Елена, рада, что ваш новый сборник эссе «По следам кисти» вышел в моём интеллектуальном импринте «Литературное бюро Натальи Рубановой». Расскажете об истории создания книги? Хотелось начать её с эссе «Ликвидация писателя», но автор…
…но автор упрям — сродни знаменитому ушастому животному Луция Апулея. Я связала все эссе фабульной верёвкой автобиографии, а вы желали сюжетного громового удара. Понимаю вас, но эссе «Ликвидация писателя» всё-таки реквием, а читателя жалко. В середине книги «Ликвидация писателя» тоже рычит и шипит, но тише. Штуковинка смешная, страшная и, к сожалению, научная: я изучаю любой вопрос годами, порой десятилетиями, а уж потом записываю. Сборник эссе у меня не новый, как вы выразились, а единственный. Я полвека зарабатываю литературным трудом, опубликовано всё, но именно сборник эссе не хотел выпускать никто: слишком откровенно, местами больно, мозги нараспашку, рубашка навыпуск. Я ждала уникального издателя. Оказалось, издатель-храбрец, истерзанный тотальным дилетантизмом авторских чувств, руководит «Литературным бюро Натальи Рубановой». История сборника «По следам кисти» долгая. Все тексты ранее опубликованы, в том числе за границей. Но поставленные в ряд они дают чрезвычайный эффект: читатели мне уже пишут о своих ощущениях. Лейттема — свобода в сюжетной раме: оттепель, Брежнев, перестройка с её гласностью, свобода слова, объявленная тридцать лет назад в России законодательно, катастрофа 1992 года, расстрел 1993 года, любовь, предательство, счастье, пандемия, ИИ. По неопытности юная свобода слова принесла в подоле не тех чадушек, коих от неё ждали добрые, умные люди, считавшие себя интеллигенцией. Было: дайте же сказать! Стало: ау, почему нас не слышно? А ввиду таргетированности медиапродукции, ребята. Неэффективность публичного высказывания фраппирует нынешних литераторов до дрожи, до уныния. Прочитают парочку моих учебников — полегчает. Смешно ходить в издательства, где выучили непристойную частушку «А кто ваша целевая аудитория?» Если у писателя нарисовалась ЦА, то он уже не писатель, а журналист, блогер или коммерческий проект. «По следам кисти» — музыкальный текст намеренно без адреса, нарочито без целевой аудитории, без объяснений. Шоколад кусковой горький. Адресовано всему сообществу русскочитающих людей. Не целевому.
«По следам кисти» — один из любопытнейших томиков, стоящих на книжной полке импринта «Литбюро» наряду с книгами Татьяны Дагович, Наталии Гиляровой, Глеба Давыдова, Ольги Балла, Алины Витухновской, Игоря Михайлова и других ярко одарённых литераторов. Как вам соседство и что думаете о таком «звере», как импринт? Не все и слово-то такое знают.
Импринт дело хорошее, современное, но в одни руки — тяжёлая атлетика. Тяжеленная. Фундамент импринта как субдепартамента некой суперфирмы или платформы — престиж и репутация того, кто ставит на кон имя. Не все выдюживают. Есть увядающий импринт «Выбор Сенчина», а есть суперпремиальная «Редакция Елены Шубиной», эффективная фабрика грёз. В любом случае — именная, персональная ответственность. Не в абстрактном издательстве с таинственно-туманным редсоветом, а на руках у тебя лично живые люди, причём самые обидчивые на свете: писатели. И ты не можешь спрятаться за экспертов-рецензентов, ты наедине со всем светом, а свет и улюлюкает паскудно, и рвётся в твои объятия — и всё одновременно. Я пишу манифест-эссе «Книгодицея как суть импринта и удел его владельца». Полный текст пока булькает в чернильнице; кое на что надо ещё решиться. Что до моих соседей по книжной полке вашего импринта, то писатели у вас собраны все до одного высокопрофессиональные, но, вообще-то, какое моё дело? Это ваше издательство, а мы — в гостях: должны сказать спасибо и не рассматривать цветочки на обоях. Мы все знаем, что Наталью Рубанову как писателя заприметил в своё время самый острый ум Петербурга, беспощадный Виктор Топоров. И знаем, конечно, что книгу «Карлсон, танцующий фламенко» написала Наталья Рубанова. Все ваши гости понимают, что вошли в определённый круг. Я благодарю вас за терпеливое внимание к Елене Черниковой. Прозаик доволен и рад.
Я бы не стала называть одни импринты «увядающими», а другие — «фабрикой грёз»: всегда чьих-то. Чужих. Конвейер и искусство не живут вместе. Обозначения импринтов условны, как условны и симулякры поплит-фабрик, ну, а «сборная по литературе» — нонсенс. Что же до вас, то как прозаик вы стали популярны благодаря «Золотой ослице», привет от Апулея. Роман переведён на английский и испанский: а как в целом обстоит дело с переводами?
Роман «Золотая ослица» — лонгселлер: с 1997 года издан десять раз. Остальные мои книги либо тоже переведены, либо сейчас в работе, либо ждут агентов. В целом всё прекрасно: энтузиасты, влюблённые в русскую культуру, обращают внимание на мои тексты, в целом непереводимые, и чудом укладываются в дедлайны. Зачем им так чудовищно ломать голову — я не понимаю. Ввиду особенностей стиля и тона я непереводима даже с русского на русский, а они — в Милане, Лиссабоне, Пекине или Стокгольме — переводят и переводят. Олимпиада по прыжкам на Луну без разбега. Невероятная Нонна Пинто (Португалия): взялась за мой роман «Вожделенные произведения луны», а он сундучок с секретом: действует гипнотически, и чтобы сохранить эффект, его надо не перевести, а перекодировать и переколдовать. Нонна сделала! Мне повезло.
