Буд­нич­ный са­лют

— Здравст­вуй­те, кош­ка! — об­ра­тил­ся трёх­лет­ний ма­лыш к уса­той не­зна­ком­ке.
К той, ко­то­рая гу­ля­ла са­ма по се­бе.
Как и все дру­гие из её по­ро­ды.

А ма­лыш гу­лял с ба­буш­кой — и та, услы­шав та­кое об­ра­ще­ние к дво­ро­во-улич­ной кош­ке, по­ин­те­ре­со­ва­лась у вну­ка:
— По­че­му на вы?
— Я же не знаю, сколь­ко ей лет. Мо­жет, она ме­ня стар­ше…

Про ко­тёноч­ка

Ма­ма ра­бо­та­ла в На­уч­но-ис­сле­до­ва­тель­ском ин­сти­ту­те ре­зи­но­вой про­мыш­лен­нос­ти, а по-прос­то­му, аб­бре­ви­а­тур­но­му, — НИ­ИР­Пе.

Та­мош­няя кош­ка ро­ди­ла ко­тят, од­но­го из ко­то­рых знаю с Ма­ми­ных слов, ры­жень­ко­го и са­мо­го сим­па­тич­но­го, на­зва­ли Ни­ир­пик…

Да­же пла­ни­ро­ва­лось, что ког­да он чуть-чуть под­рас­тёт, то пе­ре­едет жить к нам до­мой, на Бе­го­вую.

Но что-то не срос­лось.

Так я и про­жил всё моё от­но­си­тель­но счаст­ли­вое до­школь­ное дет­ст­во: в окру­же­нии пя­те­рых взрос­лых, при пол­ном от­сут­ст­вии под бо­ком хоть од­но­го до­маш­не­го жи­вот­но­го…

Шпи­он Мар­ты­нов и дру­гие

— У не­го в пас­пор­те на­пи­са­но, что он — шпи­он? — жи­во по­ин­те­ре­со­вал­ся я.
— В пас­пор­те та­кой ин­фор­ма­ции не пи­шут! — от­ве­тил Па­па и улыб­нул­ся.
— А как же на­ши контр­раз­вед­чи­ки узна­ли, что он — шпи­он?
— Та­кой ин­фор­ма­ции у них по­ка нет.
— А ты от­ку­да зна­ешь, что он шпи­он?
— У ме­ня есть на­дёж­ный тай­ный ис­точ­ник ин­фор­ма­ции.
— И что со­об­ща­ет этот ис­точ­ник?
— Что Мар­ты­нов к нам за­бро­шен.

Мы с Па­пой гу­ля­ли вб­ли­зи до­ма — и я сра­зу же пред­ста­вил за­бро­шен­но­го к нам (в кух­ню с са­мо­лёта, на па­ра­шю­те!) ино­стран­но­го шпи­о­на Мар­ты­но­ва — Мар­ты­на — мох­на­тую обезь­ян­ку в клет­ча­тых шта­нах на ля­моч­ках и с рас­чёс­кой в ру­ке — мою но­вую за­вод­ную иг­руш­ку.
— А где шпи­он Мар­ты­нов был рань­ше?
— Под ви­дом До­на Ли­мо­на ра­бо­тал жур­на­лис­том. В га­зе­те «Жёл­тый лист».

Про До­на Ли­мо­на — аме­ри­кан­ско­го жур­на­лис­та из га­зе­ты «Жёл­тый Лист» мы ве­че­ра­ми чи­та­ли с Па­пой книж­ку.

Вер­нее, Па­па мне её чи­тал.

А я слу­шал, при­ту­лив­шись к не­му.

То­нень­кая книж­ка, ко­то­рая очень нра­ви­лась Па­пе (ну и мне, ко­неч­но, то­же) бы­ла вы­пу­ще­на из­да­тельст­вом «Дет­ский мир».

Кро­ме «До­на Ли­мо­на» — Па­па мне ни­че­го не чи­тал.

