Часть первая
1. Перед началом
Стечение обстоятельств.
И подвиги наши не увенчались победой.
Дух тевтонский стал
почти
мировым духом!
Не выдержал.
Сверхчеловеками быть устали
и перестали,
а людьми как не бывали…
Упала Германия на колени,
молит не о пощаде дева —
о,
косами метёт дорогу
возврату нашему из далей дальних.
Блудные сыновья!
Сюда,
сюда —
на пепелище,
где ветер свищет!
Полуголодное существование нации,
вычеркнутой из истории,
наблюдает немецкий бог,
сочувствие его холодно.
За что
так
сотворил нас?
2. Первая мировая
Война — работа для неумелых,
мы споро взялись за это дело.
Дела у фрицев пошли шикарно —
легко нам было дойти до Марны.
А дальше счастье цедили жиже:
в предместьях пали, не взяв Парижа.
Четыре года мы в бескорыстной
войне ложились в окоп, под выстрел.
Застыло время, пропахло газом,
и в генеральном не сдвинуть разом.
В победе было не много чести,
как русский Ванька сдавался в Бресте.
А дальше —полный развал устава,
мы — кто налево, а кто направо.
Нас победили? — Сама собою
страна погибла, взята войною.
3. И вышла ему полная отставка…
А выслуга у солдата — четвертак,
а денег ему дали — пятак,
а на войне можно было жить,
а мир — и можно ему не платить.
Уволен вчистую
таскать мошну пустую.
4. Снова солдатское…
Серое сукно,
а под ним тело да душа;
серое сукно,
не стоящее гроша,
залатанное тут, там —
прикрыть чуть срам.
Не снять тебя, сукно,
не Марсий ведь.
Пусто на свет, протёрлось мной —
латать, терпеть.
Сносится совсем, когда
сойдёт без следа,
выйду к Богу как есть —
гол, бос, нечего есть.
5
А страшнее всего — недопоражение.
Били, били нас — не добили,
умерщвляли — не умертвили,
чувствуем бездну унижения.
А было бы всё по-настоящему,
не было бы ничего, кроме небытия,
успокоились бы в нём ты и я,
недоступные голоду, стыду саднящему.
6
А теперь начинается новая
нам страна — в её малом пути
будет лёгкая грусть бестолковая,
будет душу свою не спасти…
7
Всеми оплёванная,
всем смешная,
веймарская, молодая,
размалёванная
республика — бесстыдно
на месте прусском.
Солдату обидно
в безденежье тусклом.
* * *
Германия новая,
презренного рая
земля несуровая,
землица святая,
огнями расцвечена
разврата, искусства.
Жалеть или нечего?
В растрёпанных чувствах.
* * *
Несётся, несётся шальным хороводом
краса за красою, урод за уродом —
вертлявые бесы по мёртвой стране,
её оживляя, рой тёмный к весне.
8
Всё дорожает, кроме нашей жизни,
усилия твои сиюминутны,
гроша не стоят. В нынешней отчизне
все несерьёзно. И наряд лоскутный,
под Арлекина-чёрта, надевает
Германия — ей нравится такое, —
и пивом, пивом, пивом заливает
оставшееся в совести живое.
9
Прекрасная страна, ей обречённость
ещё очарованья добавляет,
и мирного труда мои заботы
ведут к богатству. Точных спекуляций
полёт так быстр, как мысль не успевает;
недолгое мне счастье прирастает,
и прогулять его нет сил — шустрее
я богатею, чем страна нищает.
10
Инфляция валюты,
инфляция беды,
богатствами минуты
оплачены труды.
Весёлое порханье
дензнаков по рукам
щекочет нам сознанье
уроном впополам.
* * *
Нам зыблемость отчизны
приятно ощущать —
всеобщей дешевизны
нисходит благодать
на пиво, бакалею,
на женскую любовь,
на время, на идеи,
на немцев плоть и кровь.
11
Сбережённым, спасённым —
что ж нам мерзко так, а?
Топором занесённым
смерть была да сплыла;
недосбылись обиды,
недоедена соль,
нашей общей планиды
вышел швах, мёртвый ноль.
