Отдел прозы

Ольга Кузнецова
Пляжный пасьянс
Нижний Новгород — Андорра
Глава 1
Очень-очень редкое кольцо
Подарок в Нижегородске — находка в Альгарве
Городок в Альгарве ничем не отличался от других пляжных местечек на юге Португалии: отели на побережье, ресторанчики на узких улочках старого города, где день и ночь жарят сардины. Бесконечные кафе, бары и пабы. Всюду слышна английская речь. Рыжие, в веснушках парни-англичане и белокожие, в розовых ожогах на нежнейшей коже от палящего солнца, упитанные мисс, почтенные миссис с седыми ухоженными кудряшками и их поджарые спутники сходили с ума от низких цен на португальские вина. Gato verde («Зелёный кот») заказывали в барах литрами с самого утра и употребляли его до зелёных кошек в глазах, которые неожиданно начинали шмыгать по улице и крутиться под ногами.
Лена первый раз в жизни узнала вкус по-настоящему свежей рыбы. Она пахла морем и водорослями и ещё чем-то очень свежим. Разложенный рыбаками прямо на мощёной мостовой у причала утренний улов бил хвостами, извивался и расползался во все стороны, не покоряясь судьбе: морские черти с безобразными крупными головами, чёрные длинные угри, осьминоги с кратерами на щупальцах, прозрачные креветки.
Рикардо взял напрокат красный кабриолет БМВ, и они поехали смотреть побережье. На дикие песчаные пляжи океан выбрасывал оглушённых волнами блестящих рыб, разбитые панцири крабов, раковины. Огромные чайки тут же слетались и, расталкивая друг друга крыльями, подбирались к лёгкой добыче.
Лена спускалась к каменистым бухтам. Ноги утопали в ковре из сухих водорослей. На прибрежных камнях суетились маленькие крабики.
Вдоль дороги — лотки с фруктами. Продавщицы из местных деревень, все как одна, были похожи на созревшие плоды: лопались от спелости смуглые груди в разрезах блузок, сильные округлые руки с лёгкостью поднимали ящики с фруктами. Юбки, налитые арбузной тяжестью бёдер, трепал неугомонный океанский ветерок. И, как две крепкие подставочки под этот сладкий десерт, образ португальской гурии завершали полные коротковатые ноги.
Беспрестанно улыбаясь яркими губами, миловидные круглолицые продавщицы начинали разговор на пшикающем обрывистом языке и наполняли пакеты персиками, грушами, черешней, мандаринами больше чем нужно.
Рассеивая подозрения Лены в гостеприимности местного населения, Рикардо переводил, что денег не возьмут. Такие фрукты никто не покупает, потому что слишком спелые.
— Мне нравится здесь, — достаточно было произнести девушке, и её спутник останавливал машину. — Я бы хотела съесть персик и смотреть при этом вон на тот маяк!
Красно-белая полосатая свечка маяка возвышалась на далёком берегу. Бесноватые волны бились о скалы.
Лена с удовольствием играла в русскую принцессу, которая интересуется местными достопримечательностями. Рикардо, в свою очередь, серьёзно относился к своей роли джинна из волшебной лампы. Любая просьба: остановить машину для созерцания морского пейзажа, наклонить высокую ветку растения в Ботаническом саду, чтобы почувствовать аромат экзотических гибискуса или рододендрона, либо желание, которое можно было купить, — всё исполнялось немедленно.
Фруктовая сладость стекала с пальцев. Подбородок и шея были липкими от сока. Лена ела спелые фрукты и вспоминала зелёные зимние мандарины из детских подарков. Потом ополаскивала руки в Атлантическом океане. Несколько раз её сбивало с ног сильной волной. Вся мокрая от брызг, сладко-солёная, Лена плюхалась на нагретые солнцем, кожаные сиденья кабриолета, и они продолжали путь.
На скале, возвышающейся над длинным пляжем, смотрел на океан глазницами больших арочных окон дом с витиеватыми колоннами, похожий на резиденцию богатого вельможи. Рикардо сказал, что это старинная клиника для душевнобольных.
Лена подумала, что пациенты этой юдоли печали должны были бы сходить с ума ещё больше от стольких составляющих счастья вместе взятых: безбрежный океан, ослепительно-голубое небо, высокие скалы жёлтого песчаника — и всё это нереально яркое, пропитанное ароматом водорослей. Ни с чем несравнимым ароматом.
Живописно раскиданные природой миллионы лет назад, арки прибрежных скал превратились в лабиринт. Отдыхающие спасались от жары, бродя по пещеркам и каменным коридорам по колено в воде. Невозможно было заблудиться, потому что все выходы вели на пляж. Множество тропинок, петляя среди скал, поднимались к белым улочкам города.
Всю ночь напролёт под открытым небом на площади играли джаз-банды. Из тёмных переулков доносились звуки одиноких саксофонов. Пульсирующие бухающим ритмом дискотеки ревели до самого утра. Танцевали все — от мала до велика. Почтенные миссис, оставив своих спутников тянуть одну за другой кружку пива в пабе, лихо отплясывали с молодыми латиносами. По тёмным углам обжимались и целовались однополые парочки.
Англичане, немцы, шведы словно запасались впрок, на зиму, жаром раскалённых камней, ароматами приготовленной на углях рыбы, смоляным запахом рыбацких лодок, блеском крупной чешуи на утреннем базаре, ритмичным грохотом сумасшествия дискотек и пьянящей вседозволенностью на ночных пляжах.
