Верное направление

Всё произошло очень просто, хотя и неожиданно. Буровой мастер улетел со скважины на базу для сдачи отчёта, оставив за себя дневного бурильщика, радистка Лида улетела на очередные выходные, рассказав лаборантке Ленке, как пользоваться рацией и передавать ежедневные сводки. Но не прошло и суток, как рация замолчала, и связь с базой была потеряна.

В балке, где находилась рация, стало не протолкнуться, собрались все знатоки в её пользовании. Бурильщику Валерию, который на Севере работал недавно, но был облечён доверием мастера как земляк и оставлен старшим в буровой бригаде, нужно было обязательно выйти вечером на связь с базой и передать вечернюю сводку, иначе — скандал. Обсуждение работы рации, вернее её неработы, было оживлённым и эмоциональным, правда, некоторые пользовались этим случаем, чтобы потолкаться в балке и откосить от работы на смене. Ленка, стараясь поддержать свой статус спеца в отсутствие подруги, деловито щёлкала тумблерами, но рация, имевшая наименование РРС-1М, молчала. Кто-то пошутил, что такой рацией пользовались ещё во время Великой Отечественной войны, и это соображение было недалёким от истины. Бесконечные проверки приёмника и передатчика показали, что неисправны лампы передатчика. Советчиков и знатоков хватало, но запасных ламп не оказалось.

«Совет в Филях» решил: утром кому-то нужно идти на соседнюю буровую за радиолампами. Список ламп был составлен, он оказался для верности довольно длинным. Оставалось решить, кому идти. Список кандидатов был минимален. Ясно, что человек должен быть из утренней смены бурильщика Валерия. Вахта состояла из бурильщика, трёх помощников бурильщика и двух дизелистов. Назначен был я. Конечно, более подходил Мишка, второй помощник бурильщика: он рыбак, охотник, и уже много лет на Севере, а у меня это первый зимний сезон в тундре. Мишка ловко откосил, сославшись на мнение «аксакалов» бригады, и Валерий сказал, что идти следует «студенту», то есть мне. Он был новичком на Севере, и не знал, что в тундру надо посылать как минимум двух человек.

Позывной «студент» я заслужил тем, что две институтские практики провёл в этой самой бригаде, заслужил как постоянством приезда, так и безотказностью в работе: «Бери больше, кидай дальше, пока летит — отдыхаешь».

На первой практике, когда бригаду месяц до моего приезда кормили китайской тушёнкой «Великая стена», я случайно увидел с нижних полатей буровой вышки на остатках снежного наста северного склона, в ложбине, оленя. С напарником, после трёхчасового преследования, мы «добыли» его. Во время следующей практики, когда у меня, на далёкой родине, родился сын, я, получив телеграмму, накрыл всей бригаде шикарный стол. Тогда «студент» окончательно стал родным для всего коллектива.

И вот наступила расплата за популярность и безотказность: идти за лампами должен я.

Соседняя буровая находилась в четырёх километрах на восток, кронблок её вышки был идеально виден за высокими кустами ивняка и заснеженным склоном.

Мишка, как приятель и старший коллега, длительное время меня инструктировал:

— Напрямую не суйся, снега там, в кустах, под два метра, — наставлял он, — зароешься и утонешь. Лыжи возьми дежурные в балке мастера, «Охотничьи», — свои фирменные, более широкие, «Тайга», он почему-то не предложил. — Выходи в протоку, по льду, прижимайся справа к кустам, надо льдом пройди берегом до следующей протоки. При хорошем ходе через час будешь у соседей.

Всё отлично он расписал человеку, который впервые выходит в неизвестную местность. Нет, чтобы самому пробежать, наверняка бы лучше и быстрее получилось, но ему (я это точно знал) после смены нужно проверить десяток «чумиков» на песцов, пару десятков силков на зайцев и сетку подо льдом в протоке.

Все сочувственно подбадривали меня, понимая сложность задачи.

Соседняя буровая — вот она, прямо перед моим взором. Я надел полушубок, положил в карман бумажку со списком радиоламп, и в путь.

Светило яркое мартовское солнце, дул в лицо лёгкий ветерок, термометр показывал минус семнадцать. Я резво спустился в протоку, по ней прошёл метров 500–700 и вышел в Коровинскую губу. Теперь — главное держаться справа, где растительность и кустарник, не уйти влево, в губу, и в её продолжение в море. Нужно внимание и контроль за видом и цветом льда и за направлением ветра.

