимающие изо рта электронные сигары или сигареты, параллельно обсуждая, кто, как и с кем провёл несколько из своих немногочисленных выходных, создают атмосферу творческого хаоса.
— Яковлева никто не видел? — продолжает голосить помреж.
Оказывается, Яковлева видели, но не сегодня, а как раз на выходных. Кто-то с ним пил, кто-то выносил вперёд ногами Яковлева из кабака, вынимал из огня, постели очередной яковлевской зазнобы
Высокий и худой, как штатив, мужик с жёсткой щетиной, напоминающей швабру, по фамилии Огрызко. Огрызко суров, возможно из-за его огромных ладоней и крупных костяшек, а возможно по причине его жёсткого взгляда.
— Я ему говорю: Яковлев, ты ведь не маленький, зачем надо было приставать к этой смазливой шмаре, кроме того возле неё отирался какой-то бугай в коже, зачем было лезть на рожон?
Яковлев — худой, щуплый и невысокий, в отличие от Огрызко. Он был гафером, начальником цеха. Управлял всем этим полупьяным стадом «киношников» и говорил, что именно и как нужно делать, ставить свет, реквизит, штативы, генераторы и прочая.
«Светики» по своему обыкновению работали в полуобморочном состоянии, но помятый и потрёпанный в жизненных передрягах вид не мог загасить горделивого и спесивого огня: мы, мол, снимаем кино, а ты-то кто такой?
Огрызко был сегодня трезвее стёклышка. Это было связано с тем, что на выходные у него выпала очередная ссора с его подругой с Опрашки.
Огрызко негодовал:
— Ну и как обычно, устроила мне скандал. Я ей говорю: женщина, я имею права культурно отдохнуть в свой выходной? Да или нет? Деньги зарабатываю, тебе на всякие хотелки даю. В Сочах летом отдыхаем. Мне иногда кажется, что она уже просто с жиру бесится.
— Ну она что?
— Она говорит, что за один день на своей Опрашке на лифчиках и трусах больше имеет, чем я за всю жизнь не заработал!
— Ну а ты?
— А что я? На хер её послал. Пускай вон, ищет себе того, кто на неё посмотрит ещё. Бабке-то уже тридцатник. Крашенная курица, вся в шиньонах и накладных ресницах, как Барби. Ненавижу все её эти рюши розовые и кружева. Тоже мне Марго Робби!
Тесный круг осветителей, в сигаретном дыму и похмельном чаду, дружно зарыдал от смеха.
— Яковлева никто не видел! — голос помрежа то угасал, то раздавался с новой силой, кажется, что кто-то кричал с небес на землю.
В то время как Огрызко поверял свои самые сокровенные мысли о Марго Робби, а Яковлев путался в утренних нетях, двое, на вид самых молодых, работали не покладая рук.
Они были ещё «зелёными», практиканты. Подработка — мачеха, а не мать, никто не пожалеет, а вышвырнут, если не будешь шевелить булками, в два счёта. Вот и весь продакшн.
Яковлев опаздывал уже более чем на полтора часа. Однако он работал с Огрызкой практически на всех проектах, куда звали Огрызку.
От чего такая привязанность?
Да, Яковлев нуждался в Диме, но вот зачем Яковлев Диме?
Никто из них двоих, разбуди их ранним туманным утром и наплюй ему в глаза, не мог бы ответить на этот каверзный вопрос.
Привычка свыше, как говорится, нам дана, замена извилинам она!
— Что стоим, кого ждём? Мне самой аппаратуру в машину грузить? — подошедшая сзади, как судьба, Света — второй режиссёр проекта — была как обычно с утра брутальна и угрюма, как будто готовилась исполнить одну из главных ролей в фильме садо-мазо.
— Да всё, всё, грузим, — буркнул Огрызко и махнул Свете рукой, как Гагарин с орбиты своего звездолёта — советской общественности.
Неяркое питерское солнышко лениво высунулось из-за туч и тотчас же спряталось. Видимо, уведенная им картина людской суеты не удовлетворила его.
Огрызко смачно сплюнул, Марго Робби с Опрашки в розовых рюшах и кружавчиках растворилась в атмосфере всеобщего недовольства.
Мадам Света гаркнула во всю воронью глотку:
— Работаем! Через три часа мотор!
— Понаберут, мать моя женщина, любовниц, а ты тут бегай перед ними на задних лапах, как шкет! Чувырла! — Огрызко добродушно выругался, Света зашла в вагончик, возле которого на бесхозном матрасе возлежал кот Вася.