Долг не спрошен солдатский
до конца — повезло, —
заживём жизнью штатской,
жизнью честной назло
милой родине, — подлость
упрекать её, — мы
помним малую гордость:
мы рабы, мы немы.
12
Поворчишь, приглядишься — а эпоха
не бездарна, как нам сперва казалось.
И честна. Невоенные успехи
нам трудней, чем забава штыковая,
но нужнее стране, самим нужнее;
кровь — особый злой сок, но пот обильный
и кровей следы всякие смывает,
и забытую землю удобряет,
и нещедро даёт землица всходы.
Не победой, не судорожной смертью
повернём к себе рок — упорством нудным.
13
Лжи обёртка разная —
мораль буржуазная…
Так другой морали и нет на свете.
Демократия хилая —
уму, сердцу немилая.
А кроме неё ничего, кроме смерти.
14. Лаутензак
Есть голоса, их полушёпот, шорох
неясен и неявен. То молчат,
когда нужнее нет их, то твердят
о мелком и неважном. Сам себе ли
я брежу? — Нет, в день скорби дух германский
мне слышен, я над мыслью поднимаюсь
бессильной, обывательской, научной,
над истиной, которую позволил
одну нам ход событий. Что ж я вижу?..
15
Матери земли немецкой
повторяют много, глухо:
молодая — слов мертвецких,
средняя — чужих, отецких,
горней жизни — мать-старуха —
дольше века.
Вещие сидят, гадают,
чёрные на чёрном троне, —
рядом злаки прорастают, —
лютым воем втроём воют,
будто нас в себе хоронят, —
каплет млеко.
Кто наследник смерти, силе,
третьей — как назвать, не знаю?
Кости хрупки, крови сгнили,
его трое породили,
Вы, — конца себе желая, —
человека.
Сверхчеловека!
16
И он начинает
чертить, колдовать.
Когда успевает
о сильных узнать:
их способы ловли —
потребная снасть;
уловки торговли —
совсем не пропасть.
* * *
Влечёт духов сонных
стихия стихий,
жуть-страх заоконный
чаруют стихи,
сплетённые ритмы
у смысла в плену,
двусмысленны рифмы
сольются в одну.
17
Черти квадрат, считай число,
круг вписывай — в таких
вот штудиях и время шло
на ходиках стенных.
И в комнате росла беда,
хтоническая мощь
плескала, чёрная, сюда
из заоконных рощ.
И духи долгой чередой
унылые текли
насытиться своей едой —
что в страхе и пыли…
* * *
Ты чем задумал управлять
превыше скудных сил?
Уж Соломонову печать
дух первый преступил!
18
Дух из воздушной стихии мелькал, извивался блаженный,
чёрт-ветерок тленом веял, трепал занавески, цветочки
срывал с герани — удержишь такого? каким словом умным?
Пусть улетает шутейник, затейник, над родиной кружит.
Сыростью вещей пахнуло: явился на зов дух тритоний,
долгих дождей порожденье; он, кольчатый червь, изгибаясь,
словно какая волна, проникал — гость мокрейший — повсюду,
с книги стекали слова, руки и пол пятная чернилом…
Жги уголёк-огонёк, промелькни, саламандра-подруга,
едким дымком мне напомни дымки полевые, другие,
смертные наши, толкни построенья дровишек — пусть рухнут,
лёгкие искры взметнув в виде знаков подвижных и лёгких.
Чёрные двигая челюсти, встал среди дома сильнейший —
вскормленный силой подспудной, невидной, немецкой; от злобы
трясом трясёт половицы — достать меня, зéмный, не может.
«Выполнишь волю мою — отпущу тебя!» — духа корёжит…
19
Умелец слов, Лаутензак,
и тайновидец ты.
Искусство ведь не просто так,
чтоб виды пустоты,
смущая публику, текли
по светлым вскользь глазам
арийским, хладным, развлекли
со шнапсом пополам.
Искусство — дело вся и всех,
что вместо веры нам;
искусство раздувает мех
горячим, злым ветрам!
Искусство здесь — неверный брод
во времени ином,
искусство создаёт народ
и создаётся в нём.
Искусство оправдает смерть
и тысячу смертей,
чтоб прошлое успеть стереть
для будущих затей.