Прав­да, рас­ска­зы­вал ис­то­рию про сме­ло­го ман­гус­та Рик­ки-Тик­ки-Та­ви и пе­ре­ска­зы­вал мульт­фильм про цир­ко­во­го сло­нён­ка Тим­ку, ко­то­ро­го на­зы­вал «слон Тиш­ка».

При­чём в од­но сло­во — Слон­тиш­ка…

И дек­ла­ми­ро­вал сти­хи (от­час­ти собст­вен­но­го со­чи­не­ния) про не­ко­е­го утён­ка вре­мён сво­е­го дет­ст­ва:

Вы­шел про­гу­лять­ся
Зна­ме­ни­тый Тим.
Ре­ки и озёра
Рас­ки­ну­лись пред ним.

Толь­ко он со­брал­ся
Си­га­нуть в водý,
Как Страш­ное Чу­ди­ще:
— Хау ду ю ду!

Или — ина­че, пре­о­бра­жая за­пад­но­го утён­ка в пе­ре­до­во­го де­я­те­ля со­вет­ской на­уки:

Вы­шел на про­гул­ку (про­гу­лять­ся)
Ака­де­мик Тамм.
Го­ры и по­ля­ны (до­ли­ны)
Же­ва­ли ча­инг­вам…

Да­лее — по пре­ды­ду­ще­му текс­ту.

А ещё — по­ка­зы­вал кар­тин­ки-ко­мик­сы, жи­во­пи­су­ю­щие при­клю­че­ния не ме­нее зна­ме­ни­то­го Пи­фа — фран­цуз­ской ри­со­ван­ной жур­наль­ной со­ба­ки.

Ког­да я про­хо­дил при­ём­ные ис­пы­та­ния пе­ред за­чис­ле­ни­ем в мою бу­ду­щую ан­глий­скую шко­лу, от ме­ня по­тре­бо­ва­ли, что­бы я со­чи­нил рас­сказ по кар­тин­ке, че­го я тер­петь не мог.

На кар­тин­ке был изо­бра­жён ле­ген­дар­ный Пиф.

Ко­то­ро­го я то­же не­до­люб­ли­вал…

Со­чи­не­ни­ем рас­ска­за по кар­тин­ке при­ём­ные ис­пы­та­ния (ина­че — со­бе­се­до­ва­ние), про­хо­див­шие в ди­рек­тор­ском ка­би­не­те, не огра­ни­чи­лись.

Мо­ло­дая на­по­рис­тая жен­щи­на в яр­ком платье спро­си­ла у ме­ня, на ка­ком эта­же я жи­ву.
— На пя­том.
— А я — на де­вя­том. На сколь­ко эта­жей вы­ше я жи­ву?

Я со­об­ра­зил на сколь­ко — и че­рез не­сколь­ко ча­сов нам с Ба­буш­кой со­об­щи­ли, что я при­нят.

Она по­том ста­нет мо­ей пер­вой учи­тель­ни­цей — эта мо­ло­дая на­по­рис­тая жен­щи­на, мас­тер спор­та по пла­ва­нию, дочь ху­дож­ни­ка, де­лав­ше­го ил­люст­ра­ции для дет­ско­го юмо­рис­ти­чес­ко­го жур­на­ла «Ве­сёлые кар­тин­ки», ко­то­рый вы­пи­сы­вал Па­па — яко­бы для ме­ня…

Учась во вто­ром клас­се, я ока­жусь у неё до­ма, на де­вя­том эта­же, где пе­ред вхо­дом в квар­ти­ру мы столк­нём­ся с её бли­жай­шим со­се­дом.

Она шум­но рас­це­лу­ет­ся с ним.

С ним — пер­вой скрип­кой си­ланть­ев­ско­го ор­кест­ра, кар­ли­ко­во ма­ло­рос­лым че­ло­ве­ком, бла­го­да­ря гран­ди­оз­ным свя­зям ко­то­ро­го, ме­ня при­ня­ли во вто­рой по счёту мой дет­ский сад…

Ви­ди­мо, и сво­им по­ступ­ле­ни­ем в сред­нюю шко­лу с пре­по­да­ва­ни­ем ря­да пред­ме­тов на ан­глий­ском язы­ке я был то­же обя­зан ему.

