Хозяйка

Чуть забрезжил рассвет — и горизонт за несколько минут поменял множество оттенков. Природа просыпалась, всё приходило в движение.

В крайней избе ворчливо засипели старые половицы, зашамкали разбухшие за зиму двери. Провисшие створки окон застучали друг о друга под ветром, который ворвался в горницу, откинув ситцевую занавеску-задергушку. Из горницы донеслось негромкое шарканье ног. Монотонно заговорил телевизор, заглушаемый щебетаньем ласточек, — они ладили под застрехой гнездо.

Весна! Она так любила эту пору, жаль, что наблюдать за изменениями в природе было некогда, слишком много забот. Наскоро перекусив, она отправилась в привычный обход владений. Ни одна мелочь не ускользала от опытного глаза, она выросла в этих местах и знала каждый закоулок во дворе, каждое дерево.

— Стоп! Куст! Откуда он взялся?

Склонив голову набок, она пристально осмотрела незнакомое растение со всех сторон, заглянула под ветви.

— Фу-у-у, какие колючие! Если дети будут бегать здесь, могут уколоться. Интересно, как он называется? А ягоды будут съедобными? Цветы невзрачные, из-за них, наверно, и высадили этот куст на обочину.

Призадумалась, озадаченно покрутила взъерошенной головой, показалось, что она видела раньше этот куст, но не могла вспомнить, где именно. Потом догадалась: дачники на выходные приехали. Колючка росла у них на участке напротив бани. И буквально вчера она отметила, что сухой куст ни с того ни с сего вдруг расцвёл. Так и есть, это именно тот куст, на нём надломлена средняя ветка. Вот эта.

В наступившей тишине вдруг раздался резкий щелчок замка входной двери, скрипнули ржавые петли. Вздрогнув и рассерженно застрекотав, сорока вспорхнула на яблоню.

— Эти приезжие вечно от дел отвлекают, — проворчала она, взмахнула крыльями и полетела дальше, продолжая осмотр.

Помощница

Никита любил отдыхать в родительском доме. Приехали с женой Валентиной по размокшей чернильно-чёрной дороге, лето выдалось дождливым, и осень не радовала теплом. А они мечтали дни напролёт проводить на улице.

В деревне ни души. Никита занёс в дом сумки, затопил печь. Нашёл зимние рамы, стал их вставлять: улицу не натопишь. Достав с полатей вату, законопатил щели.

Поужинав, супруги вышли во двор. Ветер растащил тучи, вызвездило. Предзимье тревожило душу. Из-за перелеска с автотрассы доносился гул машин. Голос реки, протекавшей неподалёку, то затихал, то становился отчётливее.

К середине ночи дом прогрелся, ватные одеяла, под которые легли с вечера, оказались ненужными. Ранним утром кто-то настойчиво задолбил чем-то острым в стекло.

— Нигде покоя нет, — проворчал Никита, босиком прошлёпал к окну, отдёрнув занавеску, увидел за окном сороку. — Ишь, чего удумала! А ну, кыш!

— Кто там? — спросила жена.

— Сорока балуется клювом скотч отрывает, так увлеклась, что не замечает ничего. Голос услышала, испугалась, головой завертела. Меня увидела, переполошилась, чуть с подоконника не свалилась.

— Летние рамы ещё весной покрасили, а скотч убрать забыли. Сорока — наша помощница! — засмеялась Валентина.

Взяла нож, табурет и пошла улицу.

— Ты куда? — спросил Никита.

— Пойду сороке помогу, выше ей не достать.

Ищейка

Сейчас, чтоб окунуться в объятия природы, приходится преодолевать огромные расстояния — из городов на дачи снуют вереницы машин. А раньше? Вышел из избы — вот тебе и огород, и пашня.

В нашем посёлке Михалёво у всех имелись сенокосные угодья и земельные участки для выращивания овощей. Некоторым односельчанам достаточно было сойти с крыльца, у других огороды находились на просеках. Земледелием занимались все.

Семья Изотовых жила в центре посёлка, их огород — напротив дома, на берегу реки Махреньги. Тётя Оля, мать большого семейства, много времени проводила в трудах: сажала овощи, поливала, полола, собирала урожай.

Однажды соседка поделилась усами клубники, тётя Оля лелеяла каждый кустик, любовалась каждым листочком, но она не подозревала, что за рекой в парке вязов скрывается та, что наблюдает за ней умными угольно-чёрными глазками.