В этот день было нестерпимо жарко. Респектабельный пожилой портье поставил кондиционер в холле на полную мощность и незаметно разглядывал молодую пару, которая со дня появления в отеле приковывала всеобщее внимание. Высокий голубоглазый блондин и роскошная брюнетка. Два лучших пентхауса с большой террасой были оформлены на мистера Смита. Портье привык, что в этом отеле иногда останавливаются не желающие привлекать к себе внимания.
«Имена, конечно, вымышленные», — строил он догадки. Мужчина и женщина разговаривали между собой по-английски свободно, без жестикуляции, и всё-таки старый служащий отеля определил, что английский язык им не родной.
Светлые глаза, волевое лицо — молодой высокий мужчина мог бы сойти за нувориша из России, но опознавательных знаков — толстой золотой цепочки с крестом и перстней с бриллиантами — у него не было, а также некая грубоватая заострённость славянских черт выдавали в нём примесь другой крови.
Россиянку видавший виды служащий определил сразу по маникюру со стразами, где каждый ноготь смотрелся произведением искусства, а также по привычке русских женщин с раннего утра до позднего вечера ходить на каблуках и во всеоружии профессионально наложенного макияжа.
Лена пережидала полуденную жару у фонтана в одном из прохладных холлов отеля, листая журналы. Потом к ней присоединился Рикардо с целым ворохом спортивных газет.
— Ты любишь гулять по жаре?
— Но вы же, русские, любите есть мороженое в морозы!
После позднего обеда, в ожидании ужина и ночных развлечений, они смешались с толпой отдыхающей публики. Бродили по белым мощёным улочкам среди нескончаемых магазинов и лавочек с сувенирами, кремами от солнца, аляповатыми парео, яркими купальниками и прочей ерундой для туристов.
— Ты просто прилипаешь к витринам! — Рикардо рассмеялся, схватил Лену за талию и потянул на себя.
— Зайдём, — предложила женщина и, не дожидаясь ответа, нырнула в спасительную прохладу антикварной лавки.
Они уже было собрались выйти из лавки, как вдруг среди пыльных серебряных ложек, золотых цепей и серёжек с мутными большими камнями Лена увидела… Не может быть. Это оно…
Серебряные завитки старинного кольца сплетались в замысловатый рисунок. Львиная грива, чуть намеченный нос хищника, а два маленьких граната — два недоброжелательных львиных глаза. Перевернёшь рисунок вверх ногами — и серебряные львиные космы превращаются в птичьи перья, и с кольца на тебя насторожённо смотрит сова.
Подобного украшения Лена больше не встречала в жизни. До сих пор помнила, как покупала его в слякотный декабрьский день накануне Нового года. Подарок.
«На последние деньги», — как любила причитать при каждой покупке её вечно прибедняющаяся знакомая. Но в тот раз деньги были действительно последние. Ровно столько, сколько у неё и осталось. Пока антикварщик с седой ухоженной бородкой, то и дело поправляя съезжающие на нос очки в роговой оправе, подыскивал в недрах потемневшего от времени секретера коробочку для кольца, Лена старалась не думать, а что же будет дальше?
В полуподвале антикварного магазина, из века в век пропахшего духом старины, а именно старыми продавленными креслами с потёртой гобеленовой обивкой, небрежно сваленными в углу, её вдруг охватила небывалая, несвойственная ей уверенность, что всё будет хорошо. И как ни странно, уверенность в том, что она богата и может позволить себе купить всё, что понравится. Любой каприз!
И что её потянуло именно к этой витрине, среди прочих с таким же ярко-жёлтым португальским золотом?
— Я бы хотела посмотреть кольцо.
Пожилой португалец, единственным волосяным покровом на голове которого были густые брови, извлёк кольцо, потёр его носовым платком и дал Лене, не переставая повторять, что кольцо редкое… Очень редкое…
— É muito raro…
Да, это оно… Один малиновый гранат более тёмный.
Отдавшись воспоминанию, Лена краем уха слышала, что Рикардо, как и всегда при покупке украшений, шутит, что его русская принцесса скоро будет похожа на рождественскую ёлку и нужно будет делать дырку в носу, так как кольца для всех пальцев по нескольку штук, в том числе и для пальцев ног, уже есть. Пусть шутит.
Всё дело в том, что Лена опять видела сегодня тот самый сон. Снился он ей редко. Означал перемены в жизни. Обычно он приходил сквозь утреннюю дрёму, когда уже надо вставать, а так хочется поваляться, за доли секунды до полного пробуждения. Она будто только что спрыгнула с потной, горячей лошади. Длинная серая шея с ухоженной гривой, тонкие ноги. Запах пота, который Лене не был знаком наяву. Она лицом прижималась к лошадиной морде, целовала её, просила за что-то простить. Откуда-то из тумана, как это и бывает во сне, появляется кто-то. Она видит сильную мужскую руку на крупе лошади. Рука заботливо гладит кобылу. Накрывает тонким ковром и уводит.
Сон был настолько чётким, ярким и живым, что даже после пробуждения колени помнили гладкие бока кобылы, и, как воспоминание уже того, что случилось во сне, Лена помнила ветер в лицо, и сердце в груди рвалось от радости бешеной скачки. Но её красавицу-кобылу кто-то увёл. И весь следующий день Лена проживала с чувством потери чего-то важного.
