Вагон

Докуда следует вагон полупустой?

И позади уже разобран путь советский,

И машинисту дадена команда: «Стой!» —

Да вот народ в дорогу подобрался дерзкий.

Народ по-своему желает — как всегда,

И машинист лихой — опять же несговорчив.

Давно сошла с пути вагонов череда,

А этот мчит себе и в окнах рожи корчит.

Я в том вагоне, я со всеми и, как все,

Рыдаю и смеюсь, чаи гонять гоняю.

И наплевать, что в придорожной полосе

Косит вослед нечистая очей огнями.

Разобран мост — летит по воздуху вагон:

Не привыкать… Ещё и не такое сможем!

Да только слишком затянулся перегон…

Взгляни сюда и помоги нам, правый боже!

Мы грешники. Таких на свете больше нет!

И свойство есть у нас — не свойство, а геройство:

Явить себя чудесным образом на свет,

Как будто из равнины русской вдруг горой стать.

Увидеть далеко-далёко грешный мир,

И взор уйдёт туда, откуда нет возврата.

И не черту вести — прерывистый пунктир

Встречаемых огней — за все грехи расплата.

Русский Вагнер

Звучал в Берлине русский Вагнер

И немцам сдаться предлагал.

Сегодня явлен тот же враг нам,

А с ним и англосакс, и галл.

Оповещал призывный рупор,

И выходили — руки вверх.

Лишь отморозки — труп за трупом —

Делили реквием на всех.

Опять ступают иноверцы,

На русский зарятся простор.

Противу русских, знамо — немцы,

И так с тевтонов до сих пор.

Немые — языка не знают,

Не знают, кто такие мы…

И утвердится наше знамя,

Рассеивая морок тьмы.

Искали б золото на Рейне…

Какого лезете рожна?!

Пытливо дроны в небе реют —

Украйна русской быть должна!

Какие нибелунги к чёрту,

Когда здесь русский чернозём!

И враг латиницей зачёркнут,

А с нами Бог — мы не умрём.

Всяк русский — разве только русский?

Все русские, кто вместе с ним…

Под звуки Вагнера вприкуску

Мы непременно победим!

Пред Родиною виноваты,

Отчаянные ЧВК

Идут вперёд, как шли штрафбаты

По указанию штыка.

И вслед, сверкая блеском стали,

Ударит по врагу Урал.

А музыку товарищ Сталин

Не зря к победе подбирал.

Паучьей свастикой помечен,

Сгорает хищный танк на раз.

— Сдавайтесь, немцы — рейх не вечен! —

Пришёл от Вагнера приказ!

Аzимут

Я родился в Авдеевке,

А крещён был в Успенке.

Сколь разора содеяно —

За такое бы к стенке!

Изуверствуют ироды,

Тянет горечью гари.

Плачьте, Киев и Миргород,

Мариуполь и Харьков…

У, треклятое каинство —

Стал вражиною зёма!

Окоём размыкается

Трауром чернозёма.

Хата ридная, мазанка —

Не редут ли внезапный?

Танки выбрали аzимут

И уходят на запад.

Гул услышу авдеевский

На успенской таможне.

Родову как и где искать,

Если Бог не поможет?

Предана, перепродана,

По частям раскроима:

Нет двух родин — есть Родина,

Русь моя с Украиной!

Хранитель знамени

Была страна, и нет страны —

Сгорела синим пламенем.

Рыдают глупые сыны,

Но есть хранитель знамени!

Когда спускали красный флаг

С крестом серпа и молота,

То ликовал заморский враг,

Что Русь моя расколота.

И гимн звучал, как скорбный блюз,

Вскрывая звуком вены мне.

Так нерушимый наш Союз

Разрушен был в мгновение.

От Владика и до Карпат

Стояло голошение:

Прощай, советский крест — серпа

И молота скрещение!

Пришла народная беда —

Сменили знамя знаменем,

И стал я каменным тогда,

Во мне — другой, незнаемый.

А с красным флагом что и как?

Прости-прощай, империя!

Куда исчез величья знак,

Уже не флаг — материя?

Но встал один из всех — за всех! —

Решительного звания,

Свернул кумач, не глядя вверх…

Таков — хранитель знамени!

