1

Сель­ский свя­щен­ник, сын свя­щен­ни­ка, же­на­тый, име­ю­щий дво­их де­тей…

Же­на его, пос­ле ги­бе­ли сы­на в ре­ке, на­чи­на­ет пить: ей не пе­ре­жить утра­ту, мо­лит­вы не по­мо­га­ют, жизнь идёт ко­со…

…и рож­да­ю­щий­ся че­рез че­ты­ре го­да сын, ока­зы­ва­ет­ся иди­о­том; сан ре­шив­ший снять с се­бя Ва­си­лий, ус­та­нав­ли­ва­ет та­ким об­ра­зом от­но­си­тель­ный лад и по­кой в семье; од­на­ко в слу­чив­шем­ся по­жа­ре гиб­нет же­на; и Ва­си­лий при­ни­ма­ет ре­ше­ние остать­ся свя­щен­ни­ком, жить с иди­о­том; од­на­ко, ког­да по сло­ву его труп от­пе­ва­е­мо­го кресть­я­ни­на не вста­ёт, Ва­си­лий вы­бе­га­ет из церк­ви, и…

Очень рус­ское…

Не­ве­ро­ят­но сме­шан­ное: ис­то­вость ве­ры, не­ле­пость оной, страш­ный по­жар, чу­до­вищ­ная ги­бель же­ны…

Лео­нид Ан­дре­ев был по­пу­ляр­нее Бу­ни­на и Куп­ри­на, и по­весть его «Жизнь Ва­си­лия Фи­вей­ско­го» пла­ме­не­ла ди­ки­ми ро­за­ми прав­ды и про­зре­ний.

В чём же про­зре­ния?

В том, что толь­ко на Ру­си мо­гут так ве­рить и так от­ча­ивать­ся, в край­нос­ти впа­дая, те­ряя се­бя…

Толь­ко же на Ру­си про­зву­чат «Бар­га­мот и Га­рась­ка» — тон­ко вы­пи­сан­ная, взя­тая из гус­то­ты на­ту­ры кар­тин­ка, ка­ких мно­го бы­ло рас­ки­да­но по то­мам Ан­дре­ева, вы­хо­див­шим час­то-час­то…

Он был ярок и кра­сив.

Он был оба­я­те­лен и умён.

«Иуда Ис­ка­ри­от» вры­вал­ся в дейст­ви­тель­ность кри­во­бо­ко и ры­же­во­ло­со, пла­ме­нея не­обыч­ностью уви­ден­но­го: слов­но дол­жен был пре­дать, ина­че бы Хрис­тос не со­сто­ял­ся: не узна­ли бы о нём…

…Анат­э­ма, взы­ва­ю­щий к си­лам тьмы, ви­дя­щий вдруг жен­щи­ну в окро­вав­лен­ных и разо­рван­ных одеж­дах, ищу­щую Да­ви­да, ра­ду­ю­ще­го лю­дей…

Сим­во­ли­ка пье­сы до­воль­но прос­та, и се­год­ня не бу­дет вос­при­ни­мать­ся яр­ко: раз­ве, что не­обыч­ность ис­пол­не­ния ро­ли Ми­ха­и­лом Че­хо­вым — с по­тря­са­ю­щим гри­мом — при­пом­нить.

Хо­тя пье­сы Ан­дре­ева бы­ли по­пу­ляр­ны не ме­нее про­зы; так, впол­не бы­то­вая «Ан­фи­са» (не­что иб­се­нов­ское слы­шит­ся, виб­ри­ру­ет на зад­нем пла­не) про­ни­за­на та­ким внут­рен­ним на­ка­лом, что, ка­жет­ся, ис­кры из разо­рван­ных про­во­дов чувств брыз­нут, по­ле­тят в зал…