— Что с тобой? Почему не спишь? — Рикардо подошёл к ней и обнял за плечи.
Лена поймала его нескромный взгляд на вырезе шёлкового халатика и улыбнулась. Мужчина отвёл глаза.
— Сейчас.
Лена тихо вышла на балкон. С побережья доносились звуки ночного веселья. В воздухе со свистом и скрежетом проносились летучие мыши. Передернув плечами от отвращения, она решила вернуться в ванную.
В амальгаме большого зеркала отразилась женщина, придирчиво оглядывающая себя. Придраться было не к чему. Лена достала из кармана халатика бархатную коробочку. Примеряя кольцо поочерёдно на пальцы, она по привычке стала рассказывать случившееся, пытаясь связать в одно целое обрывки давней истории, своей лучшей подруге, той, которая смотрела на нее с зеркальной глади. Мысленно, конечно, чтобы нечаянно вошедший не принял её за сумасшедшую.
Глава 2
Светлые проводы
Как надо держаться за мужика в деревне Знаменка
Переполненный рейсовый «Икарус» резко тронулся с очередной остановки, выписывая круг на одном из провинциальных вокзалов. Лена проснулась, посмотрела в окно, прогоняя остатки странного сна.
Дыхание лошади обволакивало теплом. Лена прижималась щекой к тёплой морде. Крупный зрачок влажно блестел. Лошадь тихонько поводит головой, переступает, делает шаг назад. Туман. Как и бывает во сне, ноги не слушаются, невозможно сдвинуться с места. Чья-то сильная рука уверенно берёт кобылу под уздцы и уводит, чтобы прикрыть ковром распаренную после скачки спину.
Приснилась лошадь — ко лжи. Да какая уж там ложь. И так всё ясно. Для Лены такой сон всегда означал перемены в жизни.
Как ни кощунственно звучит, подвернулся случай, чтобы выплакаться. Ранний утренний звонок разбудил всех домашних. Все выбежали из своих комнат и уже знали, что их ждет: похороны.
Лена не могла не проводить в последний путь свою тётю Капу. Последний раз они виделись год назад, когда сразу же после инсульта тётю привёз к ним двоюродный брат, которого она по привычке детства называла дядей. Невестка не захотела ухаживать за свекровью.
Когда Лена, запыхавшись, опаздывая, прибежала на автостанцию, тётя Капа, пожилая, но ещё крепкая семидесятидвухлетняя старуха, стояла на остановке, руками держась за клюшку, ногой придерживая картонный чемодан, и ждала. Взяла Лену за руку, как ребёнок. Поверх тяжёлого драпового пальто с обтёртым воротником из норки был надет старый болоньевый плащ.
После инсульта тетя обращалась ко всем «Владимир Иваныч» и всё на свете, любую вещь называла «лапша» или «документы». Тем печальнее прозвучали её неожиданные слова, когда они остались с Леной дома вдвоем. Тётя вдруг стала рыться в своём чемодане: «Документы! Документы! Лапша!» Потом всё-таки нашла, вытащила узел и сунула Лене. Нетерпеливо выдернула у неё из рук, видя, что племянница не справляется, и развязала узел крепкими зубами.
Батистовая скатерть с вышитыми букетами ландышей и двенадцать салфеток.
— Замуж выходи. Одной плохо.
Лена посмотрела на нее: не ослышалась ли?
— Бери, лапша, лапша.
Лена попробовала было разговорить тётю, но на все вопросы ответ был один: «Документы».
В автобусе было холодно и сильно пахло бензином. За окном проносились серые бревенчатые дома деревень, распаханные озимые, перелески с белеющими стволами берёз, похожие один на другой вокзалы районных центров. Есть повод поплакать, и никому слёзы не покажутся странными и не к месту.
Сдерживать слёзы приходилось постоянно. Комок к горлу подкатывал при одном только воспоминании, мелодии, всё ещё что-то для Лены значащей. Она ничего не могла с собой поделать. Только чувствовала приближение слёз, вставала и уходила. Только бы никто не видел.
Бурный страстный роман начался зимой. Весна, лето прошли как вдох и выдох. Звал замуж.
Какой ещё мог быть ответ, кроме «да»? А осенью осталось вспоминать только строчки давно прочитанного стихотворения:
И будут пальцы леденеть и голова пылать.
И невозможно улететь. И надо зимовать.
Чьи стихи? Не важно. Не было объяснений. Было письмо: «Не могу. Прости».
Надо давно уже на всё плюнуть и растереть, и всё-таки ещё тлела маленькая надежда. А вдруг?
Лена ожидала встретить плачь и причитания, но у неё возникло такое чувство, что она попала не на прощание, а на проводы. Приходящие, оставляя высокие калоши в сенях, в толстых шерстяных носках проходили в комнату и тихо садились на скамейки у гроба. Сидели, разговаривали о своих делах, обращаясь к тёте, будто она была с ними рядом и участвовала в обсуждении чьих-то семейных неурядиц: кто кого бьёт, кто снова запил, к кому ходит чей муж, кому удалось продать корову.
В знакомой комнате с большим кованым сундуком, с высокой железной кроватью, старыми иконами в углу было светло и даже уютно. Аккуратные старушки в тёмных ситцевых платочках сменяли одна другую — читали Псалтырь, без этого никак нельзя уйти человеку в другой мир.