Вверху не свет — зиянье тьмы:

Взглянуть — увидеть дьявола,

И потому, не глядя, мы

Сошлись во тьме отъявленной.

Случилось так, да всё не так!

Мы стали неуступчивей:

И если мрак, да сгинет мрак,

Когда просвет меж тучами!

А имярек, до сей поры

Не поступясь державою,

Идёт на бранные пиры —

В края от крови ржавые.

Идёт солдат не солнцу встречь,

А наступает к западу:

От Сталинграда путь на Керчь —

Вершит судьбу внезапную.

Идёт, как древко, прям, упрям,

Обвита грудь полотнищем.

Солдат и здесь, и там, и сям:

Убьют, встаёт — живой ещё.

А ну, прибалты, от винта,

И шла бы, шляхта, далее!..

Где Бранденбурские врата

И где рейхсканцелярия?

Идёт к Берлину — брать готов!

А там — картина жуткая:

Ударил свет прожекторов —

Приказ на штурм от Жукова.

Виднее на свету рейхстаг,

И путь бойца яснее ясного,

И расцветает красный флаг,

И нет прекрасней цвета красного!

Браты

Бьются братья смертным боем —

Брату брат уже не брат.

Столкновенье лобовое,

Мат стоит да перемат.

Выгорело чисто поле,

Крыто залповым огнём.

И с Андрием дьявол в доле,

Плачет паночка о нём.

Горе горькое Тарасу —

Люльку с горя уронил…

И курочат танки трассу

Тыщей лошадиных сил.

Ну а ляхи, что там ляхи

Всех мастей и всех времён?!

Шиты смертные рубахи,

Да не каждый погребён.

Потому как батарея

Бьёт прицельно по врагу,

И заката флаг, не рея,

Сник на траурном снегу.

Близок холод, лютый холод —

Жизни прежней больше нет:

Сердце так и ходит, ходит,

Разорвав бронежилет.

Марш — с этапа до этапа —

Изо всех железных жил.

Где Остап? А нет Остапа —

Сынку голову сложил.

Птица Жаль стенает следом,

Эта Жаль — всему беда.

Никому ещё не ведом

Путь последний в никуда.

Что же будет? Ветер будет

Над сгоревшим полем выть

И, как датский принц, рассудит:

Быть — кому? кому — не быть?

Азовсталь

Я селюсь в заводской общаге

И работаю в многотиражке,

Множась на газетной бумаге…

Спать не сплю, причислен к третьей страже.

Страдаю по той, что — в Азове

И не помнит обо мне, должно быть…

Я перевоплощаюсь в слове,

Набираю джеклондонский опыт.

Мне уже двадцать… Только двадцать!

Чтоб развеять тоску об Азове,

Выйду к морю — огни двоятся:

Так меня пробивает слезою.

Я не сентиментальный парень,

Но что тут поделаешь, когда мне

Одиноко порой не в паре,

Мучит ностальгия о недавнем…

И тогда в унисон со мною

Выдыхает «Азовсталь» с оттяжкой.

…Сгинь, сутулость! — с прямой спиною

Отстучу статью в многотиражку.

И машинку «Москва» отставлю,

И небо увижу вдруг мартеном —

Разливается солнце сталью,

И зарево блуждает по стенам.

Кальмиус воды к морю катит —

Чудятся Дона Тихого воды.

И громóвые бьют раскаты —

Кто расстреливает даль свободы?!

Наперёд ничего не знаю

И мало что понимаю в жизни:

Кровь Предтечи тяжелит знамя,

Как предрекает распад Отчизны.

Это потом узнаю точно,

Что означает людская убыль.

Если ударит вражья «точка» —

На части разорван Мариуполь.

А тогда — киевлянка Алла,

Друг мой грек Балджи, еврей Гришкевич —

Вся редакция наша знала:

Вместе мы, и это разве мелочь?!

Мы роднились не кровью — духом,

Нет родства такого в свете крепче.

Азовстальская же разруха —

Неразгаданная кровь Предтечи.

Знак

Росчерк ставил в конце приказа

Буквой «Z» рядовой штабист.

