Под столом

Его память сохранила совсем немного эпизодов мирной семейной жизни из тех пяти лет, которые он, его мама и отец провели под одной крышей — в комнате коммуналки, выделенной отцу родным машиностроительным заводом. С Ерофеевыми они «дружили семьями», то есть приятельствовали в силу необходимости соприкасаться по делам работы и стремления обогатить и разнообразить досуг, проводя его часы совместно.

Частенько ходили друг к дружке в гости. Когда его семейство оказывалось в квартире Ерофеевых, или наоборот — Ерофеевы жаловали к ним, заботы о том, чтобы ему не было скучно, поручались ерофеевскому отпрыску Вове— ученику начальных классов с хитрованской улыбкой на розовощёкой физиономии и овальной головой, крепкой, как булыжник, неизменно подстриженной под самый короткий парикмахерский фасон с прейскурантным названием «с чубчиком». Разрешение заказывать себе стрижку «под полубокс», как правило, удавалось выклянчить у родителей не раньше окончания четвёртого класса средней школы.

Вова был как минимум пятью годами старше, и разница в возрасте порождала несоответствие интересов. Каждый из них оказывался не способен предложить напарнику обоюдно привлекательное времяпрепровождение на тот период, пока взрослые были заняты друг дружкой. Быстро устававший от общества несмышлёного малолетки Вовка, улучив удобный момент, ретировался в неподвластном пеленгу направлении, и он, ничуть не жалея об утрате бесполезного компаньона, принимался самостоятельно искать варианты комфортного обустройства реальности. Наиболее доступным из них была затяжная экспедиция под стол.

За столом собиралось человек пять-шесть: его отец с мамой, супруги Ерофеевы, кто-то из соседей. Играли в карты либо обсуждали житейские темы под нехитрую выпивку и закуску. Всё, что располагалось на поверхности стола, было ему давно и настолько хорошо знакомо, что никакого предмета любопытства не составляло, разве что иногда на стадии чаепития его охватывал азарт желания незаметно стянуть из хрустальной вазочки шоколадную конфету или, на худой конец, карамельку. Подстольное же пространство, отгороженное от остального мира пологом скатерти, представлялось сказочным лесом, где ноги взрослых участников застолья было так легко и так заманчиво вообразить заколдованными деревьями — перевёртышами, корни которых скрывались в заоблачных высях, а кроны были обуты в туфли, тапочки или ботинки и, затаившись, поджидали возможности больно отдавить ему зазевавшийся палец, а то и ладошку целиком.

Он отважно путешествовал ползком и на четвереньках между коварных стволов-охотников за беззащитными кистями рук, и иногда в ответку бодал вражескую ногу-дерево, что вызывало взрывы хохота сидевших за столом взрослых.

Шестьдесят лет спустя, блуждая по Даниловскому кладбищу с наивной надеждой отыскать могилу отца среди наползавших один на другой курганов из заброшенных захоронений, он вдруг снова почувствовал себя пленником мрачных дебрей. Усыпанные язвами ржавчины покосившиеся кресты торчали из мшистой земли как ножи, оставленные убийцей в теле жертвы. Расщеплённые временем глыбы надгробий угрюмо мерцали истёртыми надписями, попытка прочитать которые всякий раз оказывалась таким же бессмысленным занятием, как постижение речи глухонемого. Гибкие ветви кустарников, будто щупальца морского чудовища, цепко обвивали останки узорчатых оградок. Охваченный беспричинным страхом, он кинул наугад, будто камень в озеро, букетик припасённых для отца гвоздик — в то охваченное агонией тлена безмолвное место, где десять лет тому назад располагалась скромная отцова могилка, и рванулся, не разбирая пути, вверх по крутому кладбищенскому склону.

Врач — Кач

В зрелые годы он внезапно обнаружил в себе неуёмное пристрастие к прослушиванию классической фортепианной музыки. Не делая различий между композиторами и обстоятельствами, при которых его слух мгновенно настраивался на благотворную волну в том бешеном акустическом прибое, что окружающий мир швырял ему в барабанные перепонки с изуверской неутомимостью. Едва в ушах начинали звучать аккорды фортепиано, наслаждение окутывало его, заставляя прикрыть глаза и представить себя (да не представить, не вообразить, не сочинить, а вспомнить, восстановить в ощущениях то, что случалось с ним много-много раз) школьником младших классов. Разгар дня, но он не в школе. Он лежит в кровати, потому что болеет, чаще всего ангиной или другой простудной напастью, которые сыпались на него в детстве как авиационные фугасы из распахнутого брюха бомбардировщика. Он лежит под одеялом, в комнате включено радио и передают фортепианную классику. Его внимание поглощено этими звуками без остатка, потому что больше сосредоточиться абсолютно не на чем, и в конце концов он начинает органически существовать внутри них, растворившись внутри музыки, как растворяется таблетка в чашке воды… И ему всего десять лет, и сейчас в комнату войдёт бабушка и принесёт ему из кухни какое-то тёплое питьё… А вечером с работы придёт мама и присядет рядом с его постелью… И ему десять лет… А может быть и меньше, это не важно. Важно, что есть мама, бабушка, дед… Рядом. Есть школа. Есть дворовые приятели и игры с ними…

Есть доктор Георгий Борисович Кач, участковый педиатр, предписаниями которого всякий раз ему назначался постельный режим и радиосеансы фортепианной классики. Впрочем, о пользе музыкальной терапии доктор вряд ли догадывался, хотя методами нетрадиционной медицины, как выяснилось однажды, не пренебрегал.