Лена, по традиции, повязала чёрный ажурный платок, странный тётин подарок. Тёте всегда казалось, что племянница плохо, «никудышно совсем» одета. Она присылала ей вышедшие из моды шерстяные кофты, длинные клетчатые юбки, туфли на высоких толстых каблуках, которые рука не поднималась выбрасывать и отдать некому. Чёрный платок шёл с сопроводительным письмом, чтоб Лена «по-людски» выглядела на её похоронах, а потом пусть сразу бросает его в могилу и не грустит больше никогда.
В конце октября быстро темнело. Морозные сумерки опустились на посёлок. Вдоль дороги зажглись жёлтые фонари. Высокие тополя отбрасывали на крыши домов полосатые тени.
В посёлке Знаменка Лену знали. Она раньше, лет десять назад, была здесь частой гостьей.
На скамье у гроба сидели подруги тёти, две сестры — баба Вилена и баба Слава, маленькие, сухощавые, беззубые. Седые волосы убраны под чёрные косынки, на плечах — серые пуховые шали, словно сложенные крылья лесной птицы, ноги в длинных толстых пуховых носках, как мохнатые лапы. Как мягкие серые совы, они молча сидели рядом, изредка глубоко вздыхая.
Слёзы катились по щекам, но Лена и не думала их останавливать. Странно, но она, казалось, слышала всё то, о чём говорят, вплоть до шёпота на другом конце дома:
— Ну, дама-мадама.
— Куда ему до неё-то, понятно было сразу.
— Хорошо, что в этой кофте положили, любила она её, и платок хороший тоже.
— Племянница всё плачет. Хороша, но больно тощая.
Все присутствующие ждали помимо прощания ещё и продолжения истории, начавшейся много лет назад.
Ждали ещё того, кто должен был прийти, — глянуть на Ленку.
Шепоток так и лез в уши.
— Плачет, племянница-то. Видно, случилось что-то у неё… В городе. Не по тёте же так убиваться. Капитолина хорошо пожила. Время пришло…
Лена поняла, что и здесь не скроешься от глаз, не поплачешь, встала и пошла к соседям, помогать готовить поминки. Весь вечер она резала капусту для щей, перебирала гречневую крупу для каши, промывала слипшиеся сухофрукты, которые удалось купить в местном сельмаге. На большой чугунной плите стояли эмалированные котлы, в которых варилось мясо. Народу ожидали много. Тётя Капа была хорошим агрономом, и её знали не только в деревне.
Крепкие широкобедрые женщины, тихо переговариваясь, сменяли одна другую у плиты. Одна помогла, пришла вторая. Вечер. Скотину кормить надо, детей и мужика. Лена не сразу узнала в высокой, худощавой женщине с ярко рыжими, крашеными аж до красноты, волосами, свою подругу детства Люсю, с которой вместе учились плавать в мутной речушке, лазили наперегонки на самую высокую черёмуху в поселке. Лене всегда удавалось забраться первой на вершину дерева и рассматривать с высоты бескрайние поля, луга, полные ромашек, берёзовые перелески, поросшие травой овраги, где росла вкусная полевая клубника. Снизу раздавался треск веток: верная подружка карабкалась вслед за ней. Разговор сам собой завязался на почве приключений их общей юности.
— Работаю сейчас в райцентре ветеринаром. Квартиру большую дали. Замуж вышла. Мужик хороший попался. Может помнишь, Митька Рябой? Мы с ним дрались раньше? Дружок твоего… Ты ничего о нём не знаешь?
— Как в армию ушёл, так и не виделись.
— Ну, что я о нём слышала… Работает на грузовике, зарабатывает хорошо, дом построил в селе. Пьёт. Гуляет направо и налево, кобель ещё тот. Бабы ему сами на шею вешаются. Жена всё терпит. Любит. У них уж трое.
— Трое? И когда только успел?
— Он первую дочь Леной назвал.
Лена почувствовала, что сердце в груди замерло и зависло, как в невесомости.
— А как ещё он мог назвать? — продолжала Люся. — Жена узнала, собрала вещи и к родителям укатила в Новосибирск вместе с ребёнком. А он — ни в какую. Елена будет, вот и всё. Вернулась. Так и живут.
За ночь потеплело. Утром небо до самого горизонта заволокло серыми тучами. Накрапывал редкий осенний дождик. Вокруг Знаменки, до самого горизонта и дальше, простирались поля, исхоженные натруженными ногами Капитолины Васильевны вдоль и поперёк.
— Приходила ты, Капитолина, к нам по полям по дорогам своим из деревни в деревню. А теперь мы к тебе скоро.
Все провожающие плакали. Старушки причитали.
Лена потом долго вспоминала, как баба Слава положила на сложенные руки тёти веточку с белыми ягодами — единственное, что напоминало цветок в последних числах октября. И в тот же миг сквозь тучи пробился луч солнца. Старушки начали креститься и шептаться, что проводы хорошие. На сельском кладбище у опушки леса вырос ещё один холмик.
Живых — за стол. На поминки пришло много народу: Лена бегала туда-сюда, носила полные миски со щами, гречневой кашей, мясом. Молчание после первой поминальной рюмки сменилось обсуждением горячих деревенских новостей, а после второй начались сплетни: кто, где, когда и с кем. И снова она необъяснимым обострённым чувством слышала всё, о чём говорят за столом, в сенях, на крыльце.
— Жена сторожит, к кровати за ногу привязала, кобеля.
— Ленка-то замужем?
— Говорят, была.
— А… Разженя.