Тем бо­лее что наш дом от­но­сил­ся со­всем к дру­го­му мик­ро­рай­о­ну, чем моя бу­ду­щая шко­ла…

На­пи­сал книж­ку про «До­на Ли­мо­на» Ген­рих Сап­гир — и речь в ней шла о ви­зи­те в Со­вет­ский Со­юз на­ча­ла шес­ти­де­ся­тых го­дов по­след­не­го ве­ка про­ш­ло­го ты­ся­че­ле­тия аме­ри­кан­ской не­пра­ви­тельст­вен­ной де­ле­га­ции, ку­да вклю­чи­ли (внед­ри­ли?) и До­на Ли­мо­на.

Жур­на­лис­ту его ру­ко­водст­вом бы­ло да­но за­да­ние, сфор­му­ли­ро­ван­ное (при­мер­но) так:

В край со­вет­ский по­ез­жай
По­гля­деть на уро­жай.

В де­та­лях же, сдоб­рен­ное за­риф­мо­ван­ны­ми неж­ны­ми на­пут­ст­ви­я­ми и зло­ве­щи­ми угро­за­ми ру­ко­водст­ва, за­да­ние для До­на Ли­мо­на вы­гля­де­ло да­же не­сколь­ко па­ро­дий­но.

Хо­тя весь­ма кон­крет­но;

Про­во­жал его Шеф, Грейп­фрут:
— По­ез­жай, Гуд бай, мой друг!

Жду статьи о сор­ня­ках,
О ко­люч­ках и пес­ках.

А о про­чем ни пол­с­ло­ва.
Ко­жу­ру сде­ру с жи­во­го!..

Аме­ри­кан­ская де­ле­га­ция при­ле­те­ла в Со­юз Со­вет­ских Со­ци­а­лис­ти­чес­ких Рес­пуб­лик, что­бы мо­мен­таль­но от­пра­вить­ся на экскур­сию по бес­край­ним кол­хоз­ным по­лям:

Вот в ма­ши­не се­реб­рис­той —
Ино­стран­цы. Ин­ту­ри­с­ты:

Дон Ли­мон, Джон Ма­ис,
Ана­нас и юный Рис.

За ру­лём си­дит шо­фёр —
Наш кол­хоз­ный По­ми­дор.

А вот пе­ред гла­за­ми аме­ри­кан­цев рас­сти­ла­ют­ся и са­ми по­ля вре­мён прав­ле­ния Ни­ки­ты Сер­ге­е­ви­ча Хру­щёва, на фо­не чуть рас­со­сав­ше­го­ся за­кор­дон­но­го Ка­риб­ско­го кри­зи­са.

Сплош­ная ку­ку­руз­ная куль­ту­ра.

То-то Джон Ма­ис вы­гля­дит столь об­ра­до­ван­ным:

— Здравст­вуй, штат род­ной Ай­о­ва!
Го­во­рят ему: — Здо­ро­во! —

Здо­ро­вен­ные ре­бят­ки —
Ку­ку­руз­ные по­чат­ки:

— Толь­ко это не Ай­о­ва.
Это кур­ские по­ля.
Это рус­ская зем­ля!

Хру­щёв­ская агит­ка для де­тей, та­лант­ли­во от­ра­бо­тан­ная по­ма­лень­ку вхо­дя­щим в опа­лу Сап­ги­ром, нам с Па­пой ужас­но нра­ви­лась.

Мне — вдо­ба­вок — по­то­му, что Ген­рих Сап­гир (вмес­те с Ген­на­ди­ем Цы­фе­ро­вым) яв­лял­ся ав­то­ром сце­на­рия мульт­филь­ма «Па­ро­во­зик из Ро­маш­ко­ва», а под­мос­ков­ное мес­теч­ко с этим цве­точ­ным на­зва­ни­ем на­хо­ди­лась все­го в не­сколь­ких оста­нов­ках от плат­фор­мы «Бе­го­вая», от­ку­да Па­па с Ма­мой иног­да ез­ди­ли ка­тать­ся на лы­жах.
Как раз в Ро­маш­ко­во.
Или в Ра­бо­чий по­сёлок.

