Часть первая

1. Перед началом

Стечение обстоятельств.

И подвиги наши не увенчались победой.

Дух тевтонский стал

почти

мировым духом!

Не выдержал.

Сверхчеловеками быть устали

и перестали,

а людьми как не бывали…

Упала Германия на колени,

молит не о пощаде дева —

о,

косами метёт дорогу

возврату нашему из далей дальних.

Блудные сыновья!

Сюда,

сюда —

на пепелище,

где ветер свищет!

Полуголодное существование нации,

вычеркнутой из истории,

наблюдает немецкий бог,

сочувствие его холодно.

За что

так

сотворил нас?

2. Первая мировая

Война — работа для неумелых,

мы споро взялись за это дело.

Дела у фрицев пошли шикарно —

легко нам было дойти до Марны.

А дальше счастье цедили жиже:

в предместьях пали, не взяв Парижа.

Четыре года мы в бескорыстной

войне ложились в окоп, под выстрел.

Застыло время, пропахло газом,

и в генеральном не сдвинуть разом.

В победе было не много чести,

как русский Ванька сдавался в Бресте.

А дальше —полный развал устава,

мы — кто налево, а кто направо.

Нас победили? — Сама собою

страна погибла, взята войною.

3. И вышла ему полная отставка…

А выслуга у солдата — четвертак,

а денег ему дали — пятак,

а на войне можно было жить,

а мир — и можно ему не платить.

Уволен вчистую

таскать мошну пустую.

4. Снова солдатское…

Серое сукно,

а под ним тело да душа;

серое сукно,

не стоящее гроша,

залатанное тут, там —

прикрыть чуть срам.

Не снять тебя, сукно,

не Марсий ведь.

Пусто на свет, протёрлось мной —

латать, терпеть.

Сносится совсем, когда

сойдёт без следа,

выйду к Богу как есть —

гол, бос, нечего есть.

5

А страшнее всего — недопоражение.

Били, били нас — не добили,

умерщвляли — не умертвили,

чувствуем бездну унижения.

А было бы всё по-настоящему,

не было бы ничего, кроме небытия,

успокоились бы в нём ты и я,

недоступные голоду, стыду саднящему.

6

А теперь начинается новая

нам страна — в её малом пути

будет лёгкая грусть бестолковая,

будет душу свою не спасти…

7

Всеми оплёванная,

всем смешная,

веймарская, молодая,

размалёванная

республика — бесстыдно

на месте прусском.

Солдату обидно

в безденежье тусклом.

* * *

Германия новая,

презренного рая

земля несуровая,

землица святая,

огнями расцвечена

разврата, искусства.

Жалеть или нечего?

В растрёпанных чувствах.

* * *

Несётся, несётся шальным хороводом

краса за красою, урод за уродом —

вертлявые бесы по мёртвой стране,

её оживляя, рой тёмный к весне.

8

Всё дорожает, кроме нашей жизни,

усилия твои сиюминутны,

гроша не стоят. В нынешней отчизне

все несерьёзно. И наряд лоскутный,

под Арлекина-чёрта, надевает

Германия — ей нравится такое, —

и пивом, пивом, пивом заливает

оставшееся в совести живое.

9

Прекрасная страна, ей обречённость

ещё очарованья добавляет,

и мирного труда мои заботы

ведут к богатству. Точных спекуляций

полёт так быстр, как мысль не успевает;

недолгое мне счастье прирастает,

и прогулять его нет сил — шустрее

я богатею, чем страна нищает.

10

Инфляция валюты,

инфляция беды,

богатствами минуты

оплачены труды.

Весёлое порханье

дензнаков по рукам

щекочет нам сознанье

уроном впополам.

* * *

Нам зыблемость отчизны

приятно ощущать —

всеобщей дешевизны

нисходит благодать

на пиво, бакалею,

на женскую любовь,

на время, на идеи,

на немцев плоть и кровь.

11

Сбережённым, спасённым —

что ж нам мерзко так, а?

Топором занесённым

смерть была да сплыла;

недосбылись обиды,

недоедена соль,

нашей общей планиды

вышел швах, мёртвый ноль.

Долг не спрошен солдатский

до конца — повезло, —

заживём жизнью штатской,

жизнью честной назло

милой родине, — подлость

упрекать её, — мы

помним малую гордость:

мы рабы, мы немы.

12

Поворчишь, приглядишься — а эпоха

не бездарна, как нам сперва казалось.

И честна. Невоенные успехи

нам трудней, чем забава штыковая,

но нужнее стране, самим нужнее;

кровь — особый злой сок, но пот обильный

и кровей следы всякие смывает,

и забытую землю удобряет,

и нещедро даёт землица всходы.