«Значит, всё-таки хочу его увидеть. Каким он стал? Не пришёл».
Из сеней доносился пьяный молодой голос парня, который всё время крутился то во дворе, то в доме, то у соседей на кухне, изредка поглядывая на Лену из-под кудрявого чуба. Как воплощение отменного здоровья, сияло круглое румяное лицо. Лихо сидела на затылке кепка-жириновка. Он, видимо, уже выпил, захотел ласки и сейчас приставал к кому-то.
— Бабушка, ты что сидишь?
— Обеда жду.
— Давай поцелую.
— Ну… Не лапай, — узнала Лена спокойный знакомый голос.
— Хорошая ты! Могилу знаешь какую тебе выкопаю? Во какую! С узорами!
Лена вышла в коридор. Его мать не изменилась за все эти годы. Прямая спина, руки с распухшими суставами лежат на коленях. Бледное, словно испитое лицо, тонкие незаметные брови, в ниточку поджатые губы. На плечах — неизменный павловопосадский платок в «индийских огурцах».
— Здравствуйте.
Холодный кивок. Встретившись глазами, они поняли друг друга без слов.
«Не пара он тебе, не губи жизнь парню», — умоляла его мать много лет тому назад. На колени перед Леной встала.
«А из армии, привёз он молодую жену, генеральскую дочку. Худющая. Один нос торчит, как клюв у вороны. Любит его, говнюка, сильно. Беременная уже», — писала потом тётя Капа.
Через год он позвонил Лене из телефонной будки у соседнего дома и умолял о встрече. Лена собрала все свои силы, чтобы произнести:
— Ты ведь женат, у тебя ребёнок. Как ты можешь? Зачем женился?
— Ты бы меня всё равно бы не дождалась. Прошу выйди, поговорим. Всё ещё нам можно исправить. Выйди, прошу!
Она тогда не вышла.
Он сегодня не придёт.
Только поздно вечером за столом встретилась вся родня.
Ну, всех уважили, накормили, напоили. Завтра в дорогу.
В тётином доме остались ночевать мужчины. Лену и мать пригласила ночевать соседка.
— Лен! — кто-то позвал ночью.
В полутьме, сквозь сон, она увидела, как тётя стоит в дверях и надевает пальто.
— Тёть! Ты куда?
Она вскочила и всё вспомнила.
Сердце заколотилось, и ладони стали липкими. В эту минуту в комнату посветили фарами. Она выглянула в окно. Свет фар погас. Грузовик стоял напротив дома. Накинув пальто, Лена вышла на крыльцо. Из полога темноты ей навстречу выступила высокая мужская фигура.
— Не ходи! Не вздумай! Не пущу!
Истошный женский голос вспорол монотонную ночную пустоту спящего посёлка. Такой крик обычно называют бабьим.
— Детей пожалей! Миленький, не пущу!
Путаясь в длинной юбке, надетой поверх белой ночной рубашки, невысокая, худая, словно подросток, молодая женщина бежала по поселковой дороге. Тяжело дыша, она подбежала к тому, кто был первой Лениной любовью, влепила пощёчину с силой и вдруг бросилась на землю, обхватила мужнины сапоги и завыла:
— Ну, не ходи! Не дам!
Лена почувствовала его призывный взгляд, как раньше.
— Не пущу-у-у! Не ходи-и-и-и!
В окнах домов, как по команде, зажглись огни.
Посёлок верил в продолжение сериала и ждал его.
Жалобно завизжали дверные петли. Лена задвинула щеколду.
Вот как, оказывается, надо за мужиков держаться!
Услышав звук буксующей машины, Лена разревелась безутешно, не беспокоясь уже о том, что её кто-то услышит, что-то про неё скажет или подумает.
На кровати в комнате сидела мать. Она, как было принято в их семье, никогда не вмешивалась ни в чьи личные дела и переживания.
— Рано тебе ещё себя-то оплакивать, — мать улыбнулась и протянула носовой платок. — Ты у меня красавица. Знаешь какая?
Ну вот… И здесь поплакать не удалось…
Рано утром, хрустя льдом по замёрзшим лужам, вся родня, приехавшая из города, шла на первый автобус.
Двоюродный брат провожал родных.
— Лен, слышь?
— Что?
— Лёшка-то Митяев на тебя глаз положил.
— Какой такой Лёшка?
— Ну как какой?! Кудрявый такой. Который могилу копал!
Слёз не осталось. Горечь обиды, разочарование, чувство, что её бросили и она никому теперь не нужна и не будет нужна никогда, — всё осталось там, в прошедшем дне. В душе только пустота, которую пока ничем не хотелось заполнять. Уже легче.
Глава 3
«Только не женщина, только не сейчас!»
В плацкартном вагоне на пути в Нижегородск.
Ба
Бока его вороного коня вздымались после долгой скачки. Не смог догнать. Где же? Сквозь клочья тумана, как это и бывает во сне, он вдруг увидел белую кобылу с высокими тонкими ногами. Она повернулась к нему. Женские глаза на морде кобылы с усмешкой смотрели на него.
«Только не это! Господи, только этого мне сейчас не хватало!» — успел подумать Николай во сне, резко поднялся и спросонья больно стукнулся головой о верхнюю полку. Вагон заскрежетал, поезд тронулся.
Состав шёл до места назначения вместо положенных шести часов уже сутки, останавливаясь у каждого полустанка. Билеты на Нижегородск были самыми дешёвыми. Теперь приходилось выбирать всё самое дешёвое.