К Петрову дню клубника начала созревать. И та, с маленькими глазками, первой отведала вкус сладких ягод. При этом ела ягоду не полностью — красный бочок надкусит, попробует, и переходит к следующей. Много ягод испортила. Тётя Оля вскипела: столько сил положено напрасно! Решила кусты укрыть, принесла старую сеть, накинула на грядку, досками прижала:

— Теперь не доберёшься!

Дни стояли солнечные, пригожие, ягода зрела каждый день. Но что это? Сеть на месте, но клубника всё равно надкусана. Разговорилась с соседской девочкой Полиной, та пообещала проследить: из их окон грядка, как на ладони. Вечером доложила: в огород повадилась серая ворона. Она и лакомится клубникой, да как хитро: лапками прижмёт сетку к земле, и бочок ягоды в дырочку сетки клюёт.

Пришлось тёте Оле с ребятишками дежурить. Да только от огорода эта настырная крылатая особа далеко не улетала, пряталась в кронах вязов, караулила, выжидала подходящий момент. Только охранники отвернутся — она тут как тут! Клубника закончилась — принялась за огурцы.

И тогда тётя Оля приняла неожиданное решение: стала негодницу подкармливать, и та не только перестала озорничать, но и других пернатых близко к огороду не подпускала.

Однажды тётя Оля, вместе с коллегами сговорилась съездить за клюквой. На болоте за городом в тот год клюквы было усыпано. Вот и рванули туда всем планово-экономическим отделом. От остановки до леса несколько километров шли пешком. На болоте в разные стороны разбрелись: ягода вокруг крупная, будто из мешка кто рассыпал, красно.

Возле болотца протекал неширокий ручей, за ним — высокие деревья. Утренний ветерок шелестел листвой, рябчики весело пересвистывались. Солнце из-за тучи выкатилось, жёлтым глазом подмигнуло — подбодрило ягодников. Воздух духмяный, дышалось легко.

К полудню работники начали кучковаться по трое-четверо. Передохнуть захотелось, спины выпрямить, да и перекусить. Только расположились, бутерброды да термосы с чаем достали, как серая ворона прилетела. Откуда взялась? Немыслимые пируэты над головами выписывает, кричит пронзительно.

Сослуживцы попытались отогнать навязчивую крикунью, да куда там. Она, не обращая ни на кого внимания, подлетела прямиком к тёте Оле и уселась рядом с ней на высокую кочку: пора обедать!

— Как же ты меня в лесу нашла, да ещё в такой дали? — удивилась тётя Оля. — Ну, настоящая ищейка!

Тринадцатый

Лето выдалось дождливое, холодное, урожай небогатый. Птицы ещё в августе склевали яблоки. Старожилы вздыхали: зима будет голодной.

Первый снег в начале октября покрыл продрогшую, почерневшую от хляби землю. В густых потёмках мохнатые хлопья падали медленно. Намокая, ледяными звёздами таяли в воде, и глубокие лужицы вновь подёргивались чёрными проплешинами. К утру посёлок засверкал белизной, тяжёлую снеговую тучу ветер погнал на север.

В светлеющем небе солнце расправило лучи, дети радовались, а воробышки кружили вокруг домов и жалобно чирикали.

Тётя Оля принесла из кладовки старую кормушку, приладила её под навесом крыльца, насыпала хлебных крошек.

Воробьи облепили берёзу, боясь подлететь.

Тогда тётя Оля ушла в дом, протёрла уголок запотевшего окна, чтоб наблюдать, как, опережая друг друга, пернатые склёвывают угощение. Осенние дни коротки, чуть рассветёт — и вот уже снова мрачные сумерки опускаются на землю.

Обедать тётя Оля приходила домой. Стайка неугомонных птах ровно в полдень занимала свои местам на берёзе, терпеливо ожидая.

Хозяйка насыпала корм и пряталась. Птицы, как и люди: все разные. Тётя Оля стала различать своих питомцев. Самочки — поменьше размером и серые, у самцов — горлышки с чёрными пятнами. У некоторых недоставало перьев на хвосте, у других — на крыльях. Пернатая мелочь умиляла тётю Олю: они выясняли отношения из-за любой крохи. А если мимо крыльца пробегала собака или, что ещё хуже, кошка, то вся стая неистово набрасывалась на противника, прогоняя его прочь.

В выходной день зашла соседка, они вместе стояли у окна, любуясь воробьями. Соседка показала на берёзу:

— Видишь, на ветке сидит худенький воробушек, его не пускают.

Действительно, как только воробей приближался к кормушке, остальные группировались и оттесняли слабого конкурента. Соседка сказала, пересчитав птиц:

— Вот так всегда! Двенадцать кормятся, а этот голодный, изгой.

— Неправда, не изгой, — возразила тётя Оля, — я его отдельно кормлю.