Не победой, не судорожной смертью

повернём к себе рок — упорством нудным.

13

Лжи обёртка разная —

мораль буржуазная…

Так другой морали и нет на свете.

Демократия хилая —

уму, сердцу немилая.

А кроме неё ничего, кроме смерти.

14. Лаутензак

Есть голоса, их полушёпот, шорох

неясен и неявен. То молчат,

когда нужнее нет их, то твердят

о мелком и неважном. Сам себе ли

я брежу? — Нет, в день скорби дух германский

мне слышен, я над мыслью поднимаюсь

бессильной, обывательской, научной,

над истиной, которую позволил

одну нам ход событий. Что ж я вижу?..

15

Матери земли немецкой

повторяют много, глухо:

молодая — слов мертвецких,

средняя — чужих, отецких,

горней жизни — мать-старуха —

дольше века.

Вещие сидят, гадают,

чёрные на чёрном троне, —

рядом злаки прорастают, —

лютым воем втроём воют,

будто нас в себе хоронят, —

каплет млеко.

Кто наследник смерти, силе,

третьей — как назвать, не знаю?

Кости хрупки, крови сгнили,

его трое породили,

Вы, — конца себе желая, —

человека.

Сверхчеловека!

16

И он начинает

чертить, колдовать.

Когда успевает

о сильных узнать:

их способы ловли —

потребная снасть;

уловки торговли —

совсем не пропасть.

* * *

Влечёт духов сонных

стихия стихий,

жуть-страх заоконный

чаруют стихи,

сплетённые ритмы

у смысла в плену,

двусмысленны рифмы

сольются в одну.

17

Черти квадрат, считай число,

круг вписывай — в таких

вот штудиях и время шло

на ходиках стенных.

И в комнате росла беда,

хтоническая мощь

плескала, чёрная, сюда

из заоконных рощ.

И духи долгой чередой

унылые текли

насытиться своей едой —

что в страхе и пыли…

* * *

Ты чем задумал управлять

превыше скудных сил?

Уж Соломонову печать

дух первый преступил!

18

Дух из воздушной стихии мелькал, извивался блаженный,

чёрт-ветерок тленом веял, трепал занавески, цветочки

срывал с герани — удержишь такого? каким словом умным?

Пусть улетает шутейник, затейник, над родиной кружит.

Сыростью вещей пахнуло: явился на зов дух тритоний,

долгих дождей порожденье; он, кольчатый червь, изгибаясь,

словно какая волна, проникал — гость мокрейший — повсюду,

с книги стекали слова, руки и пол пятная чернилом…

Жги уголёк-огонёк, промелькни, саламандра-подруга,

едким дымком мне напомни дымки полевые, другие,

смертные наши, толкни построенья дровишек — пусть рухнут,

лёгкие искры взметнув в виде знаков подвижных и лёгких.

Чёрные двигая челюсти, встал среди дома сильнейший —

вскормленный силой подспудной, невидной, немецкой; от злобы

трясом трясёт половицы — достать меня, зéмный, не может.

«Выполнишь волю мою — отпущу тебя!» — духа корёжит…

19

Умелец слов, Лаутензак,

и тайновидец ты.

Искусство ведь не просто так,

чтоб виды пустоты,

смущая публику, текли

по светлым вскользь глазам

арийским, хладным, развлекли

со шнапсом пополам.

Искусство — дело вся и всех,

что вместо веры нам;

искусство раздувает мех

горячим, злым ветрам!

Искусство здесь — неверный брод

во времени ином,

искусство создаёт народ

и создаётся в нём.

Искусство оправдает смерть

и тысячу смертей,

чтоб прошлое успеть стереть

для будущих затей.

20. И снова Лаутензак…

Есть нищенские способы познанья,

где циркуль и отвес, расчёт и опыт

диктуют свои данные. Шаг, шаг

короткий и одышливый, хромой.

Другой путь вижу — семимильным ходом,

не снашивая обуви, скачу,

я лёгкою походкой продвигаюсь,

как тот, кто носит хаос, кто родит

танцующую быструю звезду.

Какие силы помогают мне?

Когда сорвусь со страшной с высоты

надзвёздной, вавилонской, то брат дьявол

не даст преткнуться, выручит меня.

О том договоримся! Падай смело!

21

Появился, явился дух запечный,

промелькнул, тлен пахнýл, не запылился,

малый хват, да удал, на человечка

бес похожий — а я не удивился.