В общем вагоне было жарко. Крепко спал на верхней полке Игорь. Николай уже знал, что означает этот сон.
Рядом с «Живый помощи», переписанной для него матерью, во вместительном нагрудном кармане он всегда носил с собой коробочку со стёртыми боками. Николай стал перебирать в руках залоснившиеся карты чуть больше по размеру обычных со странными рисунками, которые ещё ни разу не подводили его. Правду говорили: что есть, было и будет.
«Только не женщина, не сейчас!» — просил он, но сам уже знал, какую карту вытащит.
Точно. Королева пентаклей собственной персоной. Карта перевёрнута. Чуть прикрыв глаза, дама нюхает лилию, жеманно держа цветок двумя пальцами, а другой ручкой прижимает к себе туго набитый кошелёк.
Никогда ему не выпадала эта карта, сколько ни просил он, сколько не загадывал, в те времена, когда деньги к нему текли рекой и, казалось, не будет им ни конца ни края. Как тогда хотел он, просил. Умную, красивую, и чтоб чувство было таким же хлёстким, сбивающим с ног, как удар казачьей плеткой. С оттяжечкой. Николай всегда думал о себе, что ростом не вышел и не красавец. Но ни одна не могла устоять. От отца ему досталась необъяснимое обаяние, а от Ба — зелёные глаза.
Стакан воды попросила у него перед смертью бабка-гадалка, которую полгорода считало не в своём уме, а ещё полгорода стояло к ней в очередь — погадать.
Перед тем как сделать свой последний глоток, посмотрела на внука:
— Жди, казак…
— Чего ждать-то, Ба?
На простыни из стакана уже пролилась недопитая вода…
Николаю казалось, что так будет всегда: любимая преподавательская работа в университете, экспедиции на раскопки древних городов, которые скрывают пески пустынь Средней Азии, вечеринки с самыми красивыми студентками на Иссык-Куле, и к тому же у него всегда были деньги. Комсомольские деньги умело крутили его молодые, подающие надежды друзья. Все знали, но открыто не говорили, что если нужно что-то узнать — иди к Коляну.
Николай тогда не придавал большого значения своему умению. Изредка раскидывал карты так, что ни одна деталь не оставалась незамеченной.
Игорь был из другой компании таких же молодых, талантливых, подающих большие надежды.
Но когда распался тот мир, республика ушла в автономное плавание. Молодым гуманитариям и технарям, их семьям ничего не оставалось делать, как оставить всё и бежать. Если повезёт, то продавать нажитое поколениями за бесценок. Университетское братство разлетелось по всей России, кто как мог начал устраивать свою жизнь.
Николай старался не вспоминать то, что когда-то он вдыхал жизнь полной грудью. Великолепную отцовскую библиотеку пришлось оставить неизвестно кому. Тому, кому повезло купить светлую солнечную квартиру в центре с дубовой мебелью, плетёными креслами на большой террасе в самом лучшем городе на свете — Алма-Ате.
Николай после того, как перевёз мать и сестру в однокомнатную тесную хрущёвку в один из городков на Волге, зарёкся вспоминать последний разговор с матерью.
— Сынок, ты уж сам теперь, как-нибудь… — она старалась не смотреть ему в глаза. — Лидочке надо жизнь устраивать. А ты мужчина — тебе легче. Ты всё сможешь, мальчик.
Николай давно хотел начать жить отдельно, но никак не мог расстаться со всем тем, что называют домом. За последнее время у матери только и было разговоров, что Лидочке надо выйти замуж. Его старшая сестра, красивая и неприступная снежная королева, после тридцати пяти лет поняла, что осталась одна. Николай любил сестру: высокомерную и в то же время беззащитную. С её то знанием в совершенстве нескольких европейских языков она не пропадет. Они не пропадут. Всё образуется. Ему же надо идти, не оглядываясь.
Глава 4
Королева пентаклей с Большой Никольской
Вот и проводили тётю. Живые едут на работу.
Город встретил морозным утром. В переполненном автобусе Лене вспомнился один случай, который заставил её повзрослеть и задуматься. Бывает так, что мелочи врезаются в память и случайно брошенные фразы, услышанные ещё в детстве, оказывается, прорастают сквозь тебя всю жизнь.
Таким же морозным утром ехала Лена на урок в музыкальную школу, пристроив на сиденье тяжёлую нотную папку. В пуховых варежках — монетки на билет.
На одной из остановок в вагон зашёл мужчина, резко отличающийся ото всех. Самое большее, что потрясло Лену, — он улыбался. Счастливо и широко, не пряча своей улыбки. Трамвай качнуло, и мужчина встал рядом с Леной.
Дублёнка распахнута, шёлковое кашне небрежно торчит из кармана. Клетчатая кепка (а не ондатровая шапка, как было принято и считалось верхом шика!) лихо сдвинута на затылок. Лена разглядывала незнакомца и незаметно вдыхала аромат его одеколона, к которому примешивался запах табака и алкоголя. Трамвай качнуло с новой силой.
— Ты что же, мужик! Охренел совсем? Все ноги отдавил, да ещё и навалился! — со злой досадой произнесла одна из пассажирок. — Слепой?! Не видишь? Тут женщины стоят!
— Женщины, моя дорогая, в это время ещё спят! — всё с той же счастливой улыбкой ответил инопланетянин.