Грудастые манекены выстроились перед Светой по стойке смирно. Практиканты ещё не были на сто процентов уверены, что баба может работать в кино исключительно как костюмер или гримёр — другого не дано, а уж ежели актриса, то через постель, — поэтому прониклись к Свете уважением, смешанным со страхом.
Постепенно вся аппаратура была загружена в фуры. Вся остальная трехомундия, как ласково именовал киношное оборудование и всяческий планктон неуловимый Яковлев, как то: гримёры, костюмеры, плейбекер, фокус-пуллер и другие, — прибывали на точку сбора.
Все неторопливо рассаживались по машинам. Осветители держались своих, поэтому отказались ехать со всеми в микроавтобусе и предпочли личные авто. Они дымили без остановки. За смену улетучивалось три пачки. В машине, понятное дело, сигареты никто не тушил, а вот почесать языком — самое милое дело.
— Режиссёр-баба, оператор-баба, потом что? В осветители? Приборы таскать? — негодовал Огрызко. — Вот поэтому у нас и кино в заднице, потому что снимать никто не умеет. Понаберут всяких этих свет, кошек драных с помойки, и погнали снимать. А ты потом приходишь в кинотеатр, чтобы культурно отдохнуть и расслабиться и смотришь каких-нибудь «Содержанок» или «Жизнь по вызову». С дежурной Дашей Мороз или этой старлеткой Аксёновой. И это — кино?
Огрызко открыл окно большого, как танк, «УАЗ-Патриота» и смачно сплюнул, едва не угодив в боковое окно соседней легковушки. После этого дискуссия на тему кино продолжилась.
— Ладно в актрисы ты её через постель тащишь, но режиссёр-то должен быть не шилом деланный…
— Да ладно, опять двадцать пять, — это был Яковлев. Он был сильно опухший, помятый, как фантик из мусорки, но живой. — А сам поди не отказался бы от тити-мити?
— Чего? — возмутился Огрызко.
— А что, Света — дама культурная, платные курсы заканчивала, это тебе не твоя фря с Опрашки, чей культурный уровень не выходит за рамки «Ментов»?
— Ну и что? Зато она меня обувает и одевает, мы летом в Сочах отдыхаем? А какой у Светы индифферент культурных посягательств, я лично не знаю!
В такой напряжённый момент культурного дискурса, покуда машины утюжат утреннюю питерскую морось с туманом, киношники едут снимать очередной шедевр, мне вспомнились мои пары в университете, где преподаватель с присущей ему или ей надменностью рассказывал о творчестве французской новой волны или итальянского неореализма.
А какие имена произносились с бесконечным придыханием и пафосом и эпосом: Годар, Пазолини, Антониони… Ким Ки Дук!
Сейчас я задаюсь вопросом: где все те, кто восхищался этим неореализмом, ведь нам внушали, что всё это — основа современного кинематографа?
Без устали, с утра до ночи, смотрели классику Голливуда 1950-х и европейское послевоенное кино?
«Кошка на раскалённой крыши», «Двенадцать разгневанных мужчин», «Психо», «Сансет бульвар» и т. д.
И я, кажется, знаю ответ. Во всяком случае догадываюсь. Весьма возможно, что большинство из них — тупые и инфантильные папенькины дочки, строящие из себя недотрог и интеллектуалок.
Эти засранки благодаря папенькиным капиталам слишком оторваны от земли, от реальной жизни, они никогда и нигде не работали, при этом вели образ жизни dolce vita, которому завидуют взрослые, работающие на износ в офисе сутками напролёт.
Эти мажоры — дети тех, кто строил бизнес в 1990-е, либо же тех, кто сейчас работает чиновниками в государственных или силовых структурах. Папики и их чокнутые от изобилия дочки и сукины сынки.
Мешки бабла их родителей, соответствующее мутное окружение выпестовало этих «детей» крайне инфантильными. Они со стопроцентной уверенностью говорили, что, когда они закончат вуз с красным дипломом, то будут снимать фильмы для Каннского кинофестиваля или Берлина. Но а покуда проездом на сериале «Мёртвые не потеют». Но это ненадолго, это временно! Но, как и всё временное, вечно!
Ну да ладно, я, кажется, зарапортовался. Всегда, когда речь и кино, я немного нервничаю, хорошо ещё, что не хватаюсь за наган (шутка).