20. И снова Лаутензак…
Есть нищенские способы познанья,
где циркуль и отвес, расчёт и опыт
диктуют свои данные. Шаг, шаг
короткий и одышливый, хромой.
Другой путь вижу — семимильным ходом,
не снашивая обуви, скачу,
я лёгкою походкой продвигаюсь,
как тот, кто носит хаос, кто родит
танцующую быструю звезду.
Какие силы помогают мне?
Когда сорвусь со страшной с высоты
надзвёздной, вавилонской, то брат дьявол
не даст преткнуться, выручит меня.
О том договоримся! Падай смело!
21
Появился, явился дух запечный,
промелькнул, тлен пахнýл, не запылился,
малый хват, да удал, на человечка
бес похожий — а я не удивился.
22
Не брезгуя участьем
ничьим в моих делах,
с каким-то сладострастьем
одолеваю страх;
всё, чем сильна, богата
иная сторона,
от сумрачного брата
беру — теперь полна
судьба, теперь к успеху
вдвойне надёжен путь.
Не надо ли для смеху
куда-нибудь свернуть?
23
Мы начинаем тёмные дела,
нам бес помощник — падаль и бродяга,
обиженный, как мы, на ход событий,
придавленный телегой мирозданья
пёс, лапу волочащий.
От позора
трезвеет голова. За что нас так?
Другие, что ли, меньше нас неправы…
* * *
Мы начинаем страшные дела.
Ну что, душа, дрожишь, как перед смертью,
запродана истории, её
жерлу добыча малая? Тьмы, тьмы
туда вас канет, душ немецких, и
история вернётся, обернётся…
* * *
Оправданы все вывихи, ходы
ума во тьме и зле; и бескорыстна
к отечеству любовь — к земной святыне.
24
Какими силами живёт
История? — Пьяна
от крови мало, счёт ведёт
иных причин она —
не наших, скользких. Жёлт металл,
желта чужая кровь.
И немец пал, лежмя устал.
Увы!
Он встанет вновь.
* * *
Решится вспять наша судьба
от нынешнего дня,
в недобрый час пусты гроба,
итоги отменя.
25
Не спор-пари,
не ход игры,
но время нас свело!
Тоске земли,
мудрец, внемли!
Вот что для немца зло!
* * *
Подспудный зов
был стар и нов —
услышан всей страной.
Смердит в крови
огонь любви,
плоть опалит войной.
26
Но есть что посильней любви к отчизне
и правильней; и похоть отвлекает
пока от вздорных мыслей, от их тьмы
суровой. И раскидывает ноги
та шлюха, кто сегодня вместо Родины.
27
Ну что? Вернув мне молодость души,
любовь к отчизне, сможешь ли поправить
существенное?
Что?
Больную плоть,
измученную бедствием войны,
восстановить и к делу приспособить!
28
Изволь лишь приказать!
«Свербит и нудит прыть
по облакам летать,
в солёных безднах плыть,
холодных полюсов
шутя, бродя достичь;
у лунных берегов
гонять, охотясь, дичь;
невиданных существ
познать ради любви.
С их мужеств или девств
покровы прочь сорви!»
29
Пойдём, дружок, в весёлый дом,
там счастье есть живьём,
огонь любви
шалит в крови.
Потом
запьём
вдвоём.
30
Прелести и мерзости
в жеребячьей резвости
спутаны и связаны,
деньгам не отказано.
Нашей жадной старости
дай немного радости,
шлюха белокурая,
пьяная, нехмурая.
* * *
Ах, сердчишко малое,
страсть моя шутейная,
естество усталое,
нежное, лилейное.
Ласка ходит пó телу,
обегает белое,
быстро, робко, щёкотно
ласка счастье делает.
* * *
Вся сентиментальная
жизнь — цветочки бледные;
прóстынь госпитальная,
тут простынка бедная —
из одной материи,
для одной потребности.
Рушатся империи
от любви и ревности.
* * *
Для чего мы выжили? —
Для веселья здешнего,
с девочкою рыжею
для дéла утешного.
31
Унылая, потрёпанная роскошь,
чуть жалкая, чтоб флёром лёгким и
сентиментальным правда прикрывалась, —
так почему-то легче и удобней.
