* * *

А вот и Мёртвый город!

Очень-очень давно — все сто, а то и сто пятьдесят миллионов лет назад — глубоко под толщей сине-зелёной черноморской воды, под пятой тяжёлых каменных скал начинались тектонические сдвиги и таинственные вулканические процессы: в смертельной схватке сходились вода и огонь, океан и раскалённая подземная лава — противоположные стихии, равно необоримые, равно недоступные нашему воображению. Всё проходит — вулкан ярился, бурлил, плевался огненными ошмётками и, в конце концов, остыл и затих: теперь наглухо «заклёпаны его клокочущие пасти», но горным породам предстояло ещё многажды перемещаться, трескаться, разламываться, пока не явились на свет божий хребты и вершины в том виде, в каком предстают пред нами сейчас. Процесс выветривания продолжается и по сей день — создаются всё новые и новые таинственные гроты, бухты, отвесные скалы, башни, теснины… Перекрученные лавовые столбы различных форм и размеров, в небо взлетают причудливые башни, обелиски, резные колонны, среди них: пещеры и гроты причудливой формы, которые, если верить легенде, откроют посвящённым порталы в потусторонний мир.

Скалы эти и вправду напоминают вымерший, выгоревший, искорёженный временем город с остатками домов, крепостными стенами, дворцами, площадками дворов и мрачными дырами подземелий — руины некогда существовавшего города, по непонятным причинам покинутого жителями. Впечатление брошенных жилищ усиливают окружающие их сочные поляны в цветах и притиснутые к скалам группы деревьев, издали напоминающие остатки горных садов — чаиров. Жаль, что археологи не нашли на Карадаге признаков не то что недавних поселений, но и древних людских стоянок. Никто не помешает задумчивой девочке видеть в Мёртвом городе остатки жилых помещений, языческих храмов — капищ и даже вырубленных из камня истуканов. Макс убеждал её, что всё это результат буйства стихий — ветра, дождя и мороза: «Огнь древних недр и дождевая влага двойным резцом ваяли облик твой…» (М. Волошин. «Коктебель»).

И всё же… Узкая каменная калитка Игольное ушко будто специально построена для защиты от врагов. Базальтовая арка похожа на рукотворную. Неспроста возникло название ущелья Кая-Кошла — Загон в скалах. Есть и свой родник, столь необходимый для выживания людей и животных. Высоченная скала Маяк, выросшая с наклоном к морю, — чем не древняя сигнальная башня? А фигуры каменных истуканов, стерегущих Мёртвый город — Пирамида, Чёртов камин, Сокол, Пряничный конь, — неужели это просто безликие формы, образовавшиеся в результате стихийных процессов выветривания? Вожделенно вглядываются они в крымское небо: по преданию над Мёртвым городом небо всегда затянуто тучами, солнце избегает эту мистическую и странную теснину, заставленную молчаливыми каменными идолами… Город мёртвых. Что ищут романтики, вглядываясь в его развалины, пытаясь разглядеть остатки отгоревшей здесь когда-то жизни древних киммерийцев? Учёные ищут истину, а романтики — свою собственную, столь необходимую каждому, долю забытья.

Ирга слышит убегающий топот и шорох веток — издали доносится лай, почему-то совсем мирный и однотонный. Странное какое-то тявканье. Откуда здесь собаки? «Косули, — вспоминает она. — Их голоса…»

Сколько бы раз ни бывала Ирга в Городе мёртвых, каждый раз вспоминает о самом первом походе сюда с папой Яником — года четыре назад. Она знала от местных стариков, что лишь редкие чудаки решались войти в этот город, где, по их рассказам, каждый год кто-нибудь пропадал, а потом «находили только кости, да и то не все».

Мёртвый город — самое странное место Карадага: удивительное не только из-за причудливых каменных скал, но еще больше из-за странных случаев там происходящих. Ирга слышала много историй о фантомах туристов со старыми брезентовыми рюкзаками, которые ниоткуда появлялись на тропе и столь же таинственно исчезали, про потерю памяти людей, побывавших в городе, про группы йогов, которые зачем-то тусовались на этом месте… Карадагская мистика…

Для тех, кто впервые попадает сюда, в Мёртвый город, основную опасность таят в себе тропинки-заманушки, ведущие вниз, к морю. По одним и вправду можно спуститься, с большим трудом и риском, другие, наподобие мифических сирен, зазывают к себе азартных путников и незаметно превращаются в осыпи, в крутые каменные желоба, а то и вовсе обрываются на краю отвесных стен. Хорошо, если хватит благоразумия не поддаться их соблазну: многих неопытных приняла и не отпустила грозная каменная ловушка.