Мы приехали, говоря современным языком, на локацию.
Это был загородный участок под Питером: высокие сосны, песчаник, с серыми облаками в придачу, на котором отстроили декорации для военного фильма.
Старый львовский автобус сильно трясло, как на электрическом стуле в фильме «Зелёная миля». Поэтому многие вышли из него на дрожащих ногах и еле сдерживали себя от того, чтобы не стошнить кому-нибудь на его дешёвые китайские кроссы.
Солнце из-за всех своих хилых сил хотело казаться жарким софитом, однако сил ему едва хватало на то, чтобы окружающие не уснули от того, что настала полярная ночь. Типично для поздней осени. Под ногами была мокрая трава и мягкая после дождя земля. Неприятное ощущение, когда твои кроссовки по уши увязли в этой непролазной грязи.
Спустя полчаса после приезда, подрулил и Огрызко со «светиками» на своем уазике. Все они радостно допивали колу из бумажных стаканчиков и доедали оставшуюся картошку фри из фастфуда.
День, можно сказать, удался.
— Где вас носит? — тут же разоралась леди Света.
— Прибереги свою связки для разгона туч, женщина, это нам ещё оборудование таскать, а если тебе нечего делать, то можешь обняться с мокрыми манекенами. В ближайшие шесть часов тебе обниматься будет не с кем!
Близость к телу режиссёра ещё не означает, что она может хамить киношному пролетарию, чьи нервы расшатаны алкоголем и ипотекой.
Кстати, где это этот долбанный Годар с Антониони вместе взятый?
Где он — сказать сложно. Возможно, получает последние инструкции в райской канцелярии от великих мира сего — Годара и Пазолини.
Покуда эта толстая зануда с одышкой и в кашне, мастер по рекламе прокладок и букмекерских контор, предавался нарциссизму или какому-нибудь ещё более тяжкому пороку, который испокон веков укоренился в среде великих и несравненных, художники, декораторы, монтажники и простые рабочие продолжали бегать туда-сюда, таская дорогие и раритетные вещи — реквизит, переставляя его с места на место.
Света, как львица в клетке, в которую забыли запустить льва, ходила туда-сюда и злилась на весь земной шарик. Оно орала так артистично, как будто ей уже дали роль.
С одной стороны, орала-то от собственного бессилия и непонимания, что нужно делать, но что больше её раздражало — это её полное осознание своей беспомощности.
Вся группа знала, что должность ей досталась «обходным» путём. Прекрасный пример того, что бывает, когда пытаешься прыгнуть выше головы или того, что у тебя вместо головы.
— У тебя ещё ни хера не готово, что ты на нас кричишь-то? — огрызнулся Яковлев с нескрываемым раздражением.
Он в целом никогда не славился тем, чтобы сдерживать себя в высказываниях и выражениях, когда можно запустить трёхстопным матом.
Несчастная леди Света пошла к художникам, проигнорировав Яковлева. Команда осветителей продолжала жевать бургеры и курить, обсуждая то, что их тревожило больше всего на свете — женщин.
— Короче, приехали мы, как вот почти сейчас, — Яковлев прочистил горло после вчерашнего, — все бухие в хлам просто, светики еле стоят. Актёры в коматозе, «продики» все ещё хуже. Снимаем уже девятнадцать часов. У режиссёра уже седые волосы, актёры текст забывают, засыпают, стоя. Я думаю: что я тут делаю? Отоспимся и завтра продолжим. И второй режиссёр там как наша чувырла. Ходит что-то, гундит на всех, вечно чем-то недовольна. А потом смотрю, между дублями, режиссёр её к себе подзывает, приобнял так её, руку на задницу положил, а она и расцвела. Я думаю: понятно всё с ней.
— Бабам только нормального мужика не хватает, — добавил софитомейстер Виталик.
— О, вот он. Дамский угодник, Казанова, тебя Феллини забыл позвать сниматься вместо этого Сазерленда, — сказал Блямкин с издёвкой.
Виталя из всей команды алкашей со стажем выглядел хуже всех. Мутные желтоватые зрачки, будто бы его лёгкие настолько пропитались смолой от сигарет, что его глаза стали жёлтыми, как у кота в темноте. Зубы были жёлтые и редкие. Поэтому Виталя редко улыбался. Улыбаясь, он выглядел ещё хуже: словно монстр из ужастика. Да, думаю, монстр до конца дней своих упрятался бы в аду, чтобы больше не видеть Виталика.