Ед­ва ли се­год­ня кто-то одо­ле­ет до кон­ца «Саш­ку Же­гу­лёва»: скуч­но­ва­тое по­вест­во­ва­ние о бла­го­род­ном раз­бой­ни­ке бу­дет сей­час вос­при­ни­мать­ся, как не­что, под­ве­шен­ное в без­воз­душ­ном прост­ранст­ве, хо­дуль­ное, со­всем уж услов­ное…

Но и рас­ска­зы и по­вес­ти Лео­ни­да Ан­дре­ева жи­вут и тре­пе­щут, пла­ме­не­ют и за­во­ра­жи­ва­ют: вот «Боль­шой шлем», на­при­мер, — где иг­ра взо­рвёт­ся смертью; вот «Мысль» — с из­му­чен­ным ею Кер­жен­це­вым внут­ри, не мо­гу­щим ре­шить про­бле­мы, во­об­ще ре­ше­нию не под­ле­жа­щие.

Ан­дре­еву свойст­вен­на бы­ла по­пыт­ка про­рвать­ся в за­пре­дель­ность, ис­тол­ко­вать ко­рен­ное в жиз­ни, са­мое глав­ное…

Мо­жет, в боль­шой ме­ре это уда­лось его сы­ну: по­эту и про­вид­цу, ни­ког­да не знав­ше­му от­ца?

2

Рос­кошь кар­ти­ны: на вер­хуш­ке ко­ло­коль­ни Царь Го­лод, Смерть и ста­рое Вре­мя-Зво­нарь…

Пье­сы Ан­дре­ева сим­во­лич­ны в до­ста­точ­ной ме­ре: но сим­во­ли­ка, вос­при­ни­мав­ша­я­ся тог­да всерь­ёз, сей­час ка­жет­ся до­воль­но на­ив­ной, как и пье­сы, на­пол­нен­ные ею.

Царь Го­лод не мо­жет об­ма­нуть — как ни­ко­го не об­ма­ны­ва­ет смерть; од­на­ко со­зда­ёт­ся впе­чат­ле­ние, что цель пи­са­те­ля бы­ла со­здать не­что от­стра­нён­но кра­си­вое, с даль­ни­ми мер­ца­ни­я­ми, не име­ю­щее от­но­ше­ния к яви, в ко­то­рой дейст­ви­тель­ный го­лод слиш­ком сви­реп для лю­бых по­э­ти­за­ций.

…не­кто в се­ром и вто­рой безы­мян­ный пер­со­наж, на­хо­дя­щи­е­ся на сце­не на про­тя­же­нии все­го дейст­вия: не­муд­ре­но — ведь про­хо­дит «Жизнь че­ло­ве­ка».

Она прой­дёт вся, от кри­ков ро­же­ни­цы, в ко­то­рые вкли­ни­ва­ет­ся хи­хи­канье ста­рух, до… воз­мож­нос­ти встать пе­ред смертью во весь рост, гор­до за­про­ки­нув се­дую го­ло­ву.

Два по­лю­са опре­де­ля­ли те­атр Ан­дре­ева — сим­во­лизм и ре­аль­ность; тя­го­те­ние к пер­во­му ско­рее со­звуч­на со вре­ме­нем, со вто­рым — та­лан­том.

Наибо­лее жи­вой сей­час ка­жет­ся «Ан­фи­са» — и си­ла ха­рак­те­ра, вы­пи­сан­но­го круп­ны­ми маз­ка­ми, и кон­флик­ты, за­вя­зан­ные внут­ри дейст­ва, убеж­да­ют и сей­час в ог­ром­ном да­ре Ан­дре­ева-дра­ма­тур­га.

3

…её гла­за ви­де­ли толь­ко про­яв­ле­ния че­ло­ве­чес­кой жес­то­кос­ти: в неё бро­са­ли кам­ни и пал­ки, свис­те­ли ей вслед…

Ку­са­ка жи­вёт на ули­це — и веч­но жи­вёт в нед­рах рас­ска­за Л. Ан­дре­ева.