За пару дней до первого похода Ирге приснился сон, жуткий — до холодного пота…

Будто что-то огромное и поглощающее — похожее на ту невидимую чёрную пустоту, что кралась за ними в Ленинграде, чтобы поглотить маму Люсю, — запрещало ей появляться в Мёртвом городе… «А иначе придут к тебе демоны», — многозначительно сказало это. И действительно появились демоны, пять довольно страшных духов тьмы… Почему-то Ирга уже знала их имена: уродливый хвостатый Ронове — с посохом в руках (один из великих демонов, упомянутый в Гоэтии, части «Малого ключа Соломона», важной книги демонологии. — Примеч. авт.); большеголовый, пучеглазый Болотник, покрытый волосами-водорослями (злой дух-хозяин болота в восточнославянской мифологии. — Примеч. авт.); Рейк — крайне худое, безволосое существо с острыми длинными когтями и пронзительным взглядом, что-то среднее между гуманоидом и собакой (популярный монстр европейских городских легенд XX века. Ирга, скорее всего, ранее о нём не знала — как, возможно, и о других демонах. — Примеч. авт. ); Буер — дух с головой льва и пятью ногами козы, окружающими тело (фигурирует в средневековом гримуаре «Классификации демонов», написанном Иоганном Вейером в 1563 г. — Примеч. авт. ); и прекрасная Ламия с телом змеи, держащая в руках свои глаза (персонаж древнегреческой мифологии. Ламия была возлюбленной Зевса, его жена Гера узнала об этом и превратила Ламию в змею, отобрав у неё способность закрывать глаза. — Примеч. авт.). Появились и, поняв, что достаточно напугали девочку, тут же исчезли.

На утро Ирга, находясь под впечатлением ночного кошмара, не знала, что и делать, — поначалу даже думала не идти в Мёртвый город, но папа Яник её успокоил. Он сказал, что та страшная чёрная пустота потеряла их след — им теперь не стоит её бояться, что у Мёртвого города есть, конечно, и собственные тайны, но «для нас с тобой, дочка, это добрые тайны — самые-самые добрые тайны!» — сказал папа, и девочка ему поверила.

Ничего особенного с ней тогда — при первом посещении — не случилось, и вскоре девочка забыла о пяти демонах. Но они-то о ней не забыли.

На сей раз Мёртвый город встретил Иргу тишиной, несколько напоминающей кладбищенскую. Недалеко над морем парил Сокол, и негромко покрикивал, глядя на непрошеную гостью. Вход в город, который иногда называли Крысиным лазом, был похож на мистический переход в другой мир. Наконец-то она на месте. Маленький пятачок земли над двухсотметровым обрывом: слева скалы, справа — Край Мира, а под ним только море, разбивающееся о камни…

Почему её не встречают птицы, куда они подевались — Сойка, дрозд Рябинник, сова Неясыть? Да и жители… Ау, люди, где вы? Это я, Ирга, неужели вы не узнаёте?

Повеяло холодным ветром, солнце прикрылось тёмной пеленой облаков. Каменные развалины заколебались, из них стали выходить тайные жители Мёртвого города — духи-хранители скал, у каждой скалы — свой. Они отделялись от камня вначале размытым контуром, а потом становились самими собой. Очень яркими и конкретными — только дотрагиваться до них нельзя: об этом ещё папа Яник предупреждал Иргу — говорить можно, а прикасаться — нет…

Первым появился её любимый Максимилиан — росточка невысокого, зато в плечах куда как широк и довольно-таки толст. Ярко-рыжая борода и рыжеватая буйная копна волос, скрывавшие и без того короткую шею, выдвинутый вперёд широкий, отвесный лоб, — в общем, это была голова Зевса-громовержца, по указанию которого, поди, и случилось знаменитое землетрясение 1927-го! Макс внешностью своей гордился: «Семь пудов мужской красоты!» — высокопарно говорил он о себе с шутливой гордостью.

Облачённый в белый парусиновый балахон типа античного хитона до колен — из-под которого виднелись голые коричневые икры бакинского грузчика и толстые ноги в маленьких сандалиях на босу ногу, — подпоясанный грубым шнуром, с корявым посохом, с головой, увенчанной венком из полыни, — парусина, полынь, сандалии: атрибуты вечного странника, а возможно — и святости…

Взгляд светлых, серо-карих глаз был поражающе острым, но вместе с тем — бережно-проницательным. В этих глазах было что-то от спокойствия отдыхающего льва.