— Вздрогнем? — спросил Виталя, достав из кармана кофты, которая сбежала из сумасшедшего дома, мерзавчика.
— Да хорош ты, — сказал Яковлев и забрал у него бутылку. — Смена ещё толком не началась, а ты уже пьёшь.
— Так а что они не начинают? У художников ещё ничего не готово, а они на нас гонят бочку. А у меня нервы ни к чёрту.
В действительности, всё так и было. Конь ещё не валялся на съёмочной площадке.
Декорации и реквизит художники готовили ещё за два дня до официального начала съёмок, но как обычно это бывает в кино — никто ничего не успел.
Художники тоже люди, и в придачу алкоголики.
Впрочем, когда всё, казалось бы, готово, то вечно чего-то не хватает. Костюмы солдат Красной армии выглядели словно прибыли из дорогого бутика на Невском.
Костюмеры в срочном порядке обливали костюмы кофе, чаем, обтирали углём, грязью и пылью, красили краской, дабы придать форме боевой вид.
В реквизите не хватало оружия, калашей, гранат, администратор обзванивал все возможные «конторы», которые потенциально готовы были продать или сдать в прокат необходимую винтовку или пистолет, пусть даже настоящий.
Как правило, деньги — не вопрос. В таких проектах может быть ужасный сценарий, актёрская игра, актёры как из помойки, но денег всегда будет — целый самосвал с прицепом.
Это вам — не нищебродство, съёмки студентов Высшего института кино и телевидения.
Бедные, сидящие на травке от нервного переистощения, продюсеры вторых-третьих курсов вынуждены крутиться как белка в колесе: собрать команду из «светиков», гаферов, художников, гримёров и остальных униженных и оскорблённых.
Как правило, это студенты, которые не обладают не только достаточным уровнем компетентности, но и избытком лишних извилин. Из-за чего нередко на выходе фильм получался провальным.
Такой замученный и заморенный жизнью артхаус.
Дабы этого избежать, приходится нанимать профессионалов, но уже за деньги, которых и так не хватает. Мало того, операторы, пробивающие потолок чувством собственной значимости в искусстве, действуют всем на нервы. В результате на площадке находится огромное количество ненужного оборудования, какая-то разухабистая массовка из друзей и собутыльников, в которых оператор разбирается как свинья в апельсинах. Но дорогая камера, штатив и механик, который, по сути, всё делает за оператора. Оператор в этом время курит косячок.
Усложняется ситуация полным или частичным отсутствием нормального сценария, актёров, еды на площадке и прочего. К сожалению, на парах в вузе не учат, как справляться с огромным количеством организационных задач в сжатые сроки, а также искать нестандартное решение в той или иной ситуации. Нет. Вместо этого студенты заняты отвлечёнными дисциплинами, не имеющими ничего общего с реальной жизнью. Кино отдельно, мухи отдельно, а надобно чтобы всё было вместе.
В чём феномен французской новой волны или итальянского неореализма — это никого не волнует. Годар с Пазолини могут идти на три буквы. Почему актёров нет на площадке или где необходимый реквизит, бутылки с водой, светики — вот важнейшие вопросы, на которые тебе нужно ответить…
Ну а у нас жизнь налаживается.
Постепенно на площадку прибывают все остальные: гримёры, фудтраки, бекстейдж, актёры, массовка.
Все деловито слоняются туда-сюда, в поисках своего места под солнцем. Актёры по своему обыкновению закрылись в фургончике, где тискают костюмерш, поверяя своим талантом габариты их прелестей, параллельно выпивая.
Сложно оставаться на площадке в трезвом уме и рассудке. Напряжённый график, зачастую 6/1, смены на 14–16 часов, как следствие, наркомания и алкоголизм — привычное дело. На этом фоне не раз возникают драки и конфликты с коллегами.
— Один раз Олег, кореш мой, зацепился языками с художником одним, но он был мутный тип, — рассказывал Яковлев. — Постоянно всем на мозги капал.
— Заднеприводный, — добавил Виталя.
— Да по-любому. Ходил что-то, сам, главное, не работает и других упрекает: что это вы, мол, пьёте без меня? Ну Олежа и прописал ему. Тот скрючился, задышал, потом ушёл. А в конце смены подходят продюсеры и говорят: мол, если пьёте — пейте тихо, без членовредительства? Ну и выгнали Олега.