…даль­ше бу­дет ещё ху­же: крат­ков­ре­мен­ная лас­ка лю­дей, к ко­то­рым при­вя­зы­ва­ет­ся Ку­са­ка, и их отъ­езд, за­став­ля­ю­щий выть от без­на­дёж­нос­ти…

Мно­го ге­ро­ев-жи­вот­ных про­хо­дит по стра­ни­цам рус­ской про­зы; мно­гие их об­ра­зы не усту­па­ют люд­ским: Каш­тан­ка, бе­лый пу­дель, Му­му…

Дол­го мож­но пе­ре­чис­лять.

Ку­са­ка в этом ря­ду за­ни­ма­ет до­стой­ное мес­то — в том чис­ле и из-за по­ка­за лег­ко­мыс­лия лю­дей, и слов­но всплы­ва­ет на зад­нем пла­не из дру­го­го пи­са­те­ля: Мы в от­ве­те за тех, ко­го при­ру­чи­ли…

«Рас­сказ о се­ми по­ве­шен­ных» воз­вы­ша­ет­ся мо­ну­мен­таль­но: ста­рый, туч­ный, одут­ло­ва­тый ми­нистр, осо­зна­ю­щий, что ночь мог­ла стать его по­след­ней, при­хо­дя­щий к тя­жёлым вы­во­дам о бла­жен­ном не­зна­ние сво­е­го кон­ца, о смер­ти во­об­ще.

За­чем раз­во­ра­чи­ва­ет­ся по­вест­во­ва­ние о раз­ных жиз­нях: осуж­дён­ных.

Мо­ло­дые и силь­ные умрут: они за­дер­жа­ны с ад­ски­ми ма­ши­на­ми, бом­ба­ми и ре­воль­ве­ра­ми.

Дру­гие, со­дер­жа­щи­е­ся в ка­ме­ре, слиш­ком от­лич­ны от них: ка­та­лог лю­дей, че­ло­ве­чес­ких ти­пов пе­ред об­щим зна­ме­на­те­лем — смертью.

…эс­то­нец Ян­сон, Та­ня Ко­валь­чук, ка­зав­ша­я­ся ма­терью за­клю­чён­ным, про­дол­жа­ю­щим жить…

Тя­нут­ся дни; ско­рее оту­пе­ние, чем без­на­дёж­ность.

Тя­нут­ся дни стра­ни­ца­ми про­из­ве­де­ния, за­во­ра­жи­вая, бе­ре­дя мысль, за­став­ляя вновь и вновь ду­мать о смер­ти.

Мо­жет быть, это бы­ла од­на из це­лей Ан­дре­ева: за­ста­вить за­ду­мать­ся о ней?

Хо­тя за­гад­ку её (в от­ли­чие от сы­на) он не спо­со­бен раз­га­дать…

Но кру­тая леп­ка лю­дей гип­но­ти­зи­ру­ет: как мно­гое в кни­гах Ан­дре­ева — сим­во­лизм и ме­ра со­стра­да­ния, жёст­кое сле­до­ва­ние наж­дач­ной прав­де жиз­ни, и сти­лис­ти­чес­кое свое­об­ра­зие…

4

…и чёр­ная безд­на по­гло­ти­ла его…

Фи­нал рас­ска­за «Безд­на» вы­звал в пе­ча­ти скан­дал: не­муд­ре­но — слиш­ком страш­но фи­зио­ло­гич­ным ка­зал­ся оный, боль­но жи­вот­но был по­ка­зан че­ло­век…

Ан­дре­ев вы­сту­пал в пе­ча­ти с оправ­да­ни­я­ми, утверж­дая, что имел в ви­ду при­зыв стро­ить жизнь, па­мя­туя о сво­их кор­нях; но скан­дал не сти­хал; Ан­дре­ев поз­же на­пи­сал рас­сказ «Ан­ти­безд­на», как бы опро­вер­га­ю­щий пре­ды­ду­щий…

…но дейст­ви­тель­но — безд­на чер­на, она слиш­ком свя­за­на с фи­зио­ло­ги­ей, ко­то­рой не про­ти­во­сто­ять, и с из­на­чаль­ной аг­рес­си­ей-жес­то­костью, за­ло­жен­ной в лю­дях.