22

Не брезгуя участьем

ничьим в моих делах,

с каким-то сладострастьем

одолеваю страх;

всё, чем сильна, богата

иная сторона,

от сумрачного брата

беру — теперь полна

судьба, теперь к успеху

вдвойне надёжен путь.

Не надо ли для смеху

куда-нибудь свернуть?

23

Мы начинаем тёмные дела,

нам бес помощник — падаль и бродяга,

обиженный, как мы, на ход событий,

придавленный телегой мирозданья

пёс, лапу волочащий.

От позора

трезвеет голова. За что нас так?

Другие, что ли, меньше нас неправы…

* * *

Мы начинаем страшные дела.

Ну что, душа, дрожишь, как перед смертью,

запродана истории, её

жерлу добыча малая? Тьмы, тьмы

туда вас канет, душ немецких, и

история вернётся, обернётся…

* * *

Оправданы все вывихи, ходы

ума во тьме и зле; и бескорыстна

к отечеству любовь — к земной святыне.

24

Какими силами живёт

История? — Пьяна

от крови мало, счёт ведёт

иных причин она —

не наших, скользких. Жёлт металл,

желта чужая кровь.

И немец пал, лежмя устал.

Увы!

Он встанет вновь.

* * *

Решится вспять наша судьба

от нынешнего дня,

в недобрый час пусты гроба,

итоги отменя.

25

Не спор-пари,

не ход игры,

но время нас свело!

Тоске земли,

мудрец, внемли!

Вот что для немца зло!

* * *

Подспудный зов

был стар и нов —

услышан всей страной.

Смердит в крови

огонь любви,

плоть опалит войной.

26

Но есть что посильней любви к отчизне

и правильней; и похоть отвлекает

пока от вздорных мыслей, от их тьмы

суровой. И раскидывает ноги

та шлюха, кто сегодня вместо Родины.

27

Ну что? Вернув мне молодость души,

любовь к отчизне, сможешь ли поправить

существенное?

Что?

Больную плоть,

измученную бедствием войны,

восстановить и к делу приспособить!

28

Изволь лишь приказать!

«Свербит и нудит прыть

по облакам летать,

в солёных безднах плыть,

холодных полюсов

шутя, бродя достичь;

у лунных берегов

гонять, охотясь, дичь;

невиданных существ

познать ради любви.

С их мужеств или девств

покровы прочь сорви!»

29

Пойдём, дружок, в весёлый дом,

там счастье есть живьём,

огонь любви

шалит в крови.

Потом

запьём

вдвоём.

30

Прелести и мерзости

в жеребячьей резвости

спутаны и связаны,

деньгам не отказано.

Нашей жадной старости

дай немного радости,

шлюха белокурая,

пьяная, нехмурая.

* * *

Ах, сердчишко малое,

страсть моя шутейная,

естество усталое,

нежное, лилейное.

Ласка ходит пó телу,

обегает белое,

быстро, робко, щёкотно

ласка счастье делает.

* * *

Вся сентиментальная

жизнь — цветочки бледные;

прóстынь госпитальная,

тут простынка бедная —

из одной материи,

для одной потребности.

Рушатся империи

от любви и ревности.

* * *

Для чего мы выжили? —

Для веселья здешнего,

с девочкою рыжею

для дéла утешного.

31

Унылая, потрёпанная роскошь,

чуть жалкая, чтоб флёром лёгким и

сентиментальным правда прикрывалась, —

так почему-то легче и удобней.

Нет ничего уютнее, чем дом

весёлый этот. Так мне представлялась

вся родина оттуда… Из войны…

Вода течёт обильными струями

в сосуд, смывает грех и что ещё.

Сейчас, сейчас к любви своей приступим.

32

Уютно. Как в детстве уютно.

И смех слышен, радостный смех.

Тут можно душе бесприютной

в мелькании ежеминутном

укрыться от подлостей всех.

33

Сидит у окошка подруга

и друга вечернего ждёт,

колышутся груди упруго,

и счёт она долгий ведёт:

какие тут были обиды,

какие удачи тошней

погибели. Праздничны виды,

подкрашены губки у ней…

* * *

Нет, ты не умрёшь молодая,

придётся терпеть до конца,

до самого светлого рая,

до жар-золотого венца!

* * *

Ночь будет. И тот, кто не платит,

придёт за тобою. Вздохнёшь —

и воздуха вздоху не хватит,

и несладострастная дрожь

по телу пройдёт; протрезвеют,

кто рядом лежали, цветы

тебе принесут и затеют

стирать красоту с нищеты.

34

Заходят два приятеля. Один

подчёркнуто, навыказ моложав,

играет телом, корпусом вертляв,

былые вспоминает ощущения

от силы, свежей крови. Жмёт везде,

как налитая, кожа.