Я спокойно прошёл ещё минут пятнадцать (пару раз слетало верёвочное крепление на валенках), как вдруг ярко светившее прямо в глаза солнце пропало, ветром с моря буквально за несколько мгновений нанесло густое молоко сплошного тумана. Я постарался успокоить себя: ветер тот же — слева, трава и кусты — справа, главное: идти по неровному, волнистому льду, не уходить влево, на ровный, чистый, прозрачный лёд, но и не лезть в кусты и береговую траву.

Видимость была не более десяти метров. Ещё пару раз слетали крепления. Я наклонялся, поправлял их, снова шёл, и минут через двадцать, оказался на берегу протоки. Как по мановению волшебной палочки сильный порыв ветра снёс туман, и я увидел, напротив, на другом берегу, долгожданную буровую. Слева от вышки дымила котельная, справа светили красные фонари вертолётки; когда взгляд двинулся дальше, ещё правее, и за вертолётной площадкой я увидел балок с перевёрнутой лодкой-казанкой на крыше, то понял, что это и есть моя буровая, та, с которой я вышел. Сделав круг, я пришёл туда, откуда начал своё путешествие. Сначала нахлынул стыд, потом страх, затем пришла слабость и усталость во всём теле.

Одни и те же мысли мешались, стучали в голове: как же так, я — молодой, здоровый, уверенный в себе человек, имеющий опыт походов в родных южных лесах и горах, и в армейских самоволках в лесах Белоруссии и Подмосковья, так легко прокололся? Как теперь, вернувшись в бригаду, объяснить свою ошибку? Затем пришёл страх: а если бы я ушёл в тумане влево, в губу и в море? Могло такое быть? Вполне. Сколько слышал я рассказов о том, как люди бесследно пропадали в тундре. Дома, в посёлке геологоразведчиков, молодая жена, я привёз её сюда от родителей, под свою ответственность, и сыну всего два годика. Как легко я мог их потерять!

От этих мыслей и ноги, и тело стали ватными, но, видимо, практика отца, водившего меня школьником по окрестным лесам за городом и в его родной деревне, мои походы в горы, армейская закалка, быстро отрезвили меня, заставив собраться.

Разворот на сто восемьдесят градусов, соседняя буровая за спиной, она же рядом, другого пути нет. Поворачиваю лыжи, снова спускаюсь на лёд протоки, иду вправо вдоль берега, быстрее, ещё быстрее, пока нет нового заряда туманного молока. Яркое солнце издевательски освещает всё вокруг, словно подбадривает. Полчаса хорошего хода вдоль берега губы, затем — в соседнюю протоку, и вот уже передо мной балок бурового мастера соседей с мачтой антенны.

Нет времени на комплименты и долгий разговор: короткое знакомство с телефонисткой, получение необходимых ламп. Отказ даже от ароматного чая и предложения познакомиться с мастером. Стыд гнал меня назад в родную бригаду. Ещё через час я сидел в балке возле своей, уже исправной, рации, с жадностью пил горячий и такой вкусный чай и выслушивал благодарности за хороший и быстрый (!) поход. А сам снова и снова вспоминал происшедшее.

Но главная моя мысль была о действиях на будущее: в выходные обязательно купить в посёлке компас, снять на кальку у геологов копию карты нашего участка буровых работ и ни в коем случае не считать себя специалистом в одиночных походах на местности.

Потому что Север, это не Юг, на Севере надо точно знать верное направление. В походах, да и в жизни.

Четыре ночные встречи

Удивительно то, что все важные работы на буровых в геологоразведке происходят в основном ночью, поэтому руководителям производства приходится засиживаться на буровой допоздна. И часто «на огонёк» единственного светящегося окна заглядывают гости, всегда интересные, иногда — необычные.

1

Той зимой руководство объединения командировало меня на одну из буровых для контроля бурения наклонно-направленной скважины. Буровая находилась за полярным кругом, на берегу Печорского моря, километрах в пяти от берега.

Шёл обычный, рядовой процесс бурения, я сидел в балке в ожидании начала работ по ориентированию инструмента после наращивания, пил душистый крепкий чай из сушёных листьев морошки и обдумывал предстоящую задачу.