Он выглядел потомком некого древнего племени крепышей путешественников и художников. В нём ощущалось что-то прочное, надёжное, основательное, возрожденческое — Максимилиан казался похожим на ясноглазого, примирённого с жизнью старца, бродячего рапсода гомеровских времен (профессиональные исполнители эпических, главным образом гомеровских, поэм в классической Греции; странствующие певцы, декламировавшие поэмы с жезлом в руке (жезл — символ права выступать на собрании). — Примеч. авт. ). Откуда Ирга — обычная советская школьница — знала о возрождении, о рапсодах, о Гомере? — в советских школах об этом почти не говорили. Папа с мамой постарались, наверное…

Когда-то, ещё в начале века, он жил там, на берегу моря, в таком особенном, очень необычном доме, построенном по его эскизам… Художник, поэт, философ, путешественник, провидец и экстрасенс, в посёлке голубых холмов он провёл лучшие годы. В нём многие искали опоры: он сводил, сочетал, образовывал гроздья и гнёзда тружеников и творцов, радовался встречам, горевал в случае невстреч. Верил — пребывая в этой вере до самого конца, — что каждый человек от рождения гений, в каждом — энергия Солнца, в каждом скрыт ангел, на которого наросла дьявольская маска, и надо помочь её преодолеть, вспомнить себя настоящего.

«Особый человек… Мастер! Другого такого Мастера не было и, возможно, больше не будет на российской земле», — так папа Яник говорил.

Но пришла революция, и его счастье закончилось. Несколько раз лишь чудо спасало его от расстрела. А в июне 1919-го, рискуя жизнью, он сам уберёг от гибели посёлок голубых холмов — Коктебель. Тогда в бухту вошли крейсер «Кагул», два английских миноносца и баржа с белым десантом генерала Слащёва (белогвардейский генерал-вешатель, прообраз генерала Хлудова, героя пьесы М. Булгакова «Бег». — Примеч. авт. ). Кордонная стража Голубых холмов неожиданно открыла стрельбу по крейсеру — корабль развернул смертоносные орудия и готов был сравнять с землёй наглый посёлок. И тогда Максимилиан прицепил к длинной палке белый платок, прыгнул в лодку и поплыл навстречу пушкам. Ему повезло: командир и офицеры крейсера прекрасно знали его поэзию, с уважением выслушали пламенную речь художника и поэта и единодушно решили не стрелять по Голубым холмам.

А когда в Крым пришли красные, кровожадный вдохновитель террора Бела Кун (венгерский и советский коммунистический деятель и журналист. В ноябре 1920 г. после установления в Крыму советской власти был назначен председателем Крымского ревкома — стал организатором и участником бессудных массовых казней в Крыму. — Примеч. авт.) разрешал поэту вычёркивать из расстрельных списков тех, кого Максимилиан знал, — в итоге ему удалось спасти от смерти десятки людей.

Говорили, что Максимилиан был одарён магической способностью пирокинеза. Гости его усадьбы рассказывают, как он взглядом поджигал траву и так же тушил её, а в особенно тяжелые минуты из кончиков его пальцев выстреливали искры…

Марина Цветаева вспоминает своё посещение Крыма в 1914 году, когда в подполье дома Максимилиана начался пожар. В то время как Цветаева с мужем и сестрой бегали к морю за водой, тщетно пытаясь загасить огонь, Макс стоял с воздетой рукой, что-то неслышно и раздельно говорил в огонь, — и пламя, послушное его воле, постепенно угасало.

Рассказывают и о целительских способностях поэта: простым прикосновением он мог избавить человека от боли и страданий. Его прозрение в горний мир (именно это, наверное, и позволяло ему владеть огнём) выражалось в том числе и в способности к чтению линий руки. Мудрость его при этом была такова, что он «никогда ничего не предсказывал, считая, что приподнимать завесу будущего не следует».

Поклонник теории физиогномики Иоганна Каспара Лафатера (швейцарского писателя, богослова и поэта, заложившего основы криминальной антропологии. — Примеч. авт.), определявшего судьбу по лицам, Максимилиан предвидел и предсказал трагические судьбы близких друзей и гостей Коктебеля: Осипа Мандельштама, Михаила Булгакова, Марины Цветаевой.

Что уж говорить о необычной способности со всеми мирно договариваться? Вполне возможно, владел гипнозом. Об этом свидетельствуют его разговоры с главами войск, которые мирно, словно «договорившись», уходили от него… или даже огромная свора собак разбредалась после необычного диалога мастера с вожаком стаи.

Обычно никому не отказывающий в приюте, Максимилиан однажды не позволил незнакомцу заночевать в своём доме. Окружающих удивила настойчивость, с которой он выпроваживал этого человека, — в дальнейшем выяснилось: этот человек только что совершил ужасающее, чудовищное убийство.