А второй —

мужчина интереснее: брюнет,

собою сух, высок, здесь гость обычный.

Никто не помнит, чтобы он платил.

35

Чтó было, что привело их сюда? То не блюдце вертелось,

не гримуары звучали, не жертвовали чёрной птицей —

интеллигентней подход: мы читали учёные книги

и соглашались с их логикой, и нам пророчились всюду,

где взгляд достигнет, победы, а жили мы впроголодь, грустно.

С голоду, что ли, примстились они, эти духи? Умнейший

был среди них тот, кто в сделку вошёл, — не обманет? обманет?

Водит приятеля он по весёлым местам, чтоб насытясь,

чтобы карманы набив лёгким золотом, гиблое слово

тот произнёс, друг смирился со временем: лучше не будет.

Жадность бездонна моя, представленье о будущем твёрдо

как о свершившемся чуде, и красною мне чечевицей

голода не утолить… Понапрасну, бес, время теряешь.

Хоть дорожу я не слишком душою своей, грузом малым,

а дешевить не хочу, сберегу до серьёзного дела.

36

И время бежало —

теперь не бежит,

вертлявое жало

бессильно дрожит,

и время застыло,

о, в лучший свой миг:

сияло светило,

я счастье постиг.

37

Должно быть, показалось остроумным

назвать бордель «Инферно», в красно-чёрных

решить цветах убранство. И котлы

кипят шампанским духом. Проходи.

Привратник — бывший цирковой атлет,

в трико, с трезубцем, мускулист, хвостат, —

эклектика, — и чёрными очами

хозяйка смотрит, знак ему даёт,

и сколько раз чудовище хвостом

охватит тебя, на такой этаж

и поднимайся. Выше и дороже.

38

И перед нашими героями проносится

хоровод расфуфыренных, но некрасивых девиц,

а полюбить их не просто, а сердце просится

в тишину и скорбь — познавать целомудренных голубиц.

39

Попляшем,

подол задирая тут, там,

покажем,

покажем

взбесившийся срам.

* * *

Прекрасных шлюх,

грудастых шлюх

отплясывает ряд:

грудями — плюх,

задами — ух!

Весёлый, милый ад!

40

Какие толпы мелюзги,

а где же богачи?

За грех уплачены долги —

на небе ловкачи!

Полки проходят, битый строй,

а где их генерал?

Послал, стратег, мальчишек в бой,

а сам вверху отстал!

Монахов тысячи снуют,

а где же их аббат?

Обмазался жирком там, тут —

скользнул в ушко канат.

Вот вся страна сползает к вам,

а где ж их русский царь?

Простёрт путь ангельским крылам

не там, где наша гарь.

41

Она — владелица,

почтенный труд,

доход не малый.

Блажной и шалый

народец тут,

и дело вертится.

Страда бессонная,

вино течёт.

Что наши годы,

войны невзгоды?

Сюда влечёт

судьба свободная.

42

А ты — мой командир,

я послужу тебе;

других таких задир

не знаю в той борьбе,

где победитель ты,

где победить меня

ты смог, зажёгши стыд

от моего огня.

Я послужу тебе

не за корысть — ведь есть

в моей такой судьбе

прямая, то есть, честь,

презрение моё

к трудам моим, грехам,

усердие твоё

к моим белым телам.

43

Немецкий бес был сух и прям,

а этот — посмотри:

то пьяный с горем пополам,

то битый на пари,

он чуток к всякой болтовне,

он чересчур смешлив,

он как чужой в моей стране,

её язык забыв.

* * *

Он, к старой сводне наклонясь,

ей шепчет кой о чём,

да так, что дура, соблазнясь,

пунцовеет лицом.

Он сам, гляди, в соплях, слезах;

сам верит в свою ложь,

испытывает вещий страх,

и в мёртвом сердце — дрожь.

44

Как скучно здесь, как муторно! Пойдём

на свежий воздух.

Это добродетель

так говорит в тебе? Нет, что похуже.

Бессилие твоё. Огонь потух!

45

Но есть другие способы занять

свою тоску, интеллигентский зёв:

всех, всех вас тянет в глубину стихии,

народа. Полюбуйся на счастливых,

забавных простецов. Как для тебя

устраивали зрелище такое.

* * *

Народный праздник. Как ещё хватает

у них задора, глупости на эти

дурного толка действа, представленья!

Вот пароксизмы низовой культуры,

вот что такое наш народ немецкий.

Да полноте — вот что любой народ.

По крайней мере, громко и не скучно.