— И что потом?
— А потом я уже и не помню. Но в кино он больше не работает — не берут. Кому нужна мокруха?
Так где же наши Годары?
Вакансии вроде: «Ищем начинающих гениев, специалистов своего дела, необходим качественный сценарий, гонорар — пару миллионов» — не очень распространены на нашем бескрайнем пространстве. Работу нужно уметь искать, уметь добывать хлеб с маслом, чего большинство выпускников киновузов не умеют.
Так и получается, кто знает — не может найти работу, а кто работает — не черта не знает. Кино — содружество больных трудоголиков, зависимых от алкоголя, лёгких наркотиков, сплетен и секса.
Студенты — погрязшие в мире собственных иллюзий и мечт, которые, увы, никогда не будут реализованы, — так как рушатся о скалу повседневной действительности.
На фоне всех этих горестных размышлений постепенно, спустя пару часов, площадка начала принимать «божеский» вид. Декорации были готовы, художники, кося от перепоя или недопоя, доделывали последние «штрихи», чтобы винтовка выглядела как винтовка и из неё можно было стрелять.
Огрызко с командой вышел из машины с запотевшими окнами. Все стали шебуршиться, доставать оборудование.
На площадке слышались звуки работы генераторов, голоса из раций, звуки работающих двигателей машин, маты и скрип колёс старой тележки, которая, как оказалось, требовалась на площадке на следующую смену. Несколько сотен тысяч рублей из бюджета бесследно пропали. Администраторы, второй режиссёр, ассистенты бегали, как будто психбольницу распустили, и все больные явились к нам, готовя площадку для съёмок. В это время, около плейбека толстый, как двойной гамбургер режиссёр, оператор и главный актёр о чём-то мило беседовали.
Они смеялись, курили и что-то пили. Издалека невозможно было понять, что именно у них в стаканчиках, коньячок или самогонка.
Массовка в это время не выпускала из рук телефонов, фотографируя и снимая всё подряд.
Всё это немедля перекочевывало во все социальные сети и снова фотографировалось по тысяче первому разу.
Как правило, это первый тип массовки: те, кто на площадке первый раз, кто ничего ещё не знает и не понимает уровень собственной мизерабельности. Другие, побывавшие на нескольких съёмках, не отходят от дармового буфета, прекрасно понимая своё место в иерархии людей на площадке.
Они — те, о кого вытирают ноги за жалкие 500–700 рублей, что они получают за смену, эти гроши не компенсируют даже такси до съёмок и обратно. Поэтому все пытаются ухватить из буфета всё, что плохо лежит.
Ассистент режиссёра — с виду милая девушка, по всей видимости студентка. Она спешит к буфету, чтобы сделать кофе для режиссёра, но, принеся ему стакан и поставив его на стол, улыбается и даже не думает убирать руку режиссёра со своей задницы. Обидно. Малышка мне так нравилась…
— Стоп! Ещё дубль! — орёт благим матом режиссёр в громкоговоритель. — Олежа, ну добавь экспрессии какой-нибудь. Ты теряешься на фоне Маргариты Павловны.
Около часа ушло на съёмку одного кадра. Актёры были уже изрядно пьяны, причём настолько, что от запаха чуть было не опьянела вся съёмочная группа.
— Этот Щебеткин когда-нибудь придёт на съёмку трезвым? — спрашивала сама себя Света.
Щебеткин был из того поколения актёров, что уже добились определённых успехов. Люди его узнавали в лицо, но ни имени, ни фамилии вспомнить, увы, не могли.
— О! Смотри, это же тот, танкист из сериала, — говорили прохожие на улице, когда замечали Щебеткина. Но не название сериала, ни хотя бы приблизительное имя режиссёра вспомнить не могли.
Щебеткин был выпускником одного из московских театральных вузов. Однако в быту это был совершенно другой человек.
Как только кадр был отснят и наступала пауза, пока Огрызко с командой переставляли свет, Щебеткин доставал сигарету, закуривал и рассказывал очередную историю со съёмок или пошлый анекдот. Они на пару с режиссёром были прекрасными примером того, какие псевдоинтеллигенты выходят из стен легендарных киновузов. Пошлые анекдоты, мат-перемат и приставания к девушкам на площадке — дело привычное.
— Ох, господи, когда это всё кончится? — спросила тучная народная артистка России Маргарита Павловна, подойдя к буфету и налив себе кофе.