А потом настала пора, и Максимилиан покинул этот мир. Очень немногие знают: он не добрался до чистилища и даже до Лимба (термин средневекового богословия, обозначавший место (не являющееся адом или чистилищем) пребывания не попавших в рай душ. — Примеч. авт.) — прячется здесь, в Мёртвом городе. Ему не нужен был весь наш мир, горние выси потустороннего мира — тоже: нужна была только любимая Киммерия, где море бесконечно синее, где пустынные горы мягко спускаются прямо к волнам, и в небо возносятся причудливые пики Карадага, выросшие как бы из выжженной солнцем полынной степи… «Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан», — писал он…

Огромный, похожий на медведя, добродушный, и настолько открытый, что казалось: в его объятиях может поместиться весь мир…

Стряхни житейский прах

И плесень дум у моего порога… —

трубным голосом произнёс он. Максимилиан широко улыбался, но глаза его всегда оставались серьёзными.

— Привет, Макс, — бодро ответила Ирга (несмотря на свою огромность, Максимилиан казался ей очень смешным). — Что за плесень дум такая? Ты, верно, спутал меня с замшелыми товарищами своими — подумай сам: какая может быть плесень дум у двенадцатилетней девушки?

— Кого ты столь иронически поименовала замшелыми, дщерь моя? — патетически произнес он в ответ. — Что ты имеешь против этих достойных рыцарей Ордена обормотов?

Одни восстали из подполий,

Из ссылок, фабрик, рудников,

Отравленные тёмной волей

И горьким дымом городов.

Другие из рядов военных,

Дворянских разорённых гнёзд,

Где проводили на погост

Отцов и братьев убиенных.

В одних доселе не потух

Хмель незапамятных пожаров,

И жив степной, разгульный дух

И Разиных, и Кудеяров.

Ирга знакома со многими из Ордена обормотов — далеко не со всеми; некоторые из духов тоже знали ловкую загорелую девчонку и почитали её своей. Среди них — Всеволод, Иван, Терентий, который почему-то считался старшим из них, Миша Ляхов…

Весёлой гурьбой духи эти окружили Иргу. В стороне стояли цари и ханы: Митридат — царь Боспорский и Понтийский (греко-скифского государства, расположенного в восточном Крыму, на Таманском полуострове, на берегах Киммерийского Боспора (современного Керченского пролива). С конца II века до н. э. в составе Понтийского царства, греко-персидского государства в Малой Азии, Колхиде и Крыму (302 до н. э. — 62 до н. э.). — Примеч. авт.), Феодора — княгиня Сугдейская (христианское княжество Сугдея (нынешний Судак), представлявшее собой осколок Византийской империи, XII–XIV век, захвачено генуэзцами в 1365 году. — Примеч. авт.), хан Мосолайма эль Асваб и хан Кырым Гирей — держались подальше от шумных потомков плебеев и рабов. Много ещё там было живых теней прошлого: сколько скал, столько и духов — возможно, и больше! Северный ветер утих, солнце выглянуло из-за тёмной пелены, потеплело… Сокол вернулся, уселся на один из островерхих пиков и, наклонив голову, удовлетворённо попискивал. Вновь подали голос птицы: Ирга услышала крик Сойки, пение дрозда Рябинника, первую осторожную руладу вывел застенчивый Соловей…

Максимилиан осмотрел нестройные ряды обормотов, остался доволен их не самым опрятным внешним видом и неожиданно спросил у девочки:

— Ну что, цурка (девушка, южн. (Гоголь). Происходит, возможно, от córka «дочь» (польск.). — Примеч. авт.), знаешь, кто здесь до нас жил?

— Папа Яник говорил: в Мёртвом городе никогда не было поселений, и даже стоянок пещерных людей с каменными топорами и то не нашли…

— Папа Яник — святой человек — все любили его, и сейчас любим, упокой, Господи, его христианскую душу, — верно всё сказал своей доченьке. Но не знал он, что Карадаг был некогда, преогромной трёх-четырёхкилометровой горой, подпирающей небо, — втрое выше теперешней, — тенью своей закрывающей посёлок голубых холмов, да и Нижние Отузы — тоже! Тогда и Мёртвого города ещё не было — потому и не осталось здесь следов древних поселений.

И Макс рассказал Ирге о стародавних временах, столь не похожих на сегодняшние… (При изложении легенды использованы материалы записей Н. Маркса «Кара-Даг — Чёрная гора». — Примеч. авт.)