* * *

Весёлые шатры, и льётся пиво,

и разговор всегда о том, что было:

чуть-чуть где Людендорфу не хватило,

и где запнулся чёртов Мольтке-младший.

* * *

Шипят колбаски на огне весёлом,

идёт торговля мелочным товаром:

глинтвейн, орехи, пряники, — за стол к нам

подсаживайся, доктор, ешь-пей даром.

46

Поёт немецкая девка

Была верна я одному —

он на войну ушёл.

Зашла я в дом, я плащ сниму,

сажусь с тобой за стол.

Была другому я верна —

он был чужой солдат.

Жакет снимаю, лью вина,

ты пить со мною рад.

Я третьему в любви клялась —

в Америку уплыл.

Снимаю юбку, дождалась

чтоб твой проснулся пыл.

А ты — четвёртый надо мной

в моей такой судьбе,

курчавый волос, нос кривой, —

я изменю тебе.

47

Поёт немецкий парень

Меня моя не дождалась

девчонка, и теперь

пришёл мой день, мой добрый час:

твоя открыта дверь.

Чужая ты невеста — и

не надо ревновать,

а твой жених в земле лежит,

не думает вставать.

* * *

Ах, житьё батрацкое —

наша прибыль малая,

ах, с нами не цацкает

родина усталая.

* * *

Вернулся я, герой, солдат,

не вовремя с войны —

никто живому мне не рад

среди большой страны.

А здесь я каждому брат свой —

немецкий человек.

А здесь за скромный пфенниг мой

есть пиво и ночлег.

48

Хор (на разные голоса)

Гулянье народное,

обращенье свободное,

а под личиной — смотри в оба —

лютая злоба.

Пиво пьют,

хлеб жуют,

того и гляди убьют.

* * *

Я — фокусник, как многие здесь,

позабыл спесь.

Из цирка ли

выгнали?

Сам ли ушёл

бос и гол?

По карманам им шарю,

строю харю

мерзкую,

дерзкую.

Начинаю говорить —

воду мутить.

Злой шут, шутки шучу,

Германию сворочу

с пути-дороги —

давай бог ноги!

* * *

Для праздника для сего

развернись, естество…

* * *

Щедростью великою

кормит праздник нас,

щедростью толикою,

что и про запас.

49

Водой пустою горшок залит

и плещется по краям,

и кинуть нечего — так кипит!

А слово ты знаешь сам:

«Вари, горшочек, из пустоты,

изнемогай, варя;

мы голодны — нас напитаешь ты,

расплёскивая, даря.

Но без ущерба, полным-полна

варевом глубина;

уж нет голодного едока —

ты прекрати пока.

Все банки-склянки полны твоей

щедростью, гнётся пол

под новым весом, из всех щелей

дома твой пар пошёл.

И дверь с петель, и наружу дар

по улицам — “ешьте и

добавку берите!” И млад и стар,

мы все — должники твои».

* * *

Ох, хороша, ох, сытна еда!

Из города не уйдёшь,

пока не проешь себе ход туда,

где ты уже себя льёшь…

* * *

Материя пухнет и прёт твоя —

трясёшься избытком сил;

пределы наполнены бытия —

на большее наварил.

А как перестанешь, уймёшь поток,

останемся в вязкой той

субстанции мы: завяз ноготок,

и крышка — конец простой.

* * *

Вари, раз уж начал, волну гони —

солоно — расхлебать

не сможет народ. И придут они

Германию всю сожрать.

50

А мне на этом празднике народном

страшнее, чем в Вальпургиеву ночь

на Брокене. Там только нежить, ей

до утреннего света только воля,

она чужая на земле немецкой,

а тут какие лица… Посмотри:

мастеровой — как он нас презирает,

но высказать не смеет, мнёт лицо

гримасами.

Ну, здравствуй, Питер.

Питер

Доктор,

не ждали вас на празднике.

Что ж так?

Уж лучше твои ведьмы, твои черти.

51

И всех нас тянет после долгой жизни

издёрганной и умной прилепиться

к какой-нибудь попроще, из народа,

молоденькой. Вот так на мудреца

находит простота.

Ты умилишься

её наивной вере, неискусству

в делах любви…

Покажется тебе,

что можно жить без умствований тех,

которые к тебе и привлекли

твою простушку.

52

В саду немецком роз не счесть,

и все они растут

в твою, шалунья Гретхен, честь,

все красным расцветут.

В саду немецком хороши

тропинки прям-прямы —

по ним пройдём бок о бок мы

к погибели души.