Без ме­ня (я на лы­жах ка­тал­ся в скве­ри­ке, ря­дом с до­мом и, ес­тест­вен­но, под при­смот­ром смен­но­го Стар­ше­го Родст­вен­ни­ка).

Кста­ти, од­наж­ды зи­мой, под ко­нец про­гул­ки, ког­да лы­жи уже на­хо­ди­лись в ру­ках у Стар­ше­го Родст­вен­ни­ка, я ре­шил (с его по­зво­ле­ния) за­брать­ся на чу­гун­ную скульп­ту­ру чёр­ной ло­ша­ди, уста­нов­лен­ную не­дав­ней осенью по­сре­ди­не за­ме­тён­ной сей­час сне­гом клум­бы.

Ло­шадь по­ста­ви­ли (ви­ди­мо, с сим­во­ли­чес­кой целью) ак­ку­рат на­про­тив зда­ния ип­по­дро­ма, где на баш­не со шпи­лем из­дав­на хо­зяй­ни­ча­ли брон­зо­вые (или — ка­кие там?) фи­гу­ры скульп­тур­ных ска­ку­нов.

На сквер­ной (в смыс­ле чрез­вы­чай­но хо­ро­шей, но при­пи­сан­ной к скве­ру) ло­ша­ди удоб­но при­мос­тил­ся го­лый чёр­ный чу­гун­ный маль­чик.

Маль­чик вне­се­зон­но ку­пал чёр­но­го ко­ня в лет­ней реч­ке и не­мно­го ме­шал мне удоб­но си­деть на спи­не од­ной с ним ло­ша­ди.

На­ко­нец, я устро­ил­ся мак­си­маль­но удоб­но — и в знак при­зна­тель­нос­ти жиз­ни за та­кое ра­дуж­ное раз­ви­тие со­бы­тий, за та­кую хо­ро­шую ло­шадь, вдруг дол­гов­ре­мен­но воз­ник­шую — бук­валь­но — в двух ша­гах от на­ше­го до­ма, да и во­об­ще — от пе­ре­из­быт­ка чувств, лиз­нул язы­ком то ли гри­ву, то ли мор­ду чет­ве­ро­но­гой.

На мо­ро­зе (пусть да­же лёг­ком) язык мой на­креп­ко при­лип к оду­шев­лён­но­му (мной) пред­ме­ту.

И от­ли­пать яв­но не хо­тел.

Вер­нее, не мог.

Хоть — че­рез боль, про­нзив­шую все­го ме­ня и со­про­вож­да­е­мую мо­им ярост­ным рёвом, — я пы­тал­ся его от­ле­пить.

Бы­ло очень страш­но, что язык ни­ког­да не от­ле­пит­ся.

Но он — всё-та­ки — от­ле­пил­ся…

Дон Ли­мон за­ни­мал ме­ня на­столь­ко, что я мно­гаж­ды (впро­чем, од­но­знач­но без­ус­пеш­но) пы­тал­ся ри­со­вать порт­ре­ты про­даж­но­го жур­на­лис­та, а Па­пу час­тень­ко за­став­лял де­лать До­на Ли­мо­на.

По­че­му-то не из ли­мо­на.
Из апель­си­на.

С по­мощью пе­ро­чин­но­го но­жи­ка Па­пе ка­ким-то чу­дес­ным об­ра­зом уда­ва­лось осво­бо­дить апель­син от его съедоб­ных внут­рен­нос­тей (они упо­треб­ля­лись на­ми в пи­щу), а остав­шу­ю­ся ко­жу­ру, со­хра­нив­шую фор­му фрук­та, вы­ре­зав на ней гла­за, нос и рот, пре­вра­тить в объ­ём­но­го сти­хотвор­но­го пер­со­на­жа.

Что­бы — за­вер­ша­ю­щим штри­хом — вста­вить ему в рот спич­ку.