Этот знак — не словá, не фраза —

Обособил командный лист.

Знать не знаем ещё итога,

Если следом — приказ другой:

Вдрызг изрытая взрывом дорога

Стала вестью для нас благой,

Потому что по ней упрямо

Наши двигаются вперёд,

И разыгрывается драма,

Заряжая смертей черёд.

Знак победный исполнен смысла,

Знак стремительный, молний знак.

Это Волга и Днепр, и Висла…

Одер с Темзой — уж если так!

Знак повсюду, и в отчем граде

Был дотоле и снова есть —

Мой Аzов! Изначалья ради

Возвратима Аzову честь.

Рейха вражеские знамёна,

Что бросали под Мавзолей,

Снова злыдни из батальона

Заимели и стали злей.

Опорочить хотели слово,

Не случилось того у них:

Буква Z это знак Аzова

Да и моря — от сих до сих!

И латиница стала русской,

И в названиях русских есть,

Утверждая ракетным пуском

Нашу волю и нашу честь.

Свеча

Прости, Господь, твою послушную рабу Марину,

И пусть её оплачет поминальная свеча.

И своенравных строк юдоль невольничью отрину,

Сломав острожную решётку лет углом плеча,

Когда склоняюсь над страницами и рвусь на волю,

И каторжанку от погони за собой веду:

Дороже воли — только воля!.. Волчьему лишь вою

Доверимся и выйдем на Полярную звезду.

Почудится, что быстрый конь проносится над нами,

И не догнать его ни Гончим Псам, ни псам иным.

Смотрю вослед, терзает душу мысль одна мне:

Откуда это всё? зачем?.. А чтобы слыть родным!

Глубокие снега, какие только есть в России,

Сулят упокоение таким за смертный грех —

Таким, кому судьба служить у высших сил рассыльным,

И ток незримый уловить, и словом стать для всех.

Небесных фраз стечение, смыкание, стыковка!..

Уходим от погони, от любых мирских погонь,

И, точно крест, мерцает на её груди подковка —

Серебряное слово обронил летучий конь.

Звезда под аркой

Людмиле

Мы сойдёмся на звезде,

Замурованной у парка:

Я искал тебя везде,

И теперь венчает арка.

Под ногами города —

Сколь куда кэмэ отсюда.

Да отпустит ли звезда,

Коль теряется рассудок?..

Километры для разлук,

Километры для прощанья…

Дайтесь, крылья женских рук,

Как полётов обещанья!

А потом… Да что потом?!

Звёзды падают, как звёзды,

И на месте на пустом

Стынет разрежённый воздух.

В этом воздухе не жизнь,

В этом воздухе — не воздух…

Вьются чёрные стрижи

И стригут крылами: «Поздно…»

Поздно встреча, поздно — ты,

Непонятная разлука,

И увядшие цветы,

И стремнина, и излука.

Ты вернёшься или нет?

Разве дело только в этом,

Если арочный просвет

Распахнулся белым светом.

Принцесса горошин

Платье синее в белый горошек —

Эту сказку придумала ты:

И смотрю на тебя огорошенно,

Как я жил до твоей красоты?!

Чёт ли, нечет? — окружие бусин,

Соблазнительной шеи охват.

Мне погладить бы волосы русые.

Повиниться… Я так виноват!

Облик светится на мониторе,

И тобой называется день,

А в остатке от прежней истории —

Метка чёрная, чёрная тень.

Откажусь от судьбы безрассудной,

Что хотела с тобою разъять,

И плевать на суды с пересудами —

Гладить только бы русую прядь…

Может, мне достаёшься на горе,

Если жизнь, точно сажа, бела:

И гоняешь от города к городу,

И молюсь, чтоб удача была!

Джип уходит и в сумрак, и в ливень,

И выносит к реке на откос.

Становлюсь в самом деле счастливее

От сияния русых волос.

А речные русалочьи воды

Столько ведают, боже ты мой!

Расстаюсь навсегда с несвободою,

Воля вольная — путь по прямой!

И, стремлению этому рада,

Держишь руль — будто правишь судьбой:

Так и носишься по автостраде ты,

Так и странствую рядом с тобой.