Видишь ли, отроковица, до нас дошли рассказы древних греков о неких листригонах, народе великанов-людоедов, с которым повстречался в Киммерии наверняка известный тебе Одиссей, царь Итаки. Листригоны разбомбили одиннадцать кораблей отважного мореплавателя, бросая в них огромные камни с прибрежных скал, а его спутников съели. Только кораблю, на котором плыл сам Одиссей, и удалось спастись. Некоторые считают, что великаны впоследствии измельчали, а их потомки стали обычными рыбаками, с которыми А. Куприн более ста лет назад познакомился в Балаклаве (мы знаем об этом по рассказу Куприна «Листригоны». — Примеч. авт.), и живут там по сей день, по-прежнему гордо величая себя листригонами.

Не знаю, сколь верна эта легенда и когда в Киммерии извелось племя великанов, но во времена, о которых я расскажу, на Карадаге точно ещё жил один из них.

Сбор весёлый винограда.

Все увенчаны цветами,

Девы, юноши толпами

Собрались под сенью сада.

Покончив с укладкой винограда, торопятся по домам — спешат, с опаской поглядывают на Чёрную гору, что зловеще нависает над Отузской долиной, заслоняя добрую половину неба. Там, в недрах горы обитает кара небес — ужасный одноглазый великан-людоед.

Днём он спит, но даже храп его, напоминающий отдалённое громыхание грома, пугает сельчан окрест… Повернётся во сне — гора задрожит до основания, а вздохнёт — из кратера на вершине пар клубами повалит.

А как стемнеет, просыпается и оглушительно ревёт, сверкая единственным глазом — раскаты его рёва перекатываются по Крымским горам, замирая на дальних яйлах Ай-Петри… Женщины прячутся в страхе, а мужчины — чтобы задобрить чудовище — ведут быка или пару овец к подножию горы и оставляют на видном месте: и тогда великан замолкает — до следующего вечера.

Но как наступал осенний месяц свадеб, циклоп требовал большей жертвы: ревел всю ночь, сбрасывал в долину огромные камни — лавина сметала сельские строения, засыпала виноградники. Как избавиться от этой напасти? Люди выбирали одну из невест, приводили на Карадаг и связанную оставляли на высокой скале.

Много лет селяне проклинали свою долю — никто не знал, как избавиться от великана. Но нашёлся юноша, сильный и смелый словно горный орёл!

— Надо нам вооружиться, взобраться на Чёрную гору, — сказал он односельчанам, — дождаться, когда великан высунет голову и забросать его стрелами.

Смеялись в ответ мужчины:

— Эх ты, молодо-зелено! Великан против нас — как гора против мышей, стрелы человеческие ему — что царапинка на носу! Одним взмахом сметёт нас с вершины…

«Раз они боятся, сам пойду и убью великана», — упрямо решил юноша и стал дожидаться месяца свадеб. А как дождался — отправился на Карадаг.

Солнце зашло, огромная луна покатилась по тёмной синеве неба, щедро посыпая гладь моря серебристой чешуёй. Вечерние огоньки, редкое блеяние овец, мычание коров.

«Как у нас красиво, — думал юноша. — И жить так хочется… Но всё равно — лучше в бою погибнуть, чем терпеть власть ненасытного чудовища. Завтра он потребует очередную невесту, и жребий может выпасть на мою ненаглядную Элпис» (а надо тебе сказать, мой читатель: в переводе с греческого это имя означает Надежда!). Юноша — с отважным и любящим сердцем — смотрел на море и пел старинную песенку: Спросил я старуху-гречанку, / Как птичку любви мне поймать?.. / «Глазами ты птичку лови, / Она на уста упадёт / И в сердце проникнет твоё…»

Прямо над головой юноши раздался столь громкий смех, что его вполне могла услышать стража в далёком бахчисарайском дворце.

— Мне нравится, как ты поёшь, козявка! — над вершиной Карадага, подобно звезде, горел яркий глаз великана.

Но юноша не оробел:

— Привет, сосед, рад тебя видеть!

— Теперь я один, а когда-то у меня тоже была подруга, — прогремел великан. — Спой ещё раз песенку. Как бы мне хотелось увидеть эту птичку любви — чтобы она упала на уста и в самое сердце проникла.

— Ты увидишь её, — обрадовано сказал юноша. — Завтра я приведу ту, что даёт надежду и посылает любовь.

На следующий вечер юноша пришёл уже не один — вместе со своей невестой, красавицей Элпис: они взошли на ту скалу, на которой великану приносили в жертву девушек. Силуэт чудовища чётко вырисовывался на фоне звёздного неба. Преодолев ужас, Элпис — она была достойной парой своему возлюбленному — закричала:

— Эй, великан, посмотри на меня: нравлюсь ли я тебе? Открой пошире глаз и гляди внимательней сюда: сейчас я выпущу птичку любви!