Как-то раз вызванный на дом по традиционному поводу доктор («врач — Кач» — частенько забавлял он себя детсадовской рифмой в ожидании появления в комнате долговязой фигуры в белом халате и очках с толстенными стёклами, сквозь которые с хитрецой посматривали глазки-бусинки) долго выслушивал грудь и спину больного, перемещая ледяной диск стетоскопа по замысловатым траекториям, словно фигурист, рисующий лезвиями коньков узоры на податливой глади катка. Закончив обследование, медленно, не произнося ни слова, вытащил концы прибора из ушей, аккуратно уложил резиновые шланги вдоль металлических дужек. Сумрачным лицом поверг пациента и его деда, безмолвно ожидавшего врачебных рекомендаций, в панический трепет.

— Теперь встань-ка сюда, спиной ко мне, поближе… Наклонись…

Он повиновался, плохо соображая, что и зачем делает, как, наверное, повинуется призыву «Встать, суд идёт!» обвиняемый, уверенный, что в следующий миг окажется приговорённым к высшей мере наказания.

Между тем оглашения приговора не последовало, вместо этого приговор был немедленно приведён в исполнение. Сотрясаясь от хохота, Кач принялся лёгкими шлепками свёрнутого в жгут стетоскопа хлестать выпяченную наклоном задницу своего пациента, то ли вопрошая, то ли утверждая при этом: «Будешь слушаться дедушку?? Будешь слушаться дедушку!!»

Стыд мгновенно раскрасил пунцовой киноварью его лицо и уши. Увернувшись от очередного шлепка, он метнулся к деду и, лишь умиротворённый знакомым с младенчества ласковым объятием руки, стал прислушиваться к тому, как крайне довольный своим воспитательным трюком «врач-Кач» успокаивает деда заключением о безобидности хвори внука.

Дачные соблазны

Несколько летних каникул он провёл в дачном посёлке в паре километров от подмосковной железнодорожной станции Кокошкинская, где в двухэтажном садовом домике обитал старинный дедов соратник по агрономической стезе и давний добрый приятель Илларион Иванович.

Ему повезло — среди семей, отдыхавших на дачах, набиралось с дюжину его сверстников, мальчишек и девчонок 12–14 лет, посему простор для взаимного общения, игр понарошку и драматических историй всерьёз детворе был предоставлен обширнейший. Самым вкусным для него кокошкинским времяпрепровождением были игры в футбол. Лесок, вплотную подступавший к границе посёлка, начинался удобнейшей полянкой, по противоположным краям которой взрослые соорудили примитивные футбольные ворота из обтёсанных осиновый жердей, и с утра до темна на густо покрытой сочным зеленотравьем площадке разворачивались тренировки и сражения ребячьих команд, с азартными воплями носившихся за взнузданным тугой шнуровкой норовистым мячиком. Сосед по дачному участку Колька Теренков, что был его главным сподвижником в футбольных затеях, специализацией выбрал себе вратарское дело, поэтому им всегда было чем заняться, оказавшись вдвоём на травяном ристалище: Колька становился в ворота, а он финтил с мячиком, имитируя уходы от наскоков соперника, и лупил по воротам с обеих ног, давая приятелю возможность почувствовать себя вратарём Яшиным на лондонском стадионе «Уэмбли». Репортажи с чемпионата мира из Англии они ежевечернее внимательно слушали у радиоприёмника.

Сумеречная пора, однако, дачную детвору притягивала приключением куда более манким и романтическим, чем ловля жуков-хрущей, что на бреющих полётах сновали по своим хлопотным надобностям над садово-огородными сотками, или картишки за столиком на веранде под родительским присмотром. Каждый субботний вечер в домике, что располагался у самой опушки леса и первым погружался в тень, отбрасываемую молчаливо насупившимися елями, на стенку одной из комнат вешали белую простыню и хозяйка комнаты, худосочная жидковолосая шестиклассница, манерами старавшаяся предстать перед окружающими чаровницей сродни Царевны-Лебеди, демонстрировала своим гостям через простенький детский проектор диафильмы сказочной тематики. Оказаться среди приглашённых на вечерний просмотр диафильмов считалось особой честью, чем-то вроде получения статуса «особы, приближённой к императрице». Чтобы удостоиться приглашения, следовало отличиться перед устроительницей «салона» особой заслугой, выказать ей некую неизживную преданность, что для пацана представлялось задачкой, практического решения не имеющей. Посему аудиторию вечерних диасеансов у простыни составляли сплошь подружки владелицы фильмотеки, которые с утречка собирались «на брёвнах» (имелась в посёлке такая достопримечательность — сваленная под забором горка древесного кругляка, представлявшая собой удобнейшее местечко для коллективных посиделок) и заливисто пересказывали сюжеты вечерних просмотров тем, кто «не удостоился», то есть мальчишкам. Разумеется, в стремлении помучить мальчишек завидками.

И всё-таки ему удалось оказаться среди избранных «императрицей». Помогла слава лучшего дачного футболиста. На товарищеские матчи с ребятами из соседней деревни собиралась чуть ли не половина посёлка, взрослые мужики приходили с жёнами и детьми, болели «за своих», свистели, аплодировали. А он забивал деревенским голы — неотразимыми ударами, что часами шлифовал на тренировках с Колькой Теренковым.