Вмес­то по­ло­жен­ной (со­глас­но книж­ной кар­тин­ке) си­га­ры.

Если чест­но, на­ши с Па­пой До­ны Ли­мо­ны (их бы­ло из­го­тов­ле­но в об­щей слож­нос­ти с де­ся­ток) боль­ше сма­хи­ва­ли на их лу­ка­во-су­ро­во­го Ше­фа — Грейп­фру­та.

Са­мый на­сто­я­щий гиб­рид по­лу­чал­ся…

— Сна­ча­ла шпи­он Мар­ты­нов под ви­дом До­на Ли­мо­на ра­бо­тал жур­на­лис­том в га­зе­те «Жёл­тый лист», — пов­то­рил Па­па, — пос­ле че­го он на не­ко­то­рое вре­мя ушёл в под­полье.

Про под­полье я знал наиз­усть сти­шок Мар­ша­ка — на­ча­ло его зна­ме­ни­той Аз­бу­ки, со­сто­я­щей из дву­сти­ший:

Аист жил у нас на кры­ше.
А в под­полье жи­ли мы­ши.

Стар­шие Родст­вен­ни­ки объ­яс­ни­ли мне, что та­кое под­полье — и я, твор­чес­ки пе­ре­ра­бо­тав сти­хи Мар­ша­ка (а за­од­но пре­вра­тив их в про­зу) пред­ло­жил ми­ру ни­жес­ле­ду­ю­щую вер­сию, от­час­ти при­над­ле­жа­щую пе­ру (ещё не уме­ю­ще­го к то­му вре­ме­ни пи­сать) го­род­ско­го до­школь­ни­ка, жи­ву­ще­го на пя­том эта­же шес­ти­э­таж­но­го до­ма:

Аист жил у нас на кры­ше,
А в под­полье жи­ли Ку­зя­ки­ны.

Ку­зя­ки­ны — это бы­ла фа­ми­лия на­ших со­се­дей сни­зу.

— А по­том? — спро­сил я, в бук­валь­ном смыс­ле си­дя­щий на Па­пи­ной шее и с ап­пе­ти­том упле­та­ю­щий яй­цо вкру­тую, толь­ко что им куп­лен­ное (вмес­те с круж­кой раз­лив­но­го пи­ва) в хлип­кой ти­по­вой бу­доч­ке сис­те­мы «Го­лу­бой Ду­най», ко­то­рая при­мос­ти­лась меж­ду за­бо­ром на­ше­го до­ма и вхо­дом на Цент­раль­ный ип­по­дром.
— Шпи­он Мар­ты­нов был за­бро­шен к нам под ви­дом за­вод­но­го иг­ру­шеч­но­го мар­ты­на.
— Что­бы что?
— Что­бы, не при­вле­кая к се­бе вни­ма­ния, со­би­рать важ­ные аген­тур­ные дан­ные.
— А как же он их со­би­ра­ет — он же всё вре­мя си­дит до­ма?
— Ночью, ког­да в квар­ти­ре все ло­жат­ся спать, он сам се­бя за­во­дит клю­чом, от­кры­ва­ет фор­точ­ку и вы­пар­хи­ва­ет че­рез неё на­ру­жу!..

Про фор­точ­ку — чис­тей­шая прав­да.
Она толь­ко сни­зу ма­лень­кой ка­жет­ся…

Од­наж­ды — опять же зи­мой — слу­чай был.
Про­снул­ся я ночью.

А за­снуть сно­ва ни­как не вы­хо­дит.
Ме­ша­ет что-то.

Да так силь­но ме­ша­ет это что-то, что прос­то не­вмо­го­ту…

Раз­ре­вел­ся я в ито­ге по-на­сто­я­ще­му — Ма­му с Па­пой раз­бу­дил.

Под­бе­га­ет ко мне Ма­ма, что, мол, с ре­бён­ком про­ис­хо­дит?