— Как вы, Маргарита Павловна? — спросил Блямкин.
Он сидел неподалёку от буфета, пару человек из своей команды он отправил переставлять свет, а сам остался сидеть на раскладном стуле. Не царское это дело — свет переставлять.
— Тяжко, тяжко мне даются съёмки последнее время, — говорила Маргарита Павловна.
Она была пожилой актрисой, периодически мелькавшей на экранах, играя в основном мамок в борделях. Пик её карьеры и узнаваемости выпал на советские годы. Тогда вышло несколько романтических комедий с её участием.
О ней упоминали Рязанов и Гайдай.
В молодости она была красива и мила, постарев, смогла сохранить некий шарм советской эпохи. В ней всё ещё можно было узнать ту миловидную блондинку из советского проката и афишек, но годы в индустрии превратили её в угрюмую даму бальзаковского возраста.
— Бывало, знаешь, снимаем где-нибудь в Ялте или Феодосии. Солнце светит, жара на улице. А на плёнку тогда снимали, дорого всё было, так что надо постараться с одного-двух дублей всё делать, ты же понимаешь.
Яковлев кивнул в знак понимания.
— Вот, а после смены ещё было время и силы пройтись по набережной, немножко выпить местного дешёвого рислинга, ну куда же без этого? А сейчас… То ли годы своё берут, то ли и желания нет. На пенсию, наверняка, уже пора.
— Ну какая пенсия, Маргарита Павловна, вам ещё сниматься и сниматься. По вам плачет Оскар!
— Ох, льстишь, льстишь мне безбожно. — сказала актриса. — Ладно, пойду я, кажись, всё готово.
Маргарита Павловна была словно из советского новогоднего фильма. Она сохранила ту манеру говорить, те фразочки, что были свойственны советскому интеллигенту. По её признанию, с Советским Союзом в мусоропровод ушло и прекрасное кино с экранов кинотеатров.
— Ох, помню, мы с режиссёром, на съёмках могли часами обсуждать Чехова, Достоевского, Булгакова, но только так, на полтона тише, сам понимаешь, — продолжала рассказывать Маргарита Павловна про свою киномолодость. — И все всё читали, понимаешь, все всё смотрели. Сейчас кого не спроси: «не читал, не смотрел, не знаю». Столько всего снимают, а посмотреть — нечего. Одни «Содержанки»!
Тут Маргарита Павловна сделала сильную затяжку, глотнула кофе и выдохнула дым. Она элегантно курила тонкие сигареты More. Хоть возраст немаленький, а манеры не пропьёшь.
— Конечно, и идиотизма хватало. Идёшь, бывает, в Крыму где-нибудь, там, где партийные дачи. Боже! Да ни в одной загранице такого не было! Дворцы, парки, всё аккуратно подстрижено, всё чинно-благородно. А потом, в Адлере где-нибудь. Люди, боже, как свиньи, извините меня, — тут она намеренно понизила голос. — Лежат на камнях, друг на друге. Жрут какие-то консервы. Всю жизнь люди работали, а отдохнуть нормально не могут, и где власть народа?
— А сейчас, что, лучше? — спросил угрюмо Яковлев.
— Ну, сейчас людям, по крайней мере, так откровенно в глаза не врут. Все понимают, что у народа власти — нету.
Маргариту Павловну снова позвали в кадр. Играла она всегда на пять с плюсом. Никогда не забывала текст, будучи уже возрастной актрисой. Отыгрывала живо и искренне. А вот с партнёром ей не повезло. Щебеткин регулярно кололся в кадре, забывал текст и практически всегда был пьян. Под конец смены Щебеткин успевал так набраться, что его покрасневшее лицо и блуждающий взгляд сразу вынуждал зрителя думать: «Не верю». Но режиссёр, скрипя зубами, говорил: «Стоп! Это было, идём дальше!»
Вскоре настало время обеда. Актёры ушли в свои «вагончики». Для них, как это обычно бывает, заказывали отдельно. Суши, либо что-то ещё. «Не гоже высшим мира сего с челядью трапезничать», — как говорил Яковлев.
На обед был типичный набор, что бывает в кино: всё расфасовано в пластиковые коробки, огромные бидоны с компотом, порции словно для детей. Естественно, что никто не смог наесться в полной мере.
— Погнали, мужики, в Макдак, хотя бы наедимся, — сказал Яковлев всей честной команде «светиков».