Мечта многих литераторов — увидеть свой шедевр где-нибудь «там», в Лондоне или Стамбуле, в книжном. О чём мечтаете вы?
«Там» в книжных было, когда я публиковалась в АСТ. Моё удовольствие длилось десять лет под договоры на создание, то есть я жила так хорошо, как звёзды нынешнего книжного истеблишмента уже не живут. Весной 2008 года мы с АСТ расстались. Началась новая жизнь. О чём мечтаю? Я не склонна мечтать, но ради вас сформулирую. Первое: в кожаной коробке издание одной книгой (переплёт, штапель, можно золотой обрез) романов «Золотой осёл» Апулея и «Золотая ослица» Черниковой, с иллюстрациями Виктора Гузенюка, научно-справочным аппаратом и аналитическим послесловием. Второе: один важный подарок на день рождения…
Переводятся и ваши пьесы: насколько это ценно, если подходить к статусу перевода драматургии — да и прозы — со стороны монетизации процесса, автор доволен?
Автор доволен в принципе, поскольку жив-здоров и сочинительствует, даже когда милейшее государство отнимает московскую надбавку к пенсии, если ты заработал ноль рублей ноль копеек, но по контракту. Абсурды бытия. Жестокий романс «Не говорите мне о нём…»
Вы не забываете называть себя «учебникописателем»: сколько у вас «учебникописаний» и кем стали ваши ученики?
Учебных книг по творчеству всего пять. Больше не буду. Я давно лауреат премии «Университетская книга». Ученики? Отличные люди попались. Дружим. Работают, выдумывают шикарные проекты, возглавляют, пишут, снимают, вещают и порой зовут меня к себе на работу. Я умею заряжать непреходящим энтузиазмом.
Долгое время вы вели в столичном «Библио-Глобусе» литклуб, но из-за пандемии всё схлопнулось. Намерены ли продолжить эту деятельность, и если да, то кого пригласили б? Не считаете ли формат литвечеров закономерно устаревшим?
У меня в «Библио-Глобусе» клуб «Творчество» и никаких литвечеров, боже упаси. Клубу на днях десять лет. Он всегда проходил как журнал из трёх-четырёх страниц: музыка, балет, дефиле в литературных костюмах, короткие документальные фильмы, перформансы, летучие мини-выставки, беседы об архитектуре, химии, генетике, философии и тому подобное. А прочитать в микрофон стишок или прозок я дозволяю редко и только исключительным персонам, которые умеют и писать, и читать. Формат уникальный, атмосфера неповторимая: говоря глубоко по-русски, hand-made и общественная деятельность.
Сейчас вы публикуете в режиме реального времени роман «ПандОмия». Для чего ещё один роман, чем он нов лично для вас?
В романе уже миллион знаков с пробелами, пора завершать, но жизнь усердно подбрасывает, и он растёт. «ПандОмия» — роман-verbatim. Публикуется на информационном, нелитературном портале по приглашению журналиста Олега Климова, главного редактора. Название «пандомия» — мой неологизм из двух частей, греческой и римской: παν+domus. Пан — всё, а domus — место, где, по-римски, «не раб, но известная семья со своими святынями и прислугой находится у себя, дома». По-русски приблизительно «вседомашность». Можно грубее: насильственное вирусное «одомашливание» человека (ирон., через «л»). Роман идёт по живому следу событий, вызванных, во-первых, объявлением пандемии, во-вторых — ростом могущества искусственного интеллекта. Первое заметили все (маски, запреты, война вакцин и пр.), второе почти никто, а это второе — ИИ — пока не урегулировано ни законодательно, ни этически. Все события и герои «ПандОмии» живут сейчас, сию минуту, в Москве: это роман-stream, потоковое художественно-документальное вещание. Литеравидео. Он тем и нов, что нормальный человек на подобное сальто-мортале не решится. Но я по своей природе летописец. Мне больше всех надо. Технократичная малышня из счастливого поколения (это термин) слепила в песочнице бомбу ИИ, а традиционники-взрослые сюсюкают и умиляются, не понимая, что произойдёт через секунду. Хочу успеть предупредить взрослых.
Что для вас «музыка слова» и как вы работаете с собственным текстом?
Музыка слова национальна, стоит на законах эвфонии, на местном мелосе, а он в свою очередь зависит от сочетаний гласных и согласных вкупе с космической подачей луча в конкретную область Земли. У меня есть роман «Вишнёвый луч». Монохорд у нас у всех от Пифагора, синестезия у меня от рождения, хотя, возможно, от одновременных в детстве занятий музыкой и сочинительством. Читатели пишут мне сейчас о сборнике «По следам кисти», что «розовый мёд», что текст «испивают одним глотком», вдыхают, а потом уже разбираются, что с ними было. Как я с этим работаю? Утром встаю в шесть, рисую на паркете, плаваю в бассейне, доводя мозг до бездумия и пустоты, а потом печатаю буквы. Всегда на клавиатуре. Рукой не пишу.