В саду немецком ты сидишь,

и книжечка в руках,

а в ней стихи — глазком спешишь

по строчкам, в сердце страх…

53

Ещё до встречи с чёртом её видел,

до всех этих событий, но тогда

как было подойти, пугать голубку

предсмертным видом:

сединой своей

и запахом,

расшатанными жёлтыми

зубами,

взглядом блёклых, жадных глаз…

54

Ходит пó саду садовник,

ходит бес и пóлет нас,

чтобы рос в саду шиповник,

чтобы радовался глаз.

Ходит, полет, корни в небо

задираем в смертный час,

чтобы вечного Эреба

здесь куртина разлеглась,

чтоб посыпаны песочком

тропки; грядки без гостей:

не осталось синь-цветочков —

незабудок, милых ей.

55

Дело всякой девушки — погибнуть,

ей помочь — благое наше дело,

станем к ней ходить — её сподвигнуть

белое открыть для ласки тело.

56

Печальная неловкость. Хожу молча

вокруг неё, слюной холодной капаю,

пожар и смрад в моей так горькой желчи.

Вот ни нахрапом и ни тихой сапою…

57

Всё никак я не могу усвоить,

а, казалось бы, урок не сложный;

чтоб тела с любимой девой сдвоить,

унижаюсь, трачусь невозможно.

Дико ревность ест больное сердце;

что осталось — чёрные ошметки!

Этакого срама натерпеться

от печальной, юной, нежной, кроткой…

58

Помоги мне, брат бес,

взять любовную роль —

в скудной воле небес

только ревность и боль.

Помоги и принудь

деву к делу любви,

истоми её грудь,

стань огнём ей в крови.

Мою душу возьми,

её тело отдай —

чтоб устроили мы

земной, огненный рай.

59

И всё случилось, нужные событья —

как надо, легко, вовремя. Есть те,

кто естеством берёт, на зов природы;

кто тратит ум, трактуя ars amandi1;

кто деньгами швыряет. Мой друг Фауст

надёжней путь нашёл от сердца к сердцу,

к девичьему, лукавому.

Любовь

и преданность чужой, враждебной волей —

никак иначе — в женщину вникают,

страдалицу-девицу за живое

берут…

Изнемогает её плоть.

Ослабнет колдовство — забудут нас:

того, кто душу взял, кто тело взял!

60

А что в крови твоей? — Услышь

всю музыку свою.

Была такая ночью тишь,

что только я пою.

И что в глазах твоих горит

блескучим огоньком?

Всё что угодно, но не стыд —

он будет жечь потом.

Такая святость, что тебя

коснуться я боюсь.

Проходит, душу не губя,

любой такой искус.

Так, значит, будем мы с тобой

до самого утра?

Есть хладный дух и жар живой,

их смертная игра…

61

Погуляли, и

хватит нам любви.

Были времена,

развлекла она.

Да иных забот

нынче полон рот.

* * *

Розы, все цветы

завяли, как ты…

По весне расцвесть

снова — суть их, честь.

А не так с тобой:

отцвела со мной.

* * *

Путы нá сердце, оковы

не пускали в путь,

да распались — не сурова,

смутна любви жуть.

62

— Уходишь? — Ухожу. — Ну, уходи.

А встретимся когда-нибудь случайно —

не узнавай. — Как мы встречались тайно,

так будет и разлука впереди

без явных каких знаков…

63

Кончилось время любви, ну на сколько-то силы хватило.

Душу так просто не вымучить всякой любовной игрою,

это потеха мальчишек — иные влекут тебя виды,

страстные даже не меньше… Зальём окаянное сердце

лёгким вином, крепким шнапсом. И двое по улочкам тихим,

по мостовой шаг да шаг, пока ещё твёрдый и гулкий…

64

Хор (на разные голоса)

Эй, старина,

а не выпить ли нам вина?

За помин любви,

для тепла в крови —

вина белого,

вина красного —

от смятения в уму напрасного.

* * *

И постился

я,

и сушился

я,

и весь изнурился я —

так какого же добился

я познанья бытия?..

* * *

И жизнь во мне чуть теплится,

и божия душа

на чём ещё, тля, держится,

сухим крылом шурша,

и надо ей,

тоске моей,

полрюмочки сейчас,

да рюмочку, чтоб веселей,

да пару за всех нас.

* * *

Пойдём в кабак, пропьёшь тоску,

помянем смерть как есть;

утопишь в рюмке коньяку —

удвоишь ум и честь.

65

А я места тут знаю, проведу

товарища, как будто твой Вергилий.

В чистилище кабацком вы смывайте

с себя грехи. Здесь все немного станьте

как дети…

Ну, пойдём.

Спускайся, вот

ступени.

Это что за погребок?

«У чёрта».

Остроумно.

Ещё как!