И тут я по­нял что.
— Не­удёб­ная по­душ­ка! Жар­кая!
— Пе­ре­вер­ни её на дру­гую сто­ро­ну! — го­во­рит Ма­ма.
— Я уже пе­ре­во­ра­чи­вал, — ре­ву я, — всё рав­но не­удёб­ная, го­ря­чая!
— Лад­но, — го­во­рит под­ско­чив­ший к мо­ей кро­ват­ке Па­па, — да­вай по­душ­ку сю­да.

Дал я ему по­душ­ку, а Па­па фор­точ­ку от­крыл — и ту­да по­душ­ку вы­су­нул.

И обе­и­ми ру­ка­ми дер­жит, что­бы она во двор не вы­па­ла.

По­дер­жал её па­ру ми­нут на мо­ро­зе — и мне про­тя­ги­ва­ет об­рат­но — хо­лод­ную, для сна удёб­ную…

— Чтоб со­брать важ­ные аген­тур­ные дан­ные, то есть све­де­ния, — нуд­но­ва­то уточ­нил Па­па. И чуть по­го­дя, с ра­дост­ным об­лег­че­ни­ем до­бав­ля­ет: — Или днём, ког­да мы на ра­бо­те, а ты в дет­ском са­ду, — шпи­он Мар­ты­нов по­сту­па­ет тем же ма­ка­ром…

Ма­ка­ром зва­ли буль­до­га из треть­е­го подъ­ез­да.

«Ага! — по­ду­мал я. — Зна­чит, Шпи­он Мар­ты­нов, ког­да его ни­кто не ви­дит — ещё и ла­ет».

Хи­тёр, ма­тёр и опа­сен этот Мар­ты­нов.
А с ви­ду та­кой сим­па­тич­ный, мох­на­тый.
Сам рас­чёс­кой се­бя при­чё­сы­ва­ет.
Если его клю­чом за­вес­ти…

Ри­сун­ки в круж­ке

— За­чем ты ри­со­вал в крýжке? — лас­ко­во спро­сил ме­ня Па­па.
— Ни­за­чем. Я не ри­со­вал! — от­ве­тил я.

Тог­да Па­па при­нёс из кух­ни свою жёл­тую эма­ли­ро­ван­ную круж­ку.

До­воль­но страш­нень­кую на вид, но Па­пи­ну лю­би­мую.

Имен­но из этой круж­ки он всег­да пил го­ря­чий чай, раз­ме­ши­вая дол­го­раство­ри­мый са­хар лю­бой по­па­да­ю­щей­ся под ру­ку лож­кой.

Или вил­кой…
— Смот­ри! — неж­но ска­зал па­па — и су­нул мне под нос круж­ку.

Я взгля­нул — и уви­дел, что круж­ка пус­тая.

В ней не бы­ло ни чая, ни хо­лод­ной во­ды из-под кра­на, ко­то­рую Па­па то­же лю­бил пить имен­но от­сю­да.
— За­чем ты ри­со­вал в круж­ке? — до­бро­же­ла­тель­но пов­то­рил Па­па.

И тут я за­ме­тил, что Па­пи­на лю­би­мая круж­ка из­нут­ри бы­ла раз­ри­со­ва­на тем, что в на­шем до­ме на­зы­ва­лось сло­во­со­че­та­ни­ем «ка­ля­ка-ма­ля­ка»…

Нор­маль­ная та­кая ка­ля­ка-ма­ля­ка.
Жал­ко толь­ко, что не цвет­ная.
— Я не ри­со­вал! — от­ве­тил я.
— Тог­да кто? — уже не очень до­бро­же­ла­тель­но спро­сил Па­па.
— Не знаю! — от­ве­тил я.
— Лад­но! — угро­жа­ю­ще ска­зал Па­па, — раз ты не зна­ешь, бу­дем раз­би­рать­ся вмес­те.

На Се­мей­ном Со­ве­те.

Се­мей­ный Со­вет в со­ста­ве Па­пы, Ма­мы, Ба­буш­ки, Де­душ­ки и Дя­ди (они же Стар­шие Родст­вен­ни­ки) был на­зна­чен на бли­жай­ший ве­чер и про­хо­дил в Боль­шой Ком­на­те.