Лена вышла, и ей не удалось дослушать, чем закончился обмен любезностями во время утреннего рабочего рейса. Но она потом целый день вспоминала этот случай. Представляла: какие-такие женщины спят, когда все едут на работу? Ведь все утром должны ехать на работу: закон жизни! Почему так покраснела эта тётенька в мохеровом берете?
С тех пор Лена поняла, что ни в школе, ни дома не учат чему-то самому главному. Казалось бы, мелочь и пустяк, случай в трамвае, а она всё ещё продолжала думать: какой же она будет, когда вырастет? Такой, как тётеньки, которые каждый день встают в шесть тридцать утра, машинально завтракают вчерашней жареной картошкой, наводят красоту, поплёвывая в бумажную коробочку с тушью, одевают вязаные шапки одинакового фасона и, не проснувшись, идут на работу? Или… А как стать той, другой?
Водитель хрипел в испорченный микрофон, то ли ругаясь с кем-то, то ли объявляя остановки:
— Эй, женщина, посмотрите, где остановились?
Лена сидела у окна и поняла, что тётенька в вязаной шапке обращается к ней. Она потерла замёрзшее окно ногтем.
— Профинтерна…
Витрины магазина брендовой мужской одежды «Идальго», расположенного на первом этаже отреставрированного особняка на центральной улице города, были призывно освещены: в торговом зале, как в гигантском аквариуме, среди рифов развешанной одежды, манекенов и мягких кожаных кресел, снуют прелестные яркие рыбки-продавщицы, все как одна симпатичные, ухоженные, любезные.
Сегодня день тянулся бесконечно. Продавщицы вяло перебрасывались словами о том о сём и ни о чём. Толстый охранник с длинными усами, похожий на грустного сома, уютно дремал в кресле, похрапывая за портьерой примерочной. Сладкоголосый Джордж Майкл баюкал его своими песнями:
— Last Christmas I gave you my heart…
Под конец рабочего дня тяжёлая стеклянная дверь наконец-то приоткрылась. Одного взгляда было достаточно, чтобы интерес к вошедшим быстро угас. Рабочий день медленно, но верно приближался к концу.
Лена спрыгнула с подоконника и подошла к двум парням со спортивными сумками в руках.
Зашли погреться.
Обычно такого рода покупатели обходили этот магазин стороной, боясь попасть под обстрел оценивающих и высокомерных взглядов продавщиц, опасаясь получить разрыв сердца и мозга от цен на твидовые пиджаки, шёлковые галстуки, итальянской кожи ремни, кошельки и скромные запонки.
Дежурное приветствие.
Парни оглянулись.
Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. Лена с удивлением наблюдала, как с парнем в старомодной каракулевой шапке и китайском пуховике, сплошь усыпанном мелкими перьями, что-то происходит.
Он — смуглый, взгляд самоуверенный.
Николай поймал себя на том, что Игорь и девушка стоят и смотрят на него, в то время, как он пытается что-то сказать, но не в состоянии произнести ни слова. Короче, ужасно заикается. Такое случалось с ним только несколько раз в жизни, когда он сильно волновался.
Незнакомец вдруг оставил попытки произнести что-либо вразумительное и резко, с каким-то отчаянием, полез в дорожную сумку. После неудачной попытки расстегнуть хоть одну из молний на многочисленных карманах сумки, он вытащил из-за пазухи книжечку в потёртой кожаной обложке.
— П-п-п… П-п-п-паспорт.
— Зачем? — Лена удивлённо вскинула брови.
— Мой друг хочет с Вами познакомиться, — худощавый высокий брюнет в элегантном кожаном пиджаке, поверх которого был намотан полосатый вязаный шарф, попытался как-то сгладить ситуацию.
Парень всё ещё пытался ей что-то сказать.
— Очень приятно, Лена, — опередила она его, чтобы только не видеть этого судорожного и беспомощного шевеления губ.
Николай готов был провалиться сквозь землю.
И не из-за своего неожиданного волнения. А из-за того, что она уже обо всём догадалась и всё поняла. Уже не будет игры, которая бывает лишь в самом начале. Той самой… Да… Нет… Не знаю…
Что это было? За несколько минут, пока они были в магазине, изменилось молекулярное пространство окружающего мира. Морозный вечер стал теплее, а незнакомый город — родным и узнаваемым.
Она красива? Хороша? Да, именно хороша. Очки!
Она сверху смотрит на него. Он даже остановился от шевельнувшегося в нём желания.
— Так куда же мы сейчас направляемся? — Игорь задал вопрос Николаю, который с отчаянной уверенностью сумасшедшего, сбежавшего из больницы, широкими шагами мерил Большую Никольскую улицу Нижегородска, по которому они вот уже несколько часов блуждали в поисках крыши над головой.
— На вокзал.
— Смеёшься?
Морда у тебя дурацкая. И улыбаешься как дурак.
Николай скрёб двухдневную щетину одноразовой бритвой, глядя в потрескавшееся зеркало в туалете пригородного вокзала. На центральном вокзале вчера дежурила милиция. А это значит, что в зале ожидания могли себе позволить роскошь расположиться на ночлег лишь счастливчики с билетами.
Ничего, прорвёмся!
Лена, значит. Ленка.
— Дозвонился до редакции, нас сегодня ждут. — Игорь обильно опылялся Davidoff — остатки былой роскоши, — придирчиво оглядывая себя в зеркало.
Николай решил проверить ситуацию.
— Ты, кстати, помнишь, как звали ту девчонку?