66

Ах вы, братья выпивохи,

человечии «кабысдохи»,

простофили-пройдохи,

приветствую вас!

Ах вы, набитые мудрецы,

ради убытка подлецы,

таких же отцы,

угощаю вас!

67

А какой такой же ты хочешь,

если от здешней нос воротишь?

Есть кубанская — нужной терпкости,

есть сибирская — большей крепости,

есть московская — первоклассница,

есть посольская — чуешь разницу,

есть стрелецкая, есть лимонных две,

и зубровка есть на разрыв-траве.

А для любителей заморских вин —

мой любимый бенедектин!

68

В кабаке так благостно и чисто,

пьёт народ, гуляет дым табачный,

стелется, и — «Августин, мой милый

Августин», души не переделать

этой песни из чумного края —

раздаётся, тянется веками…

* * *

Тут тепло, тут можно жить, тут всем нам

Родина — не та, в полях, в окопах,

злая и грозящая, с которой

поквитаться жизни не хватает…

И всегда она права, паскуда,

как фельдфебель вечно недовольна.

* * *

Вся душа немецкая тут — пьётся,

пиво, пиво — легче душа пены,

тяжелей, чем выпито народом

пива с основания Берлина…

69

И меняется время,

по-другому течёт;

тот, кто пьян, не со всеми

ведёт призрачный счёт

по бутылкам, по рюмкам —

приноси, уноси.

Спорить что с недоумком?

Черти чё голоси

нам пророк нешутейный —

мы под правду твою

запиваем рейнвейном

боль большую свою…

70

Тяжелеет от пива,

от вина голова,

а душа говорлива,

предъявляет права

чуть ли не на смерть Бога,

одиночество — и

нарастает тревога,

мысли-страхи мои…

* * *

Всё равно протрезвею

как пить дать на века;

лишним грузом на шею

виснет сука-тоска,

вся мечтательность, — что ли,

старый Вертер шалит, —

скучно крови в неволе,

сердце ноет, саднит.

* * *

Как ни пей, а протрезвеешь,

прояснится голова,

и похмельем отболеешь,

и тоска твоя жива.

Пиво льётся — не смывает

ничего с больной души,

ничего не успевает,

хоть и пенится, спешит…

71

Ищи кого попроще, посмирнее,

чтоб сгинуть так, изгнить. Ещё есть сердце

немецкое в груди… Ещё есть правда,

не вся она пошла на договоры,

на компромиссы, пакты. Есть ещё…

* * *

Последний искус. Прусская политика.

Мы счётом Третий Рейх, мы Третий Рим…

Как ни считай. Об этом говорим

трезвы, пьяны.

Мечтатели великие.

72

Родина-мать

ну колдовать —

хором.

Времени ждёт,

мыслью живёт —

спором

с миром вокруг,

злобу, испуг

видит,

в кости и плоть

недуг и в хоть

внидет.

Вскинется род —

вещий народ —

смертью.

Сыплется из

Родины вниз —

перстью.

73

Мы начинаем предъявлять права

на прошлое, на слом его. Давайте

перекидаем карты, ставки сдвинем,

небывшим станет бывшее, война

одна другую пусть отменит, пусть

по нови люди выроют окопы,

по нови трак пропашет, танк протянет

кривую полосу… сотрем следы…

и чуть не мёртвых воскресим, чтоб в строй

победный встали. Кладбище пустует.

74

Что ж ничего не берёт тебя,

а, Родина?

Сука не успокоилась,

битая, недобитая,

слезами мытая;

что хорохоришься —

с чёртом водишься,

другим грозишь,

сама дрожишь?

Будь слаба, Родина,

будь одна,

унижена, Родина,

не видна,

примирись с тихим счастьем,

хоть с чуждой властью,

с тихим гниением,

похоронным пением,

ляг мертва —

прорастёт трава

зелёная, изумрудная,

будет тут место чýдное.

Бессильная, ты мне милей,

родней,

забывшая о судьбе своей,

жалкая — не убийца,

не кровопийца!

Мало ли умирали —

с тобою клали,

в доле несчастной

мы были согласны,

с тобою были одно,

пока не занялась войной!

А Бог тебя не простил,

и ты набралась сил,

пошла с миру

брать дикую виру

за свои обиды…

Черна планида,

велика беда.

Погибнешь?

ДА!

75. Германии

Высоких замыслов оставь бреды,

за них последнее отдашь — душу —

и не прибавишь ничего плоти.

Живи легко. Последнеé — время!

76

Снова прусский дух ликует,

и на вольном ветре он

с чёрной смертью озорует,

носит смерть, в неё влюблён.

Дух ликует, плоть мертвеет.

