В серии «Озарения» издательства «Интернациональный Союз писателей» вышла новая книга стихов Константина Кедрова «Взметометафора». Серия выбрана не случайно: литературный горизонт, вот уже почти 40 лет озаряемый метаметафорическим пожаром языка, горящим так ярко, как будто бы его автор Константин Кедров нашёл, разбудил и разжёг в языке звёздное вещество, озарило ещё раз.
«Взметометафора», как пишет сам автор, — это зрелость. Зрелость метаметафоры, достигшей новой температуры и скорости, оттолкнувшейся от бумаги и летящей уже по своей траектории. Эта траектория уже давно вела, была нацелена на вылет — за пределы норм, форм, авторств. И вот состоялось: взметометафора преодолела гравитацию языка и вышла на орбиту, летящую сквозь Вселенную не линейно, не эллиптически — а врассыпную (по Парщикову), воздушными квадратами — по Кацюбе или по Кедрову — метавзметом. Или — потому, что любой вариант возможен, как возможны все три одновременно. Так оно и случилось в реальности.
Книга Константина Кедрова — хронология, дневник этого полёта. Записанный, разумеется, со всеми особенностями семантики и семиотики, возникающими на подобных скоростях.
Волновая поэтика? Стих-фрактал? Взрыв метаметана? — Читателя затягивает в центрифугу — нет, это ещё только начало, только разгон, подождите, вы ещё хлебнёте невесомости, ещё шатнёте вестибулярным аппаратом: понятия, вплывающие в вашу голову, ещё выплывут оттуда изнанкой.
Изнанкой чего?
Ну, неба, например.
Мимоходом кардиограмма полёта (букетом молний), и взметометный корабль (по Кедрову — Аэроним), «самосгорающий и огнеупорный», летит дальше.
Пролетая Горизонт Мировых Событий, нельзя не коснуться смерти. Кто из поэтов не знает эти крылья, это дыхание. Но вот момент X — и… Преображение: всё озарено, всё живо. Вот для чего было полвека метаметафоры, палиндромические словари, Ангелическая Поэтика и Белые Книги — чтобы подготовить, преодолеть границу «на стыке двух пламенеющих ангелов», соединиться нимбами — «двумя нимбами радужки вокруг зрачков» и «зарезаться» в сердце языка навсегда, как провидчески описал Кедров в самом начале Пути. Одна за другой гаснут физические оболочки поэтов — турбин, завертевших весь этот шторм только для того, чтобы все рано или поздно увидели:
(не может быть, но факт): небо — это изнанка человека!
Год назад — Елена Кацюба…
А что — год назад?
«Ты не умер, просто прошёл языком по линии жизни, напрочь сожжённой на полигоне ладони». Я цитирую эти строчки, не заглядывая в оригинал, хотя 20 лет прошло с момента первого чтения. Такие стихи не забываются. Они и от памяти-то не зависят — они просто есть.
Разве это не Настоящее?
Только Кацюба могла так пройтись по линии жизни — языком (к слову, Константин Кедров проигрывает жизнь в дудочку дыханьем — у каждого Поэта свой способ игры в жизнь). По-прежнему каждое утро «душа шум» она спешит сменить «на шелест бразильских зёрен». Утро, как и заваривание кофе, — вечно, так написано в Евангелии от Кацюбы. Так будет всегда в поэтическо-ангелическом времени.
Всё озарено, всё живо.
Тем не менее, пролетев через границу смерти, «Взметометафора» сияет молитвенным светом. Он был и раньше — в анаграммах, в «Псалмах», но сейчас стал прозрачным, и «деревянный Птах», «скаженный и блаженный», Познавший, смотрит голубыми глазами с дверей храма на каждого вступающего на «вечный Млечный Путь».
Небытие Поэтов — завидный удел. Там всё озарено, всё живо.
Теперь вся поэзия — Посвящение.
Мы цитируем Кацюбу, ведя разговор о поэзии Кедрова, и наоборот, потому что Метаметафора состоит по большей части из них двоих — не только из их поэзии, но и из их отношений. Из метафонии голосов, звучавших одновременно в финале каждого поэтического вечера, и начинали этот бесконечный канон всегда он и она.
«Взмет» — это рывок за Ней, с напряжением всех сил языка — не того, который прошёл по линии жизни, а того, для которого эта линия — взлётная (взметная) полоса, чтобы преодолеть Грань, за которой орфография теряет язык, междометия мечутся между «наречиями сна речи», и только звательный падеж остаётся — намёк на имя собственное, — так Орфей звал Эвридику и Данте Беатриче, крича «грамматикой немоты» и «умолкнувшей речью», чтобы ещё раз соединиться.
Неудивительно, что «Взметометафора» стала метакнигой, как бы «биографическим очерком» знаковых текстов, которые вошли своими узнаваемыми строками в её текст. Ведь, находясь на Млечном Пути, «страннику не дано никуда уйти», пишет поэт. И Путь этот никогда не кончается. Его можно только мостить, для этого нужно совершенно особое вещество — и оно есть, оно было открыто ещё в 1979 году. Оно горит до сих пор, порождая все новые протуберанцы и выбрасывая все новые всполохи. Освещая новые неизвестные области. В миру это называется открытием. Таких открытий в метаметафорических текстах — как драгоценных камней в сказках Бажова. Их не надо искать, из них состоит всё. Поэтому эти тексты не надо запоминать, они как будто были и есть. И, несомненно, будут.
Автор предупреждает в конце книги — звёздный язык, хотя и русский, требует расшифровки даже в будущем.
Что остаётся читателю в настоящем?
Интуитивное расшифрование, которое при определённых условиях — например, при столкновении с подобным текстом — запускает в нас реакцию «проявления», «узнавания», как частицы звёздного железа «узнаваемы» в гемоглобине нашей крови.
Что остаётся читателю?
Не бояться стать пассажиром этого текста. Набрать его скорость, на которой преображаются предметы, испытать, что там — «по ту» сторону языка. Увидеть, как время становится семеричным, как «вдруг откуда-то жизнь возникла».
Как исправляется главный недостаток Вселенной — смерть, — превращаясь в Свет.