Го­во­рят — кто-то мо­жет пре­одо­леть…

Воз­ни­ка­ет «В ту­ма­не» — идей­ное про­дол­же­ние безд­ны.

Неж­но влюб­лён­ный мо­ло­дой че­ло­век, внут­рен­не обез­об­ра­жен­ный бо­лезнью, ре­ша­ю­щий­ся на убийст­во прос­ти­тут­ки…

Гус­то спле­те­ны ни­ти: и че­ло­ве­чес­кое слиш­ком страш­но — оно час­то страш­но в кни­гах Ан­дре­ева, но ведь и об этом нуж­но бы­ло пи­сать…

Ан­дре­ев и пи­сал, вы­зы­вая скан­да­лы, бу­до­ра­жа чи­та­ю­щую пуб­ли­ку…

5

Креп­кая, как соль, прос­то­та «Бар­га­мо­та и Га­рась­ки» — крат­ко­го, как фор­му­ла, рас­ска­за, где каж­дая фра­за да­ёт ха­рак­те­рис­ти­ку пер­со­на­жу, уточ­няя и углуб­ляя об­щую кар­ти­ну.

Не­ког­да бу­ше­вав­шая сверх­по­пу­ляр­ность Лео­ни­да Ан­дре­ева, оправ­дан­ная сло­вес­ным мас­тер­ст­вом и пси­хо­ло­ги­чес­кой изощ­рён­ностью.

Уви­ден ли Хрис­тос гла­за­ми Иуды? Или внут­рен­ним зре­ни­ем боль­шо­го пи­са­те­ля?

Ско­рее — вто­рой ва­ри­ант: есть не­что об­жи­га­ю­щее в со­здан­ном об­ра­зе Ве­ли­ко­го Учи­те­ля — точ­но в од­ном из звень­ев це­поч­ки ре­ин­кар­на­ций Ан­дре­ев (вер­нее, тот, кем он был тог­да) со­при­ка­сал­ся со Хрис­том.

«Жизнь Ва­си­лия Фи­вей­ско­го», ки­пя­щая ярым пла­ме­нем сло­вес­ной плаз­мы: страш­но, силь­но; ве­щее зву­ча­ние не сгла­же­но ни­ка­ки­ми ил­лю­зи­я­ми.

«Саш­ка Же­гу­лёв», не­ког­да по­пу­ляр­ный ро­ман, сей­час ед­ва ли чи­та­ет­ся — уж боль­но дре­му­чей ка­жет­ся ис­то­рия про бла­го­род­но­го раз­бой­ни­ка, да и глав­ный пер­со­наж вос­при­ни­ма­ет­ся весь­ма хо­дуль­но…

А вот мно­гое из дра­ма­ти­чес­ко­го на­сле­дия не туск­не­ет: бле­щут ал­маз­ной гранью реп­ли­ки; воз­ни­ка­ют, вхо­дя в ре­аль­ность, ге­рои; страш­ный Анат­э­ма вновь воз­ни­ка­ет гроз­ным пред­весть­ем гря­ду­ще­го…

Но глав­ное, ко­неч­но, рас­ска­зы и по­вес­ти; и в по­вест­во­ва­ние о се­ми по­ве­шен­ных пси­хо­ло­ги­чес­кое порт­ре­ти­ро­ва­ние на­сла­ива­ет­ся на со­стра­да­ние ко всем ма­лым сим — столь во­об­ще свойст­вен­ное рус­ской ли­те­ра­ту­ре…

…го­лос Лео­ни­да Ан­дре­ева, в ко­то­ром не осла­бел, ка­кие бы ни лю­то­ва­ли во­круг вре­ме­на, за­кру­чи­вая чёр­ные вих­ри де­неж­но­го пер­ца и под­чи­няя всех кон­до­вым за­ко­нам жи­вот­но­го эго­из­ма.