Боль­шая бы­ла боль­ше Ма­лень­кой на две де­ся­тых мет­ра, но всё рав­но на­зы­ва­лась. Боль­шой.

Ви­ди­мо, по­то­му, что в ней оби­та­ли Са­мые Стар­шие Родст­вен­ни­ки (Ба­буш­ка с Де­душ­кой) и вы­нуж­ден­но при­мкнув­ший к ним рас­кла­ду­шеч­ник Дя­дя…

Ред­ки­ми за­се­да­ни­я­ми Се­мей­но­го Со­ве­та обыч­но ру­ко­во­ди­ла Ба­буш­ка.
Од­на­ко на сей раз эта роль до­ста­лась Па­пе.
Вер­нее, он сам се­бе её при­сво­ил.
Как ини­ци­а­тор ны­неш­не­го Се­мей­но­го Со­ве­та.
Как его идей­ный вдох­но­ви­тель.

Впро­чем, осталь­ные Стар­шие Родст­вен­ни­ки (в ли­це Ба­буш­ки) пе­ре­чить да­же и не пы­та­лись…

Все Стар­шие Родст­вен­ни­ки (кро­ме Па­пы), бу­ду­чи мас­сов­кой и хо­ром, рас­по­ло­жи­лись ряд­ком — спи­на к спи­не — на за­сте­лен­ном ку­са­чим ков­ром ди­ва­не.

А ме­ня по­са­ди­ли в цент­ре Боль­шой Ком­на­ты на та­бу­рет­ку, ра­ди та­ко­го слу­чая вре­мен­но пе­ре­дис­ло­ци­ро­ван­ную из кух­ни.

Во­круг ме­ня, пе­ри­о­ди­чес­ки ме­няя ра­ди­ус дви­же­ния и не­ся свои не­ос­по­ри­мые ар­гу­мен­ты в мас­сы, вы­ша­ги­вал со­ли­ру­ю­щий Па­па:
— Кто ри­со­вал на обо­ях ка­ля­ку-ма­ля­ку в Ма­лень­кой Ком­на­те и был пой­ман с по­лич­ным? Се­рёжа!

Кто, ког­да сто­ял в уг­лу за то, что ри­со­вал ка­ля­ку-ма­ля­ку, был об­на­ру­жен ри­су­ю­щим ка­ля­ку-ма­ля­ку на тех же обо­ях? Се­рёжа!

Кто ри­су­ет всю­ду и вез­де ис­клю­чи­тель­но ка­ля­ку-ма­ля­ку? Се­рёжа!

Ка­ко­му взрос­ло­му че­ло­ве­ку взбре­дёт в го­ло­ву ри­со­вать ка­ля­ку-ма­ля­ку, да ещё в круж­ке дру­го­го взрос­ло­го че­ло­ве­ка? Ни­ка­ко­му!

Кто ри­со­вал в круж­ке? И за­чем?

От­вет на­пра­ши­ва­ет­ся сам: наш с ва­ми Млад­ший Родст­вен­ник Се­рёжа! Из ху­ли­ган­ских по­буж­де­ний!

Но все­го не­при­ят­нее то, что, ри­со­вав­ший в круж­ке ка­ля­ку-ма­ля­ку Се­рёжа, не же­ла­ет при­знать этот оче­вид­ный факт, а сле­дом по­про­сить про­ще­ния у сво­их Стар­ших Родст­вен­ни­ков и по­обе­щать всем нам — впредь — не ри­со­вать в круж­ке!
Ни про­с­ты­ми ка­ран­да­ша­ми, ни цвет­ны­ми, ни крас­ка­ми!
Ни-ког-да!..

Стар­шие Родст­вен­ни­ки уко­риз­нен­но смот­ре­ли на ме­ня, ожи­дая, ког­да я при­зна­юсь и всё про­чее по спис­ку.

Я же — то мол­чал, как пар­ти­зан, то твер­дил, раз­ма­зы­вая по ще­кам и гло­тая обиль­ные слёзы, что ка­ля­ку-ма­ля­ку в круж­ке не ри­со­вал.