— Нет, — ответил небрежно Игорь.
Всё понятно, тоже запал. Но похоже она не из тех, кого привлекают альфонсы.
Игорь нисколько не стеснялся своего призвания. В поезде он поделился с ним своими планами, что у него в Н…ске одна женщина, у неё своя аптека, есть квартира, машина, участок земли с домом, одним словом — всё, что нужно для счастливой и обеспеченной жизни. Правда, ребёнок тоже есть. Но он ему не помешает. Показал фотографию.
У заснеженной ели — женщина в длинной шубе. Холодная улыбка. Роскошный меховой капюшон торчит, как плавник. Акула капитализма. Зря Носков надеется, что может здесь поживиться. Николай знал, что Игорь всегда встречался либо с богатыми невестами, либо с жёнами состоятельных мужей.
Вагон со скрипом покачивался на поворотах. Игорь делился с Николаем секретами матёрых художников:
— Когда видишь откровенные недостатки внешности, преподноси это как неповторимость и уникальность её сложной и ещё никем до конца не понятой, кроме тебя, конечно, натуры. Ищи нужные слова в справочниках по психологии, а фразы — в классической литературе. Возвышенный слог. Во время сеанса обязательно касаться рук, лица, шеи, волос — не больше! — как бы поправляя позу в поисках лучшего освещения. Главное, дай ей понять, что сейчас свершается магия, и её жизнь изменится с этого момента раз и навсегда! То, что происходит с ней сейчас, — это лучшее, что было у неё в жизни. Надо не ошибиться. Одинокие и богатые — самые трудные, хотя жениться на миллионерше — мечта моего детства! Ха-ха-ха! У которых дети — с теми попроще. Есть, конечно, в этом деле издержки — те, которые влюбляются на самом деле, да ещё к тому же, они — бедняжки, как потом оказывается, — эти готовы бросить на алтарь служения искусству, то есть мне, всю свою убогую жизнь. С такими сразу надо рвать, чтобы потом не было проблем, но некоторых даже прямым текстом сказанное не останавливает. Такая жертвенность подкупает вначале, а потом думаешь — зачем? Что я с тебя поимею?
— Тебе не жаль их? Всё-таки, чувства.
— С какой стати я буду их жалеть? Они сами придумывают сказки и морочат себе ими голову.
— А если страшна, как смертный грех, сколько ж надо выпить?
— Ха-ха-ха! У меня случаев сбоя не было. Была у меня одна. Помнишь, на Новой площади в бизнес-центре кафе? Официантка простая. С виду — так себе: невысокая, попа-сиси — стандарт. Лицо заострённое, интересное даже. В постели — богиня. Хоть женись! Вот мы с ней всю ночь прокувыркаемся, а утром она встаёт завтрак готовить. Вот смотришь ты на неё, которая чёрт знает что вытворяла ночью, и понимаешь, что мы в разных мирах: стоит у плиты, жарит яичницу голая, да ещё и курит при этом. Но как она давала, чёрт возьми! Я даже сам ей деньги подкидывал. Как её представлю, и вперёд! Любую, как рыбку почищу. О чёрт, опять стоим! Когда ж приедем?
Поезд останавливался у каждого полустанка, и Игорь во время их длинного пути из столицы успел поделиться своими рецептами соблазнения.
Несмотря на все эти трюки, Игорь был по-настоящему талантлив. Несколько штрихов карандаша, и на белом листе бумаги раскрывались характер и судьба, мысли и помыслы, и поэтому для него самым трудным было тянуть время, соблазняя очередную портретируемую.
Когда-то давно, в то время, которого, иногда казалось, и не было совсем, они жили в одном доме, ходили в одну школу, собирались в одной компании, но друзьями никогда не были. Так распорядилась судьба, что сейчас им приходится вместе искать своё новое место в жизни.
Ранние сумерки опускались на город, словно холодная серебристая мантия. Николай каждый вечер подходил к магазину, смотрел в окна и ждал, когда же выйдет Лена. Однажды, набравшись смелости, он зашёл.
Её коллеги-девчонки закивали ему как старому знакомому, хихикая и перешептываясь между собой. Лена разговаривала с одним из тех, кто пас её после работы.
Сегодня, значит, усатый, а завтра — толстый. Надо же! Никогда эти двое вместе не сталкиваются. Кто она такая?
И на этот раз он тоже не решился подойти.
Судьба гонится за мной, как сумасшедший с бритвой в руке.
Всё, чего он старался избегать, сконцентрировалось в одной точке. Дома от него ждут только звонков: 2Всё отлично! Я устроился». Его чемодан с вещами и рукописью улетел неизвестным рейсом в неизвестном направлении.
Подгоняемый двадцатиградусным морозом, первое, что он купил на базаре у вокзала, был чёрный пуховик, который после получаса носки начал покрываться перьями и пухом китайских водоплавающих.
С шапкой ему повезло больше. В поезде карты показали Николаю, что его попутчика после семи лет тюрьмы ждут дома. Прежде чем сойти на полустанке 237-й километр, мужичок стащил с себя шапку и сунул в руки Николаю. «Позолотил ручку». Шапка новая, каракулевая. Почти такая же была у деда…
Если первая встреча с Леной прошла неожиданно и внезапно, то вторая должна пройти так, чтобы заинтересовать её, а уж потом…
Не гулять же с королевой пентаклей по морозу… Надо будет её куда-то пригласить. Правда, не на что…
Продолжение следует