Метель началась вечером, сразу же после ужина, и теперь разыгралась всерьёз, ветер порывами упруго бил в стены балка, порошил снегом окно. Вдруг снаружи, во входную дверь кто-то осторожно поскрёбся. Если бы пришли за мной, чтобы пригласить на буровую, дверь распахнулась бы полностью, впустив порцию холодного воздуха и снега, буровики обычно не церемонятся, заходя с холода в тёплый балок. Тихое, неуверенное поскрёбывание повторилось. Не хотелось вставать и открывать наружную дверь, на мне были только спортивные штаны и футболка, а за дверью минус пятнадцать и сумасшедшая пурга. Но шорохи повторялись, и дверь пришлось открыть. Сквозь темноту и снежные вихри я увидел двух оленеводов в малицах, полузасыпанных снегом. Распахнув дверь, крикнул им:

— Быстрее заходите.

Неожиданные гости сбросили малицы и оказались в тёплой, «цивильной» одежде: свитерах, брюках и пимах. Я пригласил их к столу, налил горячего чаю, предложил сахар, печенье, малиновое варенье, которое всегда привожу, когда бываю в отпуске у родителей на Большой земле. Гости принялись пить чай, а я поинтересовался, зачем в такую ненастную погоду они бродят по тундре? Старший по возрасту стал отвечать, младший молчал. Это были отец и сын, уж больно похожи они друг на друга. Минут через пятнадцать оживлённой беседы «старший» спросил:

— А женщин можно позвать?

Я был шокирован этим вопросом: там, снаружи, в жестокой пурге находится ещё кто-то, а мы спокойно распиваем чаи.

— Зови немедленно!

«Младший» спокойно, даже как-то степенно, открыл наружную дверь и что-то гортанно крикнул. Вошли две большие малицы и маленькая, пониже, мне по пояс. Сбросили малицы, и я увидел двух женщин и красивую малышку, ярко и тепло одетую. Все расселись за столом, и беседа продолжилась. Это была одна семья: «старшие» — родители, их сын с невесткой и внучка. Мы беседовали: я спрашивал, «старшие» отвечали, а девчушка молча попивала чаёк и тянулась за печенками.

Оказалось, что ещё утром, в хорошую погоду, они на паре упряжек приехали со стойбища в посёлок, в магазин. Купили всё, что хотели, потом зашли к знакомым и надолго засиделись у них. Когда через пару часов вышли, оленьих упряжек у магазина не оказалось.

Такое уже случалось: или поселковые мальчишки решили покататься, или пьяные буровики решили от магазина доехать до общежития. Как бы то ни было, но упряжек найти не удалось, и они всей семьёй пошли в сторону стойбища. Они знали, что хулиганы упряжки бросят и олени сами вернутся домой. До стойбища было больше десяти километров, но для ненца это не проблема: тундра — его дом. Мне трудно было поверить в спокойную решимость этих людей:

— Так ведь метель, нулевая видимость, мороз!

— Ничего-ничего, не беспокойтесь, через пару-тройку часов дойдём. Чаю попили, отдохнули, спасибо вам.

Они степенно, медленно встали, надели малицы и вышли наружу в дико завывающую метель.

2

Уже несколько лет буровая бригада стояла в дельте реки Печора, на берегу одной из боковых проток. Рыбаки, охотники, водители к ней привыкли и останавливались в посёлке для короткого отдыха.

Зимнюю бессонную ночь я, как всегда, коротал в балке за чаем в ожидании предстоящей работы на буровой. Окна балка мастера призывно светились, остальные были темны, посёлок спал, и я не слишком удивился, когда в дверь коротко постучали. В балок вошли двое крепких, высоких мужчин, одеты они были в одинаковые, синие меховые комбинезоны авиаторов. Неожиданные гости попросили разрешения позвонить по рации в город, в аэропорт. Связь была ведомственная, можно было переговорить лишь с телефонисткой посёлка геологоразведчиков, только она могла решить, организовать дальнейшую связь. Ночь, куда звонить — люди спят.

Там, на коммутаторе, сидела моя хорошая знакомая, которой я неоднократно отправлял то пару щук, то хорошую белорыбицу. Я понимал, что Галка, так звали мою знакомую, откажет, если позвонят сами «авиаторы».