Великан наклонился, чтобы рассмотреть всё получше, — красота Элпис была столь ослепительна, что от изумления он широко раскрыл свой единственный глаз… Девушка взяла лук, натянула тетиву и пустила в самую середину огромного глаза стрелу с отравленным каменным наконечником.

Одноглазый гигант взвыл от боли, рванулся было к смельчакам, но ничего уже не видел, а потому споткнулся о камень и сорвался в глубокое жерло горы. То ли при падении поломал себе ноги, то ли отверстие завалилось, но выбраться циклоп уже не мог. В каменной ловушке он корчился от боли и ревел от бешенства.

Чудовище стало разваливать Чёрную гору. От Карадага откалывались глыбы и с грохотом обрушивались в море. Огненное дыхание великана плавило скалы, и по склонам горы устремились горячие потоки. Вершина Карадага сверкала огнём, выбрасывала высоко в воздух камни, тёмный пепел и дым. Чёрная зловещая туча заволокла небо, сверкали молнии, гремел гром. Берег трясся, как в лихорадке, в море вспучивались огромные валы и яростно бросались на берег, пытаясь проглотить сушу…

А к утру над Отузской долиной прошёл сильный дождь, и наступила тишина. Не стало огромной Чёрной горы, она развалилась до основания. А на её месте появились утёсы, зубчатые гребни и причудливые скалы, похожие на сказочных зверей… Море ласково омывало отвесные стены, торчащие из воды скалы, заливало бухточки и пещеры и, возвращаясь из них, радостно бормотало.

— Хотела бы услышать голос того великана? — неожиданно спросил Максимилиан.

Ирга растерялась — как так? Его ведь уже нет… Макс улыбался, а глаза стали ещё более внимательными и пристальными.

— Пойдёшь на лодке к Золотым воротам (прибрежная скала арочной формы у вулканического массива Карадаг. Проход сквозь арку Золотых ворот на лодке или небольшом катере обещает исполнение сокровенного желания. — Примеч. авт.), остановишься посредине и громко крикнешь: «Великан!!!». А эхо ответит: «Здесь я-а-а-а!!!»

Максимилиан смеялся как ребёнок, другие духи — тоже.

«Седовласы, желтороты — всё равно мы обормоты!..» — со смехом пропели Всеволод с Мишей Ляховым. А Макс с восторгом поддержал: «Кошкодавы, рифмоплеты, / Живописцы, живоглоты, / Босоножки, босяки, / Нам хитоны и венки!»

— Ну хватит, Макс, ты знаменитый поэт, а ведёшь себя как маленький! — произнесла Ирга.

Девочка попыталась сделать серьёзное лицо — хотя ей было очень смешно и легенда про одноглазого великана понравилась, — но у неё ничего не получилось, и она тоже, в конце концов, прыснула и захохотала вместе со всеми, а отсмеявшись, сказала:

— Макс, Сева, Ваня, Терентий, я вообще-то пришла вас всех повидать, а ещё узнать, что вы думаете о Карадагском змее. Что с ним стало, а может, змея этого никогда и не было?

Рыцари Ордера обормотов внезапно замолчали — их лица враз стали непроницаемыми и очень скучными. Ирга настаивала, говорила: раз они друзья, некрасиво иметь от друзей секреты — может, они ей не доверяют? И тогда Максим сказал: «Терентий, ты старший из нас — тебе и решать». Терентий поморщился, потеребил усы и нехотя произнёс: «Сева видел того змия единожды — пусть расскажет».

Всеволод по прозвищу факир — в круглых очочках, застенчивый — показался Ирге добрым волшебником. Почему факир? Ещё юношей до двадцати лет странствовал он, был цирковым актёром-факиром под именем Бен-Али-Бей: глотал шпаги, прокалывал себя булавками, прыгал через ножи и факелы, показывал фокусы; а ещё актёрствовал в ярмарочных балаганах, был куплетистом в цирке, клоуном, борцом… Потом писателем стал — а ведь до сих пор неизвестно, что же это такое — искусство, в том числе и литературное, и как оно делается — не «волшебство» ли это, в конце концов? И столько в этом невысоком человечке было заключено любви и нежности, что, как и во время прежних их встреч, Ирга почувствовала: вокруг Севы образуется зона волшебства — вот он что-то сейчас скажет, и всё вдруг преобразится, станет «не таким, как обычно».