— Что? — Давай остановись

миг, мгновенье. Пожалеет

кто нас? Дух стремится ввысь!

77

Мы начинаем войну, и старые ожили страхи,

да кого эта удача обманет? На лживые лики

прусской истории мы насмотрелись в семнадцатом годе:

вот уже близкой казалась победа — и нет ни победы

и ни страны, от Империи что, только рожки да ножки,

кайзер покинул нас — вот бы и нам за ним следом…

78

Распадись, страна, на десятки кусков,

полей, лесов, берегов —

распадись,

от себя освободись.

Немец от немца,

немец от венца

отвернись,

открестись —

история, умались.

Германия,

пока курфюрсты твои, епископы

во вражде —

не быть беде.

Пока голоса не в хоре —

вольно тебе на просторе

быть Родиной

для филистеров и поэтов,

быть согретой

любовью сыновьей,

щадить крови!

79

Проклята Богом погода над нами, пути под ногами;

вышли из чёрных ворот, наши сбудутся сны полумиру

вещие — ночь, эта ночь будет длиться и дымом дымиться,

а когда утро — не станет ни снов, ни сновидцев, ни ложа,

только одна пустота, где бодрствует Бог одинокий.

80

И война началась, как мы хотели —

с наступления, карты мы меняли:

шире, шире, от моря и до моря —

наше, всё наше!

Что ж я мыслью и сердцем не с народом,

проклинаю удачу? Обернётся

нам такими ударами — потери

не сосчитаешь.

81

Сгинь, удача,

сгинь, сила,

чтоб иначе

заголосила

война большая —

не пошла она

по нашему краю!

Сгинь, страна!

82

Трусостью назови —

пусть трусость,

пусть предательство наших очевидных интересов,

пусть ненавистен стране я стану,

неудачу в войне торопящий.

Лучше поражение сразу.

До больших военных действий.

До значительных потерь.

До разметанных в пух-прах городов страны.

Сдаёмся!

Сдаёмся!

На милость победителя.

Какой бы скупой ни была она.

Карайте не по-версальски — строже.

83

Ну вот теперь мне срочно услужи,

поскольку Бог не станет помогать,

а так как ты есть повелитель лжи,

устрой всё так, как не было. — «Мне лгать

ещё пока есть тоже рубежи,

куда нельзя». — Там правда? — «Как сказать…»

84

Хоть как, хоть позором, хоть хитростью лисьей,

а мир нам добудь, нам устрой, обмани их,

судьбу обмани, её правду; зависим

от низких подходов, позорных усилий

закончить войну хоть каким перемирьем —

чем дольше, тем лучше, — мы примем потери

любые, оставим проливы, мы ширью

поступимся, и оскудеем мы в вере…

85

Летит Гесс

посреди небес.

* * *

Чего там?

Последняя попытка истории быть анекдотом.

* * *

Засвистел мотор,

полоса бежит —

принимай, простор,

и полёт дрожит.

Над землёй летим,

над большой водой.

Мы чего хотим?

А судьбы большой.

* * *

Летит над сонною страной

романтик, умник Гесс,

надеется занять собой

английский политес.

Надеется на скорый мир —

нам, правда, что делить?

Готовится на братский пир —

Джон-Буля перепить.

* * *

Закончилась история великих дел,

положен предел.

Демократия — скучная власть,

с небес упасть

не способ политики, дипломатии.

Смогут не узнать его.

Независящим от чудес

не страшен бес.

Не поняли ничего,

заковали его.

* * *

Когда бы Ричард был король,

Карл, Генрих, Иоанн,

то этой славной шутки соль

дошла б до англичан.

Когда б тут бывший Эдуард,

он понял бы судьбу.

Воспел бы путь грядущий бард

в летающем гробу…

* * *

Виси, не дергайся в петле, —

такой вот твой итог, —

скреби ногами по земле:

был час твой, ты не смог…

86

Вдруг узнаёшь: Германия погибла,

не просто так погибла — казнена

мучительно. За что? За всё, что было

у вас, так страстной пар; суд прошёл

открытый, знаменитейший процесс,

собравший адвокатов с полумира,

почти легенда права. Ты при чём,

в совсем других краях, другою мыслью

ум занимавший, сердце веселивший?

* * *

Всё так на полуслове, полумысли…

* * *

Она погибла. Да чтоб кто-то вспомнил

дела ваши постельные. Она

своею кровью только виновата,

Юдифь твоя… Вот кто была душой

Германии… И Бог её не спас.

87

Германия погибла, а ты жив!

Примечание

1 ars amandi — искусство любви (лат.).

Продолжение следует…