Нет ничего уютнее, чем дом
весёлый этот. Так мне представлялась
вся родина оттуда… Из войны…
Вода течёт обильными струями
в сосуд, смывает грех и что ещё.
Сейчас, сейчас к любви своей приступим.
32
Уютно. Как в детстве уютно.
И смех слышен, радостный смех.
Тут можно душе бесприютной
в мелькании ежеминутном
укрыться от подлостей всех.
33
Сидит у окошка подруга
и друга вечернего ждёт,
колышутся груди упруго,
и счёт она долгий ведёт:
какие тут были обиды,
какие удачи тошней
погибели. Праздничны виды,
подкрашены губки у ней…
* * *
Нет, ты не умрёшь молодая,
придётся терпеть до конца,
до самого светлого рая,
до жар-золотого венца!
* * *
Ночь будет. И тот, кто не платит,
придёт за тобою. Вздохнёшь —
и воздуха вздоху не хватит,
и несладострастная дрожь
по телу пройдёт; протрезвеют,
кто рядом лежали, цветы
тебе принесут и затеют
стирать красоту с нищеты.
34
Заходят два приятеля. Один
подчёркнуто, навыказ моложав,
играет телом, корпусом вертляв,
былые вспоминает ощущения
от силы, свежей крови. Жмёт везде,
как налитая, кожа.
А второй —
мужчина интереснее: брюнет,
собою сух, высок, здесь гость обычный.
Никто не помнит, чтобы он платил.
35
Чтó было, что привело их сюда? То не блюдце вертелось,
не гримуары звучали, не жертвовали чёрной птицей —
интеллигентней подход: мы читали учёные книги
и соглашались с их логикой, и нам пророчились всюду,
где взгляд достигнет, победы, а жили мы впроголодь, грустно.
С голоду, что ли, примстились они, эти духи? Умнейший
был среди них тот, кто в сделку вошёл, — не обманет? обманет?
Водит приятеля он по весёлым местам, чтоб насытясь,
чтобы карманы набив лёгким золотом, гиблое слово
тот произнёс, друг смирился со временем: лучше не будет.
Жадность бездонна моя, представленье о будущем твёрдо
как о свершившемся чуде, и красною мне чечевицей
голода не утолить… Понапрасну, бес, время теряешь.
Хоть дорожу я не слишком душою своей, грузом малым,
а дешевить не хочу, сберегу до серьёзного дела.
36
И время бежало —
теперь не бежит,
вертлявое жало
бессильно дрожит,
и время застыло,
о, в лучший свой миг:
сияло светило,
я счастье постиг.
37
Должно быть, показалось остроумным
назвать бордель «Инферно», в красно-чёрных
решить цветах убранство. И котлы
кипят шампанским духом. Проходи.
Привратник — бывший цирковой атлет,
в трико, с трезубцем, мускулист, хвостат, —
эклектика, — и чёрными очами
хозяйка смотрит, знак ему даёт,
и сколько раз чудовище хвостом
охватит тебя, на такой этаж
и поднимайся. Выше и дороже.
38
И перед нашими героями проносится
хоровод расфуфыренных, но некрасивых девиц,
а полюбить их не просто, а сердце просится
в тишину и скорбь — познавать целомудренных голубиц.
39
Попляшем,
подол задирая тут, там,
покажем,
покажем
взбесившийся срам.
* * *
Прекрасных шлюх,
грудастых шлюх
отплясывает ряд:
грудями — плюх,
задами — ух!
Весёлый, милый ад!
40
Какие толпы мелюзги,
а где же богачи?
За грех уплачены долги —
на небе ловкачи!
Полки проходят, битый строй,
а где их генерал?
Послал, стратег, мальчишек в бой,
а сам вверху отстал!
Монахов тысячи снуют,
а где же их аббат?
Обмазался жирком там, тут —
скользнул в ушко канат.
Вот вся страна сползает к вам,
а где ж их русский царь?
Простёрт путь ангельским крылам
не там, где наша гарь.
41
Она — владелица,
почтенный труд,
доход не малый.
Блажной и шалый
народец тут,
и дело вертится.
Страда бессонная,
вино течёт.