«Авиаторов» неделю тому назад забросили вертолётом в пустую избушку на побережье губы, чтобы наловить рыбы для всей эскадрильи. Забросили, и забыли. Уже три дня, как должен был прилететь вертолёт. Но он не прилетал, несмотря на ежедневную лётную погоду. И вот эти бедолаги, не выдержав, пришли на буровую, отмахав по протокам Печоры полтора десятка километров, и теперь хотят поднять с тёплой постели того, кто это всё организовал и забыл коллег в тундре.

— Рыбы наловили, сетки сняли и никому не нужны, — сетовали «авиаторы».

Я позвонил в посёлок, обрисовал Гале ситуацию, она коротко спросила:

— Номер, куда, кому?

Минут через десять раздался звонок и в трубке прозвучал Галкин голос:

— Говорите, адресат на связи.

Один из «авиаторов» взял протянутую мной трубку и, удостоверившись, что на связи его начальник, коротко сказал:

— Лежишь, в тёплой постели? А мы в избушке на холодных матрасах. Жрать нечего, рыбу без хлеба едим.

Как выяснилось, экипаж вертолёта, который должен забрать «авиаторов», был отправлен в другой район работ на неделю, об оставленных на рыбалке коллегах забыли.

На следующее утро на буровую залетел борт и забрал рыбаков-авиаторов. Они легко отделались, лишь тремя сутками в одиночестве и голоде среди тундры, могло быть гораздо хуже, не окажись в этом районе наша буровая.

3

Как-то ночью, на той же буровой, меня подняла ночная смена:

— Михалыч, подъём, там какой-то полумёртвый манекен на мостках стоит.

Вскочил, оделся, бегом на буровую. Того «полумёртвого» уже вели в дежурный балок. Бурильщик рассказал мне, что случайно приоткрыл ворота буровой, чтобы определить погоду снаружи, и увидел внизу, на мостках, мужика с растопыренными руками и без шапки. И это зимой, в середине декабря, когда мороз за минус двадцать.

Мы завели «манекена» в балок. Он был в зелёной офицерской ватной куртке, без погон, в синих джинсах, без шапки и рукавиц. На ногах — залитые водой и замороженные валенки. Уши, руки, щёки подморожены: красный цвет кожи переходил в белый. Он что-то пытался говорить, но понять было невозможно.

Мы принялись осторожно массировать подмороженные участки кожи, бинтовать руки, ножами срезать боковые поверхности замороженных валенок, чтобы отделить их от брюк и носков.

Попытались расспрашивать этого человека, говорил он с большим трудом, но всё же удалось выяснить, что он — офицер из воинской части такой-то. Я позвонил в посёлок на базу и попросил телефонистку срочно найти номер телефона этой воинской части, связаться с командиром или дежурным офицером и передать, что на буровую вышел их военнослужащий, которого необходимо эвакуировать с оказанием экстренной медицинской помощи. Я попросил объяснить, что ждать утра не следует, в этом районе по утрам возможны туманы и нелётная погода. Другой вариант: немедленно выехать на вездеходе, но обязательно с медиками, парень сильно обморожен, состояние критическое.

Немного придя в себя, офицер объяснил, что их, вдвоём с прапорщиком, забросили на вездеходе в рыбацкую избушку на несколько дней для проверки сетей. Он — молодой лейтенант, прапорщик — старше возрастом, с опытом службы на Севере. В первый же вечер они с всерьёз поссорились, оказавшись совершенно несовместимы характерами.

Бросив избушку, Виктор, так звали офицера, решил добраться до буровой вышки, которая светилась огнями в обманчивой близости. Не имея опыта передвижения в тундре, он полез напрямик на ночной свет и провалился в глубокий сугроб в заметённом снегом овраге. После пары часов барахтанья в заледеневших кустах, он потерял шапку, затем варежки. Стал ползти по заледенелому снежному насту на свет вышки. Сколько времени полз, не помнил — три часа, четыре, пять. Он даже не мог вспомнить, когда вышел из избушки — где-то после ужина. Валенки он промочил, провалившись в воду ещё при проверке сеток. Высушить так и не успел, слишком яростной и неожиданной получилась ссора. Где находится напарник, он не знает, да и знать, честно говоря, не хочет. Скорее всего, в избушке.