— Ну что, друзья мои! — тихо заговорил факир. — Начну с того неоспоримого факта, что все мы бесконечно восхищаемся живыми и неживыми созданиями природы, но ведь земля наша рóдит подчас и мерзкое, и недостойное: гадов ядовитых, сколопендр, клещей, каракуртов чёрная вдова, ядовитого ската-хвостокола и рыбку морской дракон, неопалимую купину и борщевик… Как я мечтаю, чтобы когда-нибудь до наших мест добрался некий всеблагой ветер, чтобы сдуть ко всем чертям этих уродливых и отталкивающих созданий, что искажают и корёжат природную красоту чудесной Киммерии. Не так ли и на людях некоторых — особенно немаканах (не маканые в купель, то есть некрещённые. — Примеч. авт.) — коростой нарастает злоба, лживость, жестокость? Как к этому нам относиться, станем ли мы опускаться до ненависти, когда уже невмоготу от противности? Вот так и уродливый змий Карадагский послан в наши края в наказание человекам, забывшим о делании добрых дел. Многие сомневаются, существует ли этот змий, не выдумки ли это: может, просто страшная сказка? Послушайте мой рассказ и судите сами (в основу сюжета положен рассказ Всеволода Иванова «Змий». — Примеч. авт.).

В 1952-м довелось мне провести весну в посёлке голубых холмов.

Май был дождлив и холоден, но 14 мая пришла, наконец, безветренная тёплая погода.

Полагая, что во время бурь море выкинуло на берег немало цветных камушков, я прошёл мимо Чёртова пальца, по ущелью Гяур-Бах, а затем, чтоб не тратить время на трудный переход к Сердоликовой бухте, на скале, возле дерева привязал веревку и легко спустился вниз.

Море было тихое; у берега, среди небольших камней, играла кефаль. Метрах в ста от берега, плавали дельфины — очевидно, они и загнали сюда кефаль. Улов камушков был небогатый. Я выкупался в море. Достал термос с кофе. Запил его водой из струи, стекавшей из долины по стене, поел хлеба, потом без труда поднялся на скалу и сел возле своей верёвки. Достал кисет, набил трубку, закурил и решил немного отдохнуть в тени.

Дельфины стайкой двигались по бухте влево. Посредине бухты, метрах в двухстах от меня, я заметил большой, метров 10–12 в окружности, камень, обросший бурыми водорослями — этого камня в середине бухты раньше не было. Невозможно было рассмотреть его без бинокля. Да и камень ли это? Я заметил, что камень заметно уклоняется вправо. Значит, это был не камень… Откуда принесло сюда такое количество водорослей? Покуривая трубку, я начал наблюдать за клубком водорослей.

Течение, видимо, усиливалось. Водоросли стали терять округлую форму — клубок удлинялся. В середине его появились разрывы.

А затем…

Я весь задрожал, поднялся на ноги, потом вновь присел — словно боясь спугнуть «это», если останусь «на ногах».

12.15 дня, стояла совершенная тишина.

Клубок развёртывался.

Развернулся.

Вытянулся.

Я все ещё считал «это» водорослями — до тех пор, пока «оно» не двинулось против течения. Это существо волнообразными движениями плыло к тому месту, где находились дельфины — к левой стороне бухты.

12.18, тишина… Не галлюцинация ли это?

Я видел тела дельфинов, находившихся вдвое дальше от меня, чем чудовище. Оно было метров 25–30, плоское, а толщиною со столешницу письменного стола, если её повернуть боком. Нижняя часть была белая, верхняя — тёмно-коричневая…

Извиваясь, как это делают плывущие змеи, чудовище не быстро перемещалось в сторону дельфинов — те немедленно скрылись.

Отогнав дельфинов — возможно, и не думая за ними гнаться, — чудовище свернулось в клубок и отдалось течению, которое понесло его опять вправо. Оно вновь стало походить на коричневый камень, поросший водорослями.

Отнесённое до середины бухты, чудовище повернулось в сторону уплывших дельфинов и неожиданно подняло над водой огромную голову — в размер размаха рук, похожую на змеиную! Глаз, я не разглядел, из чего можно заключить: они были маленькие. Подержав минуты две голову над водой, — с неё стекали большие капли воды, — чудовище резко опустило её в воду и быстро уплыло за скалы, замыкавшие Сердоликовую бухту…

Было без трёх минут час. Я наблюдал, за змеем сорок минут с небольшим.

Справа поднимались крутые скалы — пройти в соседнюю бухту было невозможно. Я поспешил домой.

Мария Степановна Волошина, хранительница коктебельских преданий и обычаев, рассказала о попытке поймать чудище в 1921 году. Она же сообщила, что в посёлке тоже видели «гада», совсем недавно, а знает подробности некая Наталья Алексеевна Северцова, жена искусствоведа А. Габричевского, живущая безвыездно в посёлке голубых холмов.