— Опять этим дерьмом себя травить? — недовольно проворчал Виталя, залезая в уазик Огрызко.
Они пошли цугом по трассе. Дима ехал быстро, сильно превышая скорость. Нужно было успеть и поесть, и обратно вернуться.
На смене больше всех работает тот, кто меньше всех получает. Администраторы, «светики», художники и гримёры бегают туда-сюда практически без продыху. В то время как режиссёр, оператор и актёры спокойно курят в стороне, разговаривая на отвлечённые темы. При этом все почести и гонорар достаются режиссёру и актёрам. Капитализм в чистом его проявлении.
Яковлев работал в кино более десяти лет. Он жил долгое время в Петербурге, затем в Москве. Огромная часть его жизни выпала на экспедиции. В основном это был Кавказ и Крым, где летом часто снимают. Заезжал Яковлев и в Мурманск и Архангельск на несколько месяцев. Снимал и работал в Европе — Финляндия, Польша. Затем и Армения с Грузией. Отличная и насыщенная жизнь. Но Яковлеву редко удавалось куда-то отойти с площадки. Он, как и большинство тех, кто работает в кино, начинал с позиции обычного работяги — «принеси-подай», затем потихоньку выбился в администрацию и следом в «светики» и гаферы, на этих позициях он работает уже более трёх лет. Он закончил девять классов, затем строительный колледж, но ни разу не месил бетон и не ворочал кирпичи на стройке. Зато он всегда умел водить машину. Ему часто предлагали работать водителем за деньги. Будучи ещё двадцатилетним пацаном, он работал шофёром на свадьбе одного криминального авторитета в своём родном городе. Затем ему пришлось перебраться в Петербург. Трудясь на нескольких работах и живя в питерской коммуналке, он случайным образом забрёл в кино. «В кино, как правило, случайные люди работают», — любит говорить Яковлев. И действительно, у всех разное прошлое.
— Немало и ушло из кино, — говорит Яковлев. — Вкалываешь по шестнадцать часов в день, почти без выходных. Конечно, деньги нормальные, но многие задумываются: «На хер оно мне надо?»
И действительно, Яковлев успел заработать на собственную квартиру в Петербурге, у него всегда водятся деньги в карманах. Но ни семью, ни даже долгие отношения построить в таких условиях практически невозможно. Алкоголизм, депрессия и джанк-фуд — три беды, подстерегающие каждого киношника. Из-за стресса многие подсаживаются на сигареты, алкоголь. Многие пьют прям на смене. Отсутствие нормального режима сна и питания. Все постоянно пьют кофе или энергетик. У многих отрастает пузо, в особенности у мужчин.
Яковлев не раз сталкивался с тем, что его дружок перестал работать, что, конечно, тщательно пытается скрыть. Даже от самого себя. Кому хочется признаться в том, что случаются и осечки? И в таких условиях люди задумываются: может, лучше воровать начать?
Воровство — норма нашей жизни, воруют все от мала до велика.
Дима и «светики» вернулись на площадку. Они вновь взялись за стойки, осветительные приборы, провода и шнуры, начали ставить свет по уже отлаженной схеме.
Начинало смеркаться. День в Питере короток. Ночная тьма накрыла Иерусалим.
Всем стало понятно: мы сильно отстаём от графика съёмки. Минус три часа и пять неснятых сцен. «Светики» потихоньку начинают хандрить и уставать. Меньше стали друг с другом говорить, больше смотреть в телефон, курить и налегать на энергетики. Площадка, в целом, была более чем благоустроена. Куча еды, стулья, на улице достаточно тепло, хоть к вечеру уже стало холодать, но всё это далеко до вечной мерзлоты.
— Я помню, в Мурманске снимали ночью, у залива, прикинь? — рассказывал Яковлев — Стоим, зуб на зуб не попадает. Режиссёр из вагончика, сука, не выходит, всё по рации. Все одеты как на Северном полюсе. Актёры просто в шоке. Костюм — обычное пальто, говорить не может, зубы стучат. Я думаю: и какого ты их всех мучаешь?
— Ну фильм-то нормальный получился? — спросил один из «светиков».
— Да какой нормальный! Всё как обычно. Ради чего на жертвы-то идти?
«Что вы хотите сказать?». Эту фразу в вузе повторяют из раза в раз. «Всегда думайте над тем, что вы хотите сказать зрителю».
Лицемерие и ложь в киновузах не знает границ. Тех, кто хочет творить, — быстро «выдавливают» из профессии.