Столь речное поведает судно —

Вот проходит оно, глядь-поглядь…

Мне же время отпущено скудное

Целовать на прощание прядь.

Будь везучей, принцесса горошин,

Коли трасса разводит всегда

И раскатано скатами крошево

Из рассыпанных бусинок льда!

Голубь

А я голубь!.. Не жаворонок, не сова:

Спать ложусь — как ложусь, и встаю — как встаю.

Караулят меня вертухаи-слова,

Чтобы всё позабыл, даже любовь твою.

Мне куда от них?! Только и сам не уйду…

Отбываю тюремный пожизненный срок:

Радость радует, или бедую беду —

Вижу небо клочок за решёткою строк.

Высь, как знамя, зовёт… Шапку — оземь: эх, ма!..

И туда, где степей выдох, грома раскат…

Голубица — крыло в крыло — жёнка моя!..

О таком написать бы правдивый рассказ!

Что нам день и что ночь?! Это всё равно,

Если времени в обрез у голубей.

Вот и бьёмся о решётку, а там — черно:

«Только, милая, себя ты не убей!»

Как без тебя? — знать не знаю. Да никак!

Проще голубиного сердца разрыв,

Чем во всём разбираться, во всё вникать

И не слышать знаменной выси призыв.

Капитанская дочка

Я любил капитанскую дочку,

Как потом никого не любил,

Но приставил блатную заточку

Прямо к сердцу фиксатый дебил.

— Танька будет моей, журналюга,

Брось её, а не то попишу!..

«Фиг тебе!» — и скользила фелюга

К золотому, как сон, камышу.

Потому что пред этим из тела

Я рванулся, прижатый к стене,

И ответка врагу прилетела —

Первым бью, если лезут ко мне!

Дочь одна у того капитана,

Чья посуда стояла в порту:

Ах, Татьяна, ах, Тата, ах, Тана —

Всякий зарился на красоту!

Как отец ни лелеял Татьяну,

Только жить не могла без меня,

И ему не доверила тайну,

И пропала средь белого дня…

Я за Дон перевёз по охоте

Капитанскую дочку тайком.

Заливал о газетной работе

И венчал васильковым венком.

Ветер спал. Мы всю ночь не уснули —

Рай был с милой моей в шалаше.

А под утро нам горлицы-гули

Ворковали о бренной душе.

Оказалась душа одинока

И тоскует о близком, родном,

И воззрилось небесное око,

И подумали мы об одном:

Становилась теперь испытаньем

Жизнь для нас, если так сведены.

Не боялась отца-капитана,

Не боялся азовской шпаны!

Городок за стеной крепостною

Приютить и любить был готов,

А река размывала волною

Рифмы парные наших следов.

Ах, Татьяна! — коснуться ли стана?!

И тоскую один об одном…

И Азов — по-старинному Тана —

Отзывается в имени том.

Соловьи

Мы с тобой оба два соловьи сумасшедшие.

Я тебя не предам, не продам по рублю —

До последнего буду хрипеть, что люблю,

Если даже разлуки силок сдавит шею мне.

А во мраке почудятся выступы здания,

Где неясные тени колеблет сквозняк,

Где пускают по кругу и пьют депресняк…

Только б свидеться нам и сказать: «До свидания!».

Ты болела — крестила решётка ажурная —

Ты сходила с ума и едва не сошла,

Ты искала, сыскать не сумела тепла…

У палаты не вьюга ли в белом дежурила?

Или кто-то другой, что не ведает промаха,

Если в обморок вешний упали ветра,

И почти не колышется лодка с утра,

И уже задохнулась цветеньем черёмуха.

Селигерское низкое небо увидеть бы,

На смартфоне молчанье твоё перечесть…

Как мне сладко испытывать женскую месть;

Если стоит на свете кому и завидовать,

Так пустое — кривиться нет смысла усмешкою

И завидовать боле не станется сил,

И прощенья прошу, как ещё не просил,

И решиться бы мог, да постыдно всё мешкаю…

Разве можем не петь — соловьи несусветные?

Любим так, что уже ненавидим теперь!