Ночью вездеход так и не пришёл: руководство воинской части запланировало утренний вылет с медиками. Мы организовали дежурство у постели больного.

Утром, как всегда, лёг глухой туман, только после обеда приехали на вездеходе военные с медицинской бригадой. Мы сдали им пострадавшего с рук на руки, и они стали искать следы прапорщика. По следам в снегу нашли его. Он был обморожен ещё сильнее, чем Виктор.

В этой истории мне осталось не вполне ясным только одно: зачем покинул избушку прапорщик? Одумался, поняв, что напарник неопытен и может погибнуть? Неизвестно. Но уж наверняка он не раз пожалел о той глупой ссоре.

4

Очередная бессонная ночь на буровой в ожидании результата подъёма инструмента из скважины. И уже привычный стук в дверь. Вошёл молодой оленевод в затасканной, вылинявшей малице:

— Начальник, олени мимо не проходили, не видел?

Как-то нагловато это прозвучало, хоть бы «здравствуйте» для начала сказал. Захотелось его «послать», но я сдержался: во-первых, видно, что парень сильно тяжёл с похмелья, во-вторых, была надежда, что нагл он от чрезмерной стеснительности, такое бывает.

За сутки до этого визита мимо буровой, неспешно пожёвывая ягель, действительно прошло стадо оленей, и пастухов видно не было. Это случилось днём, после обеда, и вахта, стоя у котлобака, обсудила возможность «завалить пару олешек на шурпу». Бурильщик пришёл ко мне за разрешением, но я отказал в «ковбойском налёте», не хотелось последующих разбирательств с колхозным бригадиром. И вот не прошло и суток, как явился хозяин.

Пригласив молодого человека за стол, я налил ему чаю и сообщил о прошедшем стаде и, кстати, спросил, где его носило и как он ухитрился потерять стадо в тундре.

За сорок километров от нашей буровой, на сопках водораздела, стоит летний лагерь сейсмиков из Воркуты, и Коля, так звали оленевода, заехал к ним, чтобы обменять пару оленьих туш на самогонку. У сейсмиков она всегда была отменного качества.

— И много взял? — спросил я.

— Канистру.

Я прикинул в уме: это литров пять. Судя по внешнему виду Коли, вся канистра «пошла в дело». На всякий случай я спросил:

— Неужели ничего не осталось?

Коля вытащил из дебрей малицы полулитровую металлическую фляжку.

— Как не осталось? Вот. Начальник, давай выпьем.

— Когда же ты стадо бросил? — поинтересовался я.

— Дней шесть, примерно. Точно не помню. Спал в нартах.

Он спал, нарты с упряжкой стояли, а стадо, ведомое вожаком, продолжало двигаться по своим, веками известным, натоптанным путям, на север, к летним пастбищам.

— Ну, поезжай, — сказал я Коле, — догонишь, совсем немного осталось.

— Да куда они денутся, — махнул рукой Коля, — здесь ни охотников, ни браконьеров, ни волков. Догоню, успею. Давай выпьем.

Мне захотелось продолжить беседу с представителем коренного населения, послушать его рассуждения, оценить образ мышления, да и проверить качество самогонки сейсмиков стоило, много я о ней слышал.

Поставил на стол закуску, Коля сбегал к упряжке, принёс кусок мяса на строганину, и разговор продолжился. После нескольких рюмок самогонки, и впрямь оказавшейся отменной, Коля вдруг сказал:

— Слушай, тебе, может быть, «москвич» нужен? Возьми у меня.

— Что за «москвич»? — не понял я.

— Понимаешь, мне как победителю социалистического соревнования выделили по разнарядке из Москвы автомобиль «москвич». Они же не представляют, что такое тундра, разве можно по ней на «москвиче» ездить? Зачем он мне? Забери.

Некоторое время я ошарашенно глядел на собеседника, обдумывая его слова, потом сказал:

— А мне зачем «москвич»? Где я на нём буду ездить, по тундре, что ли?

Коле очень понравился мой ответ, радостно засмеявшись, он сказал:

— Вот мы с тобой здесь всё понимаем, а они там, в Москве, ничего не понимают. Пусть сами ездят на этих «москвичах».

Допив самогон, мы расстались, Коля уехал на оленьей упряжке догонять стадо. Мне тоже понравилось, что мы поняли друг друга.