Те, кто может работать, — не умеет творить, а тот, кто может, — не умеет работать. Режиссёр ссорится с оператором, продюсер давит на режиссёра, актёры возмущены, грозятся, что уйдут и жалуются продюсерам. Студия давит на режиссёра: когда будет готов фильм? А режиссёр из раза в раз заставляет сценариста всё переписывать.
И кто главный? Кто отвечает за фильм и результате? Может, стоить думать проще? Кому достается главный куш?
Вечерело. «Светики» включили дополнительное освещение, чтобы на монтаже можно было склеиться по свету. Режиссёр с Щебеткиным уже успели поссориться и всё никак не могли отснять маленькую сцену.
— Я тебя прошу, ты можешь сделать так, как я тебя прошу? — говорил режиссёр измученным голосом.
— Так мой герой тут возмущён, он не понимает, почему так? — продолжал настаивать на своём Щебеткин.
Он был сильно пьян, и ему стоило немалых трудов собраться и не запинаться, будучи в кадре.
— Я тебя умоляю, сделай так, как я прошу, и разъедемся, я домой хочу, уже одиннадцать часов! Я не могу так больше!
Возникает пауза. Режиссёр берёт громкоговоритель.
— Приготовились! Камера! Звук! И… начали!
— Клоун… — почти шёпотом сказал Яковлев. Он не хотел, чтобы кто-то его услышал, пусть даже большинство и разделяло его мнение относительно Щебеткина. — Вот зачем брать таких на роль? Это же свиньи. Ни играть не умеет, ни работать, нажрался в хлам, ещё что-то требует.
— Как же я хочу домой, — признался Виталя.
— Ну, можно уже, думаю, стойки загружать.
— Стоп! — крикнул режиссёр. — Всем спасибо, смена окончена.
— Подожди, а как ещё двенадцатая сцена, у нас же не снят их диалог, — поспешила добавить продюсер.
— Потом, я уже не могу просто, — говорит режиссёр, быстрым шагом удаляясь с площадки в сторону парковки.
Он быстро сел в машину и уехал. Режиссёр первый уехал с площадки. Такое случалось нередко. Любая работа человеку легко может осточертеть. Какой бы любимой она ни была.
Вслед за режиссёром в ускоренном режиме стали собираться и все остальные.
Удивительно наблюдать за тем, в сколь короткое время люди способны собраться и уехать. Гримёры за несколько минут успели разгримировать актёров и собрать всё свое барахло: пудру, кисточки и остальное.
Механик камеры быстро сложил все объективы, штативы в коробки и кейсы, на это у него ушло чуть больше времени, чем у гримёров. Все стали поспешно собираться.
На дворе уже заполночь. Завтра очередная смена рано утром, надо успеть или хотя бы попытаться выспаться.
Вскоре на площадке почти никого не осталось, кроме «светиков». Вместе с Димой они собирали все стойки, загрузили в фуру, сняли со штативов свет. Фура со светом вскоре была полностью загружена, площадка пуста, и всё оборудование устремилось обратно, на склад.
Огрызко с командой сели в машину, закурили по сигарете. Все молчали, в салоне играла музыка. На сон оставалось около четырёх часов. Все они поехали в город, в ближайший круглосуточный магазин. Удивительно, что никто об этом ни словом не обмолвился.
«А куда мы, собственно, едем?»
Всем было либо всё равно, либо они уже понимали, что они все вместе и чего хотят.
В магазине они приобрели готовой еды. Бутерброды, гамбургеры, чипсы. Недалеко, в ларьке, купили по шаверме.
Все радостно курили и ели. Ближе к четырём часам утра вся команда вновь села в машину и отправилась на площадку.
Машина Огрызко пропахла табаком и пивом. После смены нужно успеть отдохнуть, расслабиться. Времени на поспать всё равно уже не оставалось. Поспи ты три часа или не спи вообще — в сон будет клонить одинаково. Пачку сигарет быстро опустошили, выпили несколько бутылок крепкого пива. Головы «светиков» захмелели. Несмотря на лёгкое опьянение, Дима вел машину ровно, уверенно и ехал достаточно быстро даже по грунту.
Вскоре машина остановилась у декорации. Играла музыка, все докуривали и допивали.
Скоро новая смена, новый день, новые шестнадцать часов съёмок.
Скоро помреж опять заорёт как ошпаренный:
— Яковлев! Где Яковлев?