Лишь бы поезд упрямо отыскивал Тверь,

Лишь бы губы твои размыкались ответно мне…

Ну а Волга, совсем на себя не похожая,

Истекает речушкой, меня захватив,

И звучат неумолчно для нас, как мотив,

Плёса гладь и церквушка белёно пригожая.

Вятушка

Ходят лесом волки серы,

Дальняя моя родня.

Вятушку любил без меры

Целых три свободных дня.

Потому три дня свободных,

Что оставил шум и гам

И своим добрался ходом

Прямо к вятским берегам.

Речкой Вятушкой была мне

Баба ягодка опять:

Зря донские мнились плавни —

Пред такой не устоять.

Первый день, второй и третий

Белой ночью стали враз.

Я бы мог другую встретить,

Но куда — от жарких глаз?!.

Прописался на деревне:

За калиткой — раем рай.

Утро петушиным гребнем

Озаглавило сарай.

Лёгок на подъём, не грузен,

Воду в ступе не толок.

Ну а коль назвался груздем,

Полезаю в кузовок.

Кузовок, скажу по правде,

Раз обхват и два обхват —

Заяц с перепугу прядал…

Кто я ей? Ни кум, ни сват.

А всего — как есть! — прохожий,

Просто мимо проходил

И сложил к избе порожки —

Угодил, так угодил!

Я рифмовку строк дощатых

Закрепил не в стык, а в паз,

Изругав себя нещадно,

Что уйду на этот раз.

Дивное оставлю поле,

Несговорчивость болот…

И пойму, чего не понял —

Высший смысл пчелиных сот.

Эх, ребята, ребятишки,

Вам такое невдомёк!

На юру берёз манишки

Разутюжил солнцепёк.

Любные не имут срама —

Чувства исты и чисты,

И святят окрестность храма

Православные кресты.

Я свободен, так свободен,

Как ни разу, никогда,

Зная, кто ходил по водам —

Колыхалась чуть вода.

Куст черёмухи отстиран

Белой ночью добела.

Вятушку любил, настырный,

Реченька моей была…

Увлекли излук лекала,

Закружил угоров круг,

И, объятьем облекая,

Я забыл своих подруг.

Пил из губ, не мог напиться,

Запалённый при ходьбе…

… В край чужой летала птица,

А сидит на городьбе.

Мне до птицы нету дела:

Окольцована судьбой,

И не то чтоб надоела —

Впору стать самим собой.

Знает всё, чего не знаю

Да и знать не захочу,

Если ставенка резная

Распахнулась по лучу.

Княженика

В. Галицкой

Эту ягоду ягод — княжну, княженику —

Я искал, обыскался, где топи и гнус.

Попадались другие… Не рвал, поелику

Горше горького ягоды были на вкус.

Опечалился тем, но — печален не весь я,

Говорил сам себе: «Ничего, ерунда…»

Забубённую голову низко повесил,

И пошёл, и побрёл неизвестно куда.

Случай вывел к деревне с названием Княже —

Здесь ли княжеской ягоде нету числа?!

И вдова зазвала, и челомкались даже,

Только ягодка бабья княжной не была.

Кем была для меня?.. Я не знал и не знаю,

Потому как от белых ночей не спалось.

И я вывернул душу свою наизнанку,

И в калитку тесовую торкался лось.

Впрочем, что ей — душа, той бабёнке глазливой,

Если паморки зависть забила и злость,

Если я не пьянел — от несчастья счастливый,

Раз иную ищу, а в избе — просто гость?

Зависть чёрной была оттого, что везучим

Ей казался, как в свете никто и нигде,

Мол, и с нею связал, выпал дуриком случай,

А случайная связь — к неминучей беде.

Алым полымем вспыхивал цвет иван-чая —

Цвет без радости мне, коль трясина вокруг,

И смотрел на просёлок, всё больше скучая,

И вдова обернулась кикиморой вдруг.

Изругала без надобы, слала проклятья,

Угадав, что собрался подале всерьёз…

Мне слепили глаза подвенечные платья

Придорожных молодок — плакучих берёз.

Сколько встретилось после и чуда, и юда,

Сколько раз перехватывал ветер гортань!