Что наши годы,
войны невзгоды?
Сюда влечёт
судьба свободная.
42
А ты — мой командир,
я послужу тебе;
других таких задир
не знаю в той борьбе,
где победитель ты,
где победить меня
ты смог, зажёгши стыд
от моего огня.
Я послужу тебе
не за корысть — ведь есть
в моей такой судьбе
прямая, то есть, честь,
презрение моё
к трудам моим, грехам,
усердие твоё
к моим белым телам.
43
Немецкий бес был сух и прям,
а этот — посмотри:
то пьяный с горем пополам,
то битый на пари,
он чуток к всякой болтовне,
он чересчур смешлив,
он как чужой в моей стране,
её язык забыв.
* * *
Он, к старой сводне наклонясь,
ей шепчет кой о чём,
да так, что дура, соблазнясь,
пунцовеет лицом.
Он сам, гляди, в соплях, слезах;
сам верит в свою ложь,
испытывает вещий страх,
и в мёртвом сердце — дрожь.
44
Как скучно здесь, как муторно! Пойдём
на свежий воздух.
Это добродетель
так говорит в тебе? Нет, что похуже.
Бессилие твоё. Огонь потух!
45
Но есть другие способы занять
свою тоску, интеллигентский зёв:
всех, всех вас тянет в глубину стихии,
народа. Полюбуйся на счастливых,
забавных простецов. Как для тебя
устраивали зрелище такое.
* * *
Народный праздник. Как ещё хватает
у них задора, глупости на эти
дурного толка действа, представленья!
Вот пароксизмы низовой культуры,
вот что такое наш народ немецкий.
Да полноте — вот что любой народ.
По крайней мере, громко и не скучно.
* * *
Весёлые шатры, и льётся пиво,
и разговор всегда о том, что было:
чуть-чуть где Людендорфу не хватило,
и где запнулся чёртов Мольтке-младший.
* * *
Шипят колбаски на огне весёлом,
идёт торговля мелочным товаром:
глинтвейн, орехи, пряники, — за стол к нам
подсаживайся, доктор, ешь-пей даром.
46
Поёт немецкая девка
Была верна я одному —
он на войну ушёл.
Зашла я в дом, я плащ сниму,
сажусь с тобой за стол.
Была другому я верна —
он был чужой солдат.
Жакет снимаю, лью вина,
ты пить со мною рад.
Я третьему в любви клялась —
в Америку уплыл.
Снимаю юбку, дождалась
чтоб твой проснулся пыл.
А ты — четвёртый надо мной
в моей такой судьбе,
курчавый волос, нос кривой, —
я изменю тебе.
47
Поёт немецкий парень
Меня моя не дождалась
девчонка, и теперь
пришёл мой день, мой добрый час:
твоя открыта дверь.
Чужая ты невеста — и
не надо ревновать,
а твой жених в земле лежит,
не думает вставать.
* * *
Ах, житьё батрацкое —
наша прибыль малая,
ах, с нами не цацкает
родина усталая.
* * *
Вернулся я, герой, солдат,
не вовремя с войны —
никто живому мне не рад
среди большой страны.
А здесь я каждому брат свой —
немецкий человек.
А здесь за скромный пфенниг мой
есть пиво и ночлег.
48
Хор (на разные голоса)
Гулянье народное,
обращенье свободное,
а под личиной — смотри в оба —
лютая злоба.
Пиво пьют,
хлеб жуют,
того и гляди убьют.
* * *
Я — фокусник, как многие здесь,
позабыл спесь.
Из цирка ли
выгнали?
Сам ли ушёл
бос и гол?
По карманам им шарю,
строю харю
мерзкую,
дерзкую.
Начинаю говорить —
воду мутить.
Злой шут, шутки шучу,
Германию сворочу
с пути-дороги —
давай бог ноги!
* * *
Для праздника для сего
развернись, естество…
* * *
Щедростью великою
кормит праздник нас,
щедростью толикою,
что и про запас.
49
Водой пустою горшок залит
и плещется по краям,
и кинуть нечего — так кипит!
А слово ты знаешь сам:
«Вари, горшочек, из пустоты,
изнемогай, варя;
мы голодны — нас напитаешь ты,