Ранней весной этого года соседка Натальи Алексеевны, колхозница, недавно переехавшая с Украины, прибежала, проклиная эти места. Недавно была буря. Дров здесь мало, а после весенних дождей ходить в горы за валежником трудно. На берегу же после бурь можно найти плавник. Вот она и пошла собирать дрова. Шла вдоль берега бухты в направлении мыса Хамелеон и, не доходя до конца бухты, увидела на камнях большое бревно, с корнями, оборванными бурей. Обрадовавшись находке, она бросилась бегом к камням, и когда почти вплотную подбежала к ним, бревно вдруг качнулось, и то, что она посчитала камнем, приподнялось. Колхозница увидела огромного гада с косматой гривой: тот с шумом упал в воду и поплыл в направлении Карадага. Испуганная соседка уж и не помнила, как добралась до дома.

— Вот так вот, други мои! — завершил свой рассказ факир и волшебник Всеволод. — А знаете, о чём я подумал: если уж мне довелось своими глазами наблюдать невиданное чудовище в наши дни у подножия карадагских скал, то столь ли удивительными будут другие фантастические истории, которые я мог бы рассказать вам?

— Ну, хватит нам твоих доморощенных волшебств на сегодня. Прибереги лучше фантазии свои до следующего раза, — довольно безапелляционно прервал его Терентий, который всегда и везде чувствовал себя начальником. — Солнце заходит, девочке неблизкий путь домой, завтра ей в школу.

Если бы в своей прежней жизни Сева встретил поменьше никчёмных и подлых людей, он мог бы свою природную любовь и нежность полной мерой воздавать человеческим особям и быть самым счастливым человеком на свете. Но этого, к сожалению, не случилось — а потому он довольно давно закрыл своё талантливое и доброе сердце для многих и многого, а будучи весьма ранимым, скрывал это как некую тайну. И раньше-то жил среди людей слегка отшельником, слегка волшебником, а теперь, будучи скромным духом одной из скал Мёртвого города, — и подавно. А коль обидится на кого — карал полным равнодушием такого обидчика, среди них — и кичливого Терентия.

Потому-то Сева по своему обыкновению и теперь надулся, промолчал — ничего не ответил старшему…

Но остальные согласились, что девочке пора уходить, тепло распрощались с Иргой, и она побежала в сторону Нижних Отузов — благо, дальнейший её путь шёл почти всё время под гору.

Надо ли говорить, как она радовалась возвращению домой, в свою комнату в отдельной башенке, как радовался встрече дядя Соля…

По дороге она заметила, что, пока её не было, рядом с Научной станцией кто-то вырезал из ствола засохшего дуба довольно корявую композицию. «Скорей всего, революционно-патриотического толка», — с тоской подумала Ирга. Дядя Соля, который встретил её у станции и потом проводил до дома, растерянно пояснил: начальство считает, что это памятник папе Янику. Властям, конечно, виднее, но он, Соломон Самойлович, всем им сказал, причём откровенно и прямо в лицо: не похоже это на Якова Босого — общего таки очень даже немного, вот как!

День получился длинный, девочка устала — может, поэтому ни сама статуя, ни рассказ о ней дяди Соли не произвели на Иргу впечатления.

А ещё он сообщил новость: завтра приезжает брат папы Яника — дядя Баурджан, полковник. Герой войны, опытный человек, он будет теперь директором карадагской Научной станции и Дома дружбы с дельфинами, и у них теперь всё снова будет очень хорошо! Но Ирга завтра с ним не увидится, потому что рано утром уедет в интернат, а дядю Баурджана он, Соломон Крым, привезёт только в середине дня.

Известие о появлении в её жизни какого-то дяди тоже не произвело особого впечатления на Иргу. Она слышала, конечно, о нём — дядя Баурджан где-то служил, слыл отважным воякой, но они ни разу не виделись. Почему-то папа с мамой о нём почти не рассказывали. Чужой человек… Что это за дядя и как сложатся их отношения? Что станет с Домом дружбы с дельфинами и самое главное — Мёртвым городом? Она видела фотографию папиного брата, до чего похожи: папа Яник и дядя Баурджан — оба высокие, статные, с густой шевелюрой и очень сильные! Но это ни о чём не говорит. Почему папа с мамой ни разу не навестили дядю по месту его службы, почему он сам не приезжал к ним в Крым? А может, они всё-таки виделись, когда она была в интернате, но ей почему-то специально не говорили? Ирга не сказала дяде Соле о своих опасениях — решила не думать о плохом и поскорее лечь спать — завтра всё само собой разрешится…