Сто путей, сто дорог перемерил отсюда

И рискнул перейти за последнюю грань.

Огорчение, горечь забыл… Не забуду,

Как увидел, не чая увидеть уже,

Княжью ягоду губ, что сподобились чуду

И сводили с ума на крутом вираже —

Я его заложил по дуге поворота…

Удержала машина завьюженный путь,

И послал я к собачьим чертям все болота:

Если даже вернусь — ничего не вернуть!

Съехал в сторону. Спутница сладко дремала,

Мыслей этих не знала и знать ей на кой,

Зря ли княжьего рода — ни много, ни мало —

Вдруг явилась она… Смердом стал у такой!

И взаправду — от княжьего рода издревле

Прямо к ней протянулась живучая нить.

А деревня… В глуши затерялась деревня.

И понять — не пенять: остаётся простить.

Про княжну не придумал, и в самом-то деле

То ли Галицких ветвь, то ли прочих князей,

Что во славу славянской землёй володели,

Дивной статью и речью аукнулись в ней.

Поражённый однажды княжной и навеки,

Я боялся взглянуть, но глядел и глядел,

Как на свет распахнулись смежённые веки

И под взором её — беспределен предел

Сил моих, и сомненья мои — не сомненья,

А минутная слабость — исчезнет вот-вот,

И слова снизойдут от ресниц мановенья,

И не раз одолею на раз поворот.

Правлю службу и верой, и правдой, отчаян,

И узнает княжна, сколь всего я смогу!..

Стоит ей пожелать — и цветы иван-чая

Алым полымем вспыхнут на белом снегу.

Чёрный кофе

Она любила чёрный кофе

Под сигарету натощак.

И с нею жил, как на голгофе,

А что ни делал, всё не так.

Чуть свет сидела на балконе,

Витая непонятно где,

И грела чашка ей ладони —

И как такую углядел?!

Одетая в его же свитер,

Уже не замерзала здесь.

Но между тем любовный свиток

Развёрнут и прочитан весь.

Обхаживал: «Давай меняйся!..

И лучше — с завтрашнего дня.

Чего ты маешься? Не майся!

Да ты возьми пример с меня».

Он в парке бегал круг за кругом

Невесть зачем, невесть куда…

А вслед неслась воронья ругань —

Вослед ругаются всегда.

И брал такую на слабо он,

И брал такую на испуг!

Она смеялась над собою:

«Меняться поздно, милый друг».

И добавляла, что зависит

И не изменится никак…

И тосковали даль и выси

Под сигарету натощак.

Ему претили дым табачный

И запах кофе заодно.

Балкон казался местом злачным —

Отстой и горьковское «дно».

На Горького он вообще-то

С подругой жил… Что есть, то есть.

Исправить бы такую — тщетно:

Её настырность — бабья месть.

Не зря ли ором и скандалом

Ему перечила во всём,

Могла и матом засандалить,

Настаивая на своём.

Себе он выход не измыслил,

Неведомым путём ведом,

И, от зависимой зависим,

Терпел гоморру и содом.

А чёрный кофе с никотином

В него вселяли злой резон:

Себя он чувствовал скотиной —

Зависим был… Срывался он.

Но вырваться не мог из круга

И лишь метался, как дурак.

И кофеманила подруга

Под сигареты натощак.

Привереда

Катит поезд «Адлер — Воркута» —

Кто бы знал, зачем на Север еду?

Мне горит проведать привереду,

Распечатав сахарны уста!

Враз умолкла — отчего да как?..

И хотя «закрыла» в Интернете,

Всё равно — одна така на свете,

Хоть и нету света, хоть и мрак!

Стали ближе близкого близки,

И, пускай с тобою не в законе,

Устоять мои не могут кони —

Гонят через тундру дончаки.

Рвут копыта воркутинский наст,

И чумной таксист даёт наколку…

Я подобен северному волку —

Никогда подругу не предаст!

И её находит он везде —

Где бы ни была — другой не ищет;

Пусть во мне чернеет пепелище,

Но привязывает луч к звезде!

Ах, любовь другая! — не любовь,

А подруга этой вот подруги;

Случай свёл нас на Полярном круге…

Я себе сказал: «Не прекословь.