На­ко­нец, так ни­че­го тол­ком и не до­бив­шись от Млад­ше­го Родст­вен­ни­ка, по­дус­тав­шие Стар­шие Родст­вен­ни­ки оста­ви­ли ме­ня в по­кое.

А дня че­рез два Па­па вдруг опять об­на­ру­жил, что кто-то на­ри­со­вал в его круж­ке ка­ля­ку-ма­ля­ку.

И всё на­ча­лось по-но­вой.
Ме­ня уве­ще­ва­ли, сты­ди­ли, тес­ни­ли к по­зор­но­му стол­бу…
Дол­го. Упор­но. Са­мо­заб­вен­но.

И — на­ко­нец — до­би­лись же­ла­е­мо­го.

Обес­си­лен­ный чу­жим на­по­ром и уже со­мне­ва­ю­щий­ся в сво­ей не­по­гре­ши­мос­ти — сквозь слёзы и соп­ли — я со­знал­ся, что ри­со­вал в круж­ке ка­ля­ку-ма­ля­ку, и по­про­сил за это про­ще­ния, ис­крен­не по­обе­щав ни­че­го по­доб­но­го ни­ког­да боль­ше не де­лать.

А ещё че­рез па­ру дней Па­па вновь об­на­ру­жил, что в его круж­ке на­ри­со­ва­на ка­ля­ка-ма­ля­ка.
И я сно­ва, пла­ча, со­знал­ся.
И сно­ва по­про­сил про­ще­ния.
И сно­ва по­обе­щал так боль­ше ни­ког­да не де­лать…
И ме­ня — как во­дит­ся — сно­ва прос­ти­ли.

Но ка­ля­ки-ма­ля­ки-то из Па­пи­ной круж­ки всё рав­но ни­ку­да не ис­чез­ли!
Их еже­днев­но сти­ра­ли лас­ти­ком и хо­зяйст­вен­ным мы­лом, со­дой и пем­зой.

А ка­ля­ки-ма­ля­ки — вро­де вы­рас­та­ю­щих вза­мен от­руб­лен­ных го­лов ска­зоч­но­го пер­со­на­жа Змея-Го­ры­ны­ча — воз­вра­ща­лись на­зад, на дно и внут­рен­ние стен­ки лю­би­мой Па­пи­ной жёл­той круж­ки….

Прав­да, ме­ня тро­гать и тор­мо­шить по это­му во­про­су Стар­шие Родст­вен­ни­ки (в ли­це Па­пы) пе­ре­ста­ли.

Про­шло ещё не­мно­го вре­ме­ни — и Па­па — меж­ду де­лом — за ка­кой-то об­ще­се­мей­ной тра­пе­зой со­об­щил об окон­ча­нии кро­пот­ли­во­го и дли­тель­но­го рас­сле­до­ва­ния де­ла «О ри­со­ва­нии ка­ляк-ма­ляк в круж­ке».

Бы­ло уста­нов­ле­но, что по­сто­ян­ное воз­ник­но­ве­ние ка­ляк-ма­ляк внут­ри круж­ки на­пря­мую свя­за­но с про­цес­сом под­го­тов­ки к упо­треб­ле­нию и собст­вен­но по­гло­ще­ни­ем Па­пой го­ря­че­го чая.

Ко­ро­че, ког­да дол­го­раство­ри­мый са­хар в эма­ли­ро­ван­ной круж­ке с го­ря­чим чаем раз­ме­ши­вал­ся лож­кой (или вил­кой) — то на дне и по бо­кам круж­ки об­ра­зо­вы­ва­лись труд­но­с­мы­ва­е­мые раз­во­ды (или ца­ра­пи­ны), внеш­не очень на­по­ми­на­ю­щие не что иное как на­ри­со­ван­ные про­с­тым ка­ран­да­шом ка­ля­ки-ма­ля­ки.

Что Па­па всем нам на­гляд­но про­де­мон­ст­ри­ро­вал чуть поз­же.
Уже за чае­пи­ти­ем.
 

 Про­дол­же­ние сле­ду­ет .