Пусть что будет, то и будет — пусть!»

И сюда приехал безоглядно,

И бомбиле вру, что в жизни ладно,

И с лица рукой стираю грусть.

Вот он — твой бульвар Большевиков,

Номер двадцать три, пятиэтажка…

Привечай незваного, Наташка,

Али родом я не из волков?!

Ты не сразу мне открыла дверь,

Белое выбрасывая знамя:

Рай сулила, и вошёл я, знамо,

Грешник и тобой прощённый зверь.

Мы сидели за одним столом

И очнулись на одной постели

Под актированный вой метели,

Что орудовала помелом.

Ночь полярная — да без конца! —

Снежные лепила комья…

Что я помню? Ничего не помню —

Лишь твои глаза на пол-лица.

На верхней полке

Я любовную победу

Оставляю за спиной

И на верхней полке еду —

Сам весёлый и хмельной.

Пречудесная особа,

Как ты там сейчас одна?

Я любил тебя до гроба —

Вот и вся моя вина!

Даром ли была объята

На периновом пуху…

Хорошо-то как, ребята,

Хорошо как наверху!

Оставляю то, что было

И не будет никогда:

Я любил, навряд любила…

Загадались поезда!

И теперь качу подале,

На родную сторонý.

Вы такого не видали —

Я винюсь не за вину.

У тебя жильё повсюду,

Мы сошлись на северáх

И любились — гадом буду!..

Сыпал в окна снежный прах.

Душу выстудили стужи,

Окаянные снега:

Каждая, как ты, не тужит,

Словно птица пустельга.

Только зря искала выгод,

Коих нету у меня…

Дверь откинулась на выход,

Вольной вольницей маня.

Да! виновен за одно лишь,

Что любил — рубаху рвал!..

Кто бы ведал, чем неволишь,

Хоть и ныне вольным стал?

Стынет слово комом в горле —

Ни туда и ни сюда.

Это горе разве горе,

Эти слёзы — что вода!

Поминаю привереду,

Мёрзлый город Воркуту

И на верхней полке еду,

Обожая верхоту,

Отпишусь как есть с дороги,

Мол, прости-прощай… Ту-ту!

Мчат есенинские дроги

Или месяц — в темноту.

Я окно чуток открою,

Воздух свежий хватану.

Лес берёзовой корою

Обеляет враз вину.

Мне заказана дорога,

Запропащая судьба,

Но с крестом рука не дрогнет,

Осеняя ото лба.

Крест кладу себе на плечи,

Если явлен встречный храм,

И, презрев чужие речи,

Я творю молитву сам.

А подруга… Что подруга?!

Сколь отыщется таких

У Полярного ли круга

Аль на берегах донских.

Сейчас

Пусть уже не дышать, не смотреть,

Пусть на плаху, на дыбу, в огонь —

Мне желанней такая вот смерть,

Чем тревога и ужас погонь!

Гнал и гнался по свету за тем,

Что маячило зря впереди

И казалось мне темой из тем,

Но сейчас разорвалось в груди.

Я тебя всем другим предпочту,

Сколь ни есть и ни будет других,

И решусь перейти за черту,

И склонюсь у коленей твоих.

Вижу глаз невозвратную глубь,

И касаюсь текучих волос,

И не знаю приманчивей губ,

И постыден ответ на вопрос:

«Как случилось, и как же я мог

Величать неизвестно кого?!»

Мне бы вымарать весь эпилог

В том романе, что был до сего.

Текст размножен и есть посейчас.

Говоришь: «Ерунда, перестань!..»

Соловьиного чувства запас

Перехлёстом охватит гортань.

Для такой лишь отныне отверст:

Очи застит изгибами стать,

Удвителен взор твой и жест —

Что ни скажется, не рассказать!

Жизни этой не будет потом,

А иная уже не про нас,

Лишь бы руки сходились крестом,

И продлилось назавтра «сейчас».

Мне желать — не желать ничего! —

Пусть провал, и погибель, и сон…

Стал заменою всех и всего

Этих долгих объятий полон.

г